Парень с большим именем - Алексей Венедиктович Кожевников

ответил без резких слов:

— За свободу. За революцию. — Метнул глазами направо, налево и добавил: — Здесь сплошь железо, медь, золото, платина, самоцветы, уголь. Рудное сердце России, — и заключил решительно, без всякого колебания: — Без Урала всей России — смерть.

Зримо подтверждая слова Коркина, показывались новые заводы, опутанные рельсами нормальных и узкоколейных дорог, широкие заводские пруды, берега которых были завалены холмами железных отбросов и шлака. Навстречу ползли длинные составы, груженные рудой, чугуном. Всюду было железо, текло реками и речками, лязгало и звенело. Степа, глядя на это железное половодье, утверждался в мыслях, что от железа человеку великая польза и счастье, железо для человека — второй хлеб.

К полудню показались трубы и крыши Кушвинского завода.

— Начинается наше главное железное царство, гора Благодать! — объявил Коркин. — Выходи скорей, пойдем на рудник.

Шли по улице Кушвы. Она была замощена зеленоватым шлаком из домны, который напоминал дорогие камни — малахит, изумруд, мрамор. Было странно, неловко топать по такому грубыми, тяжелыми сапожищами, будто нечаянно попали вместо завода и рудника в самоцветную сказку.

Но сказка скоро кончилась — драгоценная улица слилась с обыкновенной руднично-заводской дорогой, грязной и ухабистой. Одним концом эта дорога уходила на заводской двор, другим — сквозь темный хвойный лес к высокой двуглавой горе Благодать. От горы к заводу тащились со скрипом сотни двухколесных тележек-таратаек, нагруженных кусками ржавой железной руды. Навстречу им к горе мчались с грохотом и треском сотни пустых таратаек за новой рудой.

Гонщики — большинство парнишки и девчонки — кнутами и криками подгоняли худых, измученных коняг. Случалось, и нечаянно и нарочно огревали кнутом друг друга. Над дорогой висели брань, крики, свист, дробь колес, стук копыт по камню, в котором больше половины железа.

Дорога уперлась в широкий рудничный котлован и, разделившись на множество дорожек-усиков, извилисто пошла в глубину его. Там сотни, а может быть, тысячи рабочих ломали и кувалдами дробили рудные глыбы на мелкие куски и грузили в таратайки. Весь котлован был темно-ржавый с отблесками чистого железа, весь мокрый от подземной воды.

Рудокопы разрыли только основание горы, а вершина стояла нетронутой. На самой макушке был дощатый помост с перилами. Сначала вела туда тропинка, а последние несколько метров — крутая деревянная лестница.

Первой взобралась на помост Охрана труда Кулькова, проверила все ступеньки лестницы, уже сильно подгнившей, пошатала перила, затем крикнула:

— Можно. Поднимайтесь по одному!

Поднялись на помост. Остановились у перил.

— Теперь ваша очередь, — сказала Кулькова Кучерову.

Она и Коркин сделали свою долю: привезли и привели экскурсию на гору без всяких неприятностей, теперь, пока Кучеров рассказывает, они могут ослабить внимание, отдохнуть.

— Давайте оглядимся! — Кучеров протянул руку к западу, где огромной гребенкой стоял длинный ряд горных вершин — Главный Уральский хребет. Благодать стоит немножко наотскоке от него.

Повернул руку чуть к северу — там в пятидесяти километрах стояла темной дождевой тучей гора Кочканар. Протянул руку на юг — синела гора выше Благодати, ее и звали Синей, а еще дальше, на самом краешке неба курчавым облачком висел дым Тагильских заводов.

— Нагляделись? Теперь послушайте! — Кучеров помахал руками, чтобы встали погрудней. — Давайте шагнем назад на двести лет. Ну, смелей! Шагнули? И что же вокруг нас? Этого помоста, лестницы на гору, рудника, Кушвы, железной дороги и никаких других дорог не было. В Тагиле зачинался завод, но маленький, дымил кое-как. И эта гора еще не называлась Благодатью. Кругом жили одни охотники-вогулы, теперь их называют манси.

Русские бывали здесь: кто поторговать, кто промыслить горностая и соболя, кто понадежней укрыться от царского произвола, пересидеть лихое время.

Жили вогулы бедно, трудно. Дом — шалаш из бересты с костром вместо печки. Капканы, ловушки, луки, стрелы — все охотничье снаряжение деревянное и костяное. Железо было неподступно: хочешь купить ружье — отвесь за него столько же соболей и черно-бурых лисиц, сколько оно потянет; хочешь купить железный котел — наложи в него соболей и лисиц дополна.

Вогульские старшины и шаманы умели плавить железо и ковать из него нехитрые поделки: ножи, топоры, наконечники стрел. Торговля этими поделками давала им гораздо больше, чем моление, лечение и все другие способы наживы и обмана. И добывать, плавить, ковать железо, торговать им могли только старшины да шаманы. Для всех других они объявили это смертным грехом, а все месторождения — священными, неприкасаемыми. На этой горе они сделали мольбище, где все решительно — и лес, и зверь, и птица, и рыба, даже самая малая ягода — принадлежало богу и его служителям: шаманам.

Неподалеку промышлял охотник из манси Степан Чумпин. Дальше рассказ про железную гору разбивается: одни говорят, что Степан польстился на деньги и показал гору русским промышленникам за двадцать рублей ассигнациями; другие, что Степан был женат на русской, и она уговорила его объявить руду; третьи, что Степан сделал это не ради денег и не по уговору жены, а для освобождения и своего народа и русского от железной кабалы, в которой держали их купцы, чиновники, шаманы.

Неграмотный, но прозорливый умом, он понял великое значение, великое будущее железа, что в железе, даже в такой мелочи, как железные наконечники стрел, таится великий переворот жизни. А если растопить всю гору Благодать, железо станет доступно каждому, как вода.

И великий сердцем, мужеством, любовью к людям, он преступил законы своего бога, своих шаманов, не убоялся самой страшной кары.

И вот однажды ночью на вершине железной горы вогульские шаманы развели небывало огромное жертвенное кострище. Огонь все разгорался, казалось, охватит и расплавит всю гору. А тем временем по лесной тропе вели и жертву, тоже небывалую. Впереди ехали вооруженные конники и позади такие же конники, справа и слева шли охотники с собаками, а в середине — связанная жертва: великий вогул (самый великий из вогулов) Степан Чумпин.

Степана объявили богоотступником, изменником своего народа, достойным сожжения, и с