Чёрная маркиза - Олеся Луконина

Грядущая ночь обещала быть чёрной, как адская смола. И этой ночью каждый из двоих, что был ему дороже жизни, мог оказаться на волосок от смерти.

Как и сам он, Эдвард Оуэн Грир.

Но собственная судьба его совсем не волновала.

* * *

Под килем шлюпки заскрипел сырой песок, и Дидье, аккуратно сложив вёсла, с тяжким вздохом собрал в горсть подол бирюзовой юбки. Пора было позабыть о привычке лихо сигать за борт, не то он рисковал загубить чудесное платьице мадам Фионы. Она-то, конечно, простит ему, но не мог же он предстать эдакой мокрой курицей перед взором разборчивого заразы-коменданта, ценителя белокурых пышечек, tabarnac de calice!

То, что они затеяли, было таким рискованным, что захватывало дух. Но почему-то у Дидье ещё больше захватывало дух при воспоминании о проклятущем танце с капитаном «Разящего». Чёрт бы побрал мадам Фиону с её колдовскими выдумками и растреклятым бирюзовым платьем!

Но она была права, права, nombril de Belzebuth…

Он не мог этого не признать.

«Чтоб понять нас до конца, надо понять нас нутром и сердцем»…

Дидье снова отчаянно чертыхнулся. Он подумает обо всём этом потом.

Завтра.

Или никогда.

К чему? Ведь предстояло ещё пережить нынешнюю ночь.

Поднатужившись, Дидье выволок шлюпку на песок, так далеко, как только мог, чтоб её не унесло приливом. Одёрнул призывно шелестящее платье и душивший его корсаж, пинком отправляя вон из головы будоражившие его мысли.

Он всегда так поступал, когда мысли мешали ему что-то делать.

Делать. Делать, а не болтать. Делать, а не думать.

Копаться в себе, равно как и щадить себя Дидье Бланшар не привык.

Что было, то было, что будет, то будет, вот и всё, palsambleu!!

Дидье глубоко вдохнул солёный воздух и медленно побрёл вдоль берега, продолжая придерживать одной рукой всё-таки намокший подол и напряжённо всматриваясь в туманный сумрак. Он знал, что солдаты гарнизона были обязаны регулярно проводить обход своего островка. В таком случае он вот-вот должен был на них наткнуться.

О волке речь, и волк навстречь…

Пляшущий свет фонаря замаячил впереди, бросая отблеск на штыки двух синемундирников, и резкий оклик: «Стоять!» — прогремел в воздухе.

Дидье послушно застыл на месте, во все глаза глядя на солдат, которые, в свою очередь, ошарашенно пялились на него.

Он знал, кого они видят перед собою — слегка испуганную, изрядно промокшую, весьма миловидную и статную бабёнку в роскошном наряде, которой совершенно нечего было делать ночью на этом берегу.

Дезире.

Она могла чего-то бояться, но это не мешало ей хорохориться что было сил.

Дидье любил таких девчонок — бесстрашных в драке и в любви.

Его первая — Каролина — как раз была такой: весёлой, храброй и… шалопутной.

Patati-patata!

Он вскинул голову, тряхнув кудрями, и пропел, расплываясь в озорной улыбке:

— Salut, garcons!

* * *

Моран сам вызвался высадить труппу Фионы в Сан-Кастильо и теперь, сидя на носу самоходной шлюпки, стремительно мчавшей его обратно к фрегату, не отрывал глаз от тёмных, как свинец, волн.

Он всё ещё размышлял над тем, что ему сказала Фиона.

Больно… любить сразу двоих.

На прощание актрисы и старик Арно церемонно и даже как-то застенчиво с Мораном раскланялись, а сам он не менее церемонно поднёс к губам прохладные пальцы Фионы. И с грустной улыбкой подумал — будь сейчас на его месте Дидье, эти женщины висели бы на его крепкой шее с писком и смехом, а он, хохоча и балагуря, с удовольствием кружил бы каждую, будто пёрышко.

Боже, как же щедро Дидье всегда раздаривал себя! Словно живительный источник тепла и любви в его сердце был неиссякаем.

Он всех готов был обогреть, как и самого Морана.

Но когда любишь всех, по сути, не любишь никого.

Моран даже зажмурился при этой мысли.

Он не желал быть для Дидье Бланшара в одном ряду с теми, кто грелся у костра его сердца — с Марком и Лукасом, с Клотильдой или Фионой, с Жаклин, с Франсуа, с тюремщиком из Пуэрто-Сол, с трактирной шлюшкой Нелл или с корабельной дворнягой!

Дидье, даже не раздумывая, сиганул за борт фрегата, когда чёртову шавку смыло волной!

Моран невольно улыбнулся, вспомнив, как отчаянно ругался Грир, втаскивая на палубу хохочущего Дидье с дворнягой под мышкой.

Улыбнулся и судорожно вздохнул.

Во всём этом проклятом мире Моран Кавалли любил только двоих — Эдварда Грира и Дидье Бланшара, и любовь эта была громадной, как море.

Или как смерть.

Он выпрямился во весь рост в качавшейся на волнах шлюпке и крепко ухватился сперва за трап, который сбросил ему с борта Грир, а потом — за его сильную смуглую руку.

Капитан «Разящего» пристально посмотрел в лицо своему канониру, но не проронил ни слова.

* * *

Спустя час после своей удачной высадки в Сан-Кастильо Дидье Бланшар преспокойно восседал за обеденным столом коменданта Бартона.

Ну, не совсем уж преспокойно.

Он ел, пил, болтал и хохотал, ни на миг, впрочем, не забывая о том, что находится в чужом платье, словно в чужом теле — и для чего.

За стенами крепости ждали Грир и Моран со своими людьми… ждали, когда он откроет им ворота, уложив наповал коменданта Бартона.

Если удастся.

Если Бартон и его люди не уложат его самого.

Впрочем, в последнем Дидье сильно сомневался.

Комендант был очень высоким, — что играло Дидье только на руку, скрадывая его собственный немалый рост, — а ещё сухопарым, белобрысым и светлоглазым. Впервые заглянув в эти растерянные прозрачно-голубые глаза, Дидье с невероятным облегчением понял, что навьёт из коменданта столько верёвок, сколько понадобится. Тем более с помощью волшебного снадобья близнецов, которое он уже ухитрился подлить из крохотного пузырька ему в бокал.

Дело было почти сделано, patati-patata!

Подумав об этом, Дидье усилием воли тут же пригасил столь неуместное ликование. Охотник, потерявший голову от близости лёгкой добычи, так же легко может попасть в собственный капкан — эту простую истину Дидье накрепко усвоил, ещё будучи босоногим сопляком, шаставшим по канадским лесам вместе с индейскими мальчишками.

Тем более, что недооценивать Бартона не стоило — он был настоящим ревностным служакой. В его небольшом форту царил практически идеальный порядок, а солдаты повиновались ему беспрекословно — причём не столько из боязни, сколько из явного уважения.

Дидье припомнил, как Грир сумрачно предрекал, что его, мол, завалят, не доведя до коменданта и, не сдержавшись, торжествующе ухмыльнулся.

Бартон крупно сглотнул, и Дидье сообразил, что тот пялится как раз на лукавую ямочку, обозначившуюся от улыбки на его щеке… сообразил и вспомнил, как любили девчонки целовать его в эту ямочку — все, от Каролины до Тиш.