Гарики из Иерусалима. Книга странствий - Игорь Губерман

Эти слова написал историк и географ Страбон в первом веке до новой эры! Вот еще когда все стало ясно умным людям! Так что мифы христианства только усугубили замеченное много раньше.

Очень, очень рано принялись бежать евреи с того клочка земли, где я сейчас сижу, беспечно разглагольствуя о превратностях национальной судьбы. Этот клочок земли непрестанно топтали орды завоевателей, и в поисках покоя и благополучия отсюда люди уходили. Надо ли говорить, что на такое отваживались люди сильные, активные, готовые трудиться и отстаивать свое существование. Очень часто — с острой авантюрной замашкой. Это были не беженцы (когда бегут, то все подряд и без разбора личных качеств), это были переселенцы-эмигранты, изначально готовые к нелегкой участи пришельцев. Было их довольно много. Еще до Вавилонского пленения в Вавилонии жило такое же приблизительно количество переселившихся евреев, как в самой Иудее. Скапливались они и в других окрестных государствах. Всюду в те века было изрядно много пришлых людей, и к ним терпимо относились, но евреи почти сразу оказались исключением. Они упрямо соблюдали свои странные обряды (обрезание, субботу), поддерживали своих и проявляли раздражавшую других сплоченность. Самое же главное — преуспевали, процветали, а отдельные из них достигали разных административных высот, что уж вовсе непристойно для инородцев. То есть, говоря короче, было все, как и сейчас, — а это ли не повод для неприязни? Славились они в те времена как отменно храбрые и верные солдаты — им, бывало, поручали самые опасные — пограничные гарнизоны. Тут непременно приведу я некое забавное свидетельство: писатель того давнего времени Аполлоний Молон не любил евреев так страстно, что пытался опровергнуть общее мнение об их воинской храбрости. Это не храбрость, написал он презрительно, это «безумная и дерзкая отвага». Такая репутация была у наших предков. Не чураясь никакой возможности выжить, занимали они те щели и лакуны, в коих западло было работать коренному населению, — к примеру, охотно служили в таможнях и жандармерии на речных торговых путях (это уже в Греции). И торговали, разумеется, повсюду — обвинение в коммерческой недобросовестности возникло почти немедленно. Конечно, не были они святыми в этом смысле, только с греками им было не тягаться, замечает автор книги, из которой я сейчас обильно дергаю удобные мне факты.

Историк античности Соломон Лурье написал свою книгу «Антисемитизм в древнем мире» еще в начале двадцатых годов. Много лет назад она ко мне случайно попала, и я был просто потрясен тем, насколько ничего не изменилось. Автор цитировал и анализировал сохранившиеся древние тексты и бесчисленные книги своих коллег, настроенных и за, и против. На каких-то страницах этого сухого академического текста я заливался смехом: например, одно из самых распространенных обвинений того времени было еврейское нахальство. Под этим словом подразумевалась та бесцеремонная активность, коей и по сю пору славен мой народ. Но более всего пугало древних единение евреев. Вот как пишет об этом сам Лурье: «Это еврейское государство без территории, эта сплоченность, солидарность и тесная кооперация вызывали сильнейшее недоверие и страх в античном обществе».

Словом, я там вычитал довольно много и советую другим. Но я пока что непростительно отвлекся от той темы, которую затеял. А забрел я в эту историческую даль только затем, чтобы сказать пустые и банальные слова: всегда так было, и неприязнь (до ненависти доходящая) других народов многие столетия обжигала, отравляла и подтачивала наши души. А мифы христианские — они только добавились к тому, что уже было многие столетия до них. И безнадежные желание и жажда быть как все одно имели утоление и выход: согласиться, что евреи — в самом деле пакостный и вредный человечеству народ. И начинали мы смотреть глазами наших осудителей. И смотрим до сих пор, если признаться честно. А такого рода взглядом можно многое увидеть, ибо мы и впрямь весьма разнообразны и полярны в наших качествах (выражаясь мягко и осмотрительно). К тому же очень ярки мы и интенсивны как в высоких, так и в низких проявлениях. Наблюдая взглядом пристальным, к тому же заведомо неприязненным (в силу вышеназванных мотивов), каждому легко и просто углядеть лишь низменную часть. Отсюда — и такое редкостно огромное количество хулы в свой адрес.

Тут читатель памятливый с легкостью схватит меня за руку: так ты ведь изложил как раз ту точку зрения, что ты упоминал в самом начале — дескать, от большой психологической пластичности мы просто смотрим на себя глазами окружающих. Нет, отвечу я, разница есть. То пристальное и зоркое (сплошь и рядом — осудительное) отношение к собственному народу, которое я описал только что, проистекает из желания видеть лично себя в лучшем свете, как бы отделиться и обособиться от малосимпатичной общей массы, кажущейся слитной неприязненному взгляду. Я не такой, как эти, я хороший, хоть я и еврей. Такое отношение к восточноевропейскому еврейству открыто культивировали, например, немецкие евреи, полагавшие себя такими культурными и высокоразвитыми, такими немцами, что вовсе были им не соплеменники те темные замшелые евреи, что, к примеру, жили в Польше и на Украине. Что судьба их оказалась одинаковой, не стоит и напоминать. Короче, я о том, что наше осудительство своих — оно от острого желания возрадоваться собственному иллюзорному слиянию со всем человечеством. Когда б на это человечество мы посмотрели столь же проницательно, у нас это желание весьма ослабло бы. Но мы ко всем подслеповато снисходительны. И мы веками жарко жаждем слиться с большинством. Увы, но так устроен человек, не мне его за это порицать.

В Израиле нас ожидало болезненное сокрушение мифа о вековечном единении еврейства. Наша пресловутая пластичность сыграла с нами забавную и горестную шутку: сюда приехали евреи самых разных национальностей. Нет, я нисколько не оговорился: приехали яркие представители тех народов, среди которых они жили. И трещины разлада и непонимания тут пролегают по линиям совершенно неожиданным. Евреи светские и евреи религиозные, евреи восточные и западные. Ибо евреи из Марокко и Узбекистана, из России и Йемена, из Эфиопии и Грузии — так похожи на народы тех стран, откуда вышли, что порой с трудом находят общий язык, и легкий оттенок снисходительного презрения витает в наших разговорах друг о друге. Те слова, что говорят порой о соплеменниках российского разлива разные высокие раввины (люди с очевидностью глубокой веры, только очень уж кавалерийского ума), — составили бы счастье для любой черносотенной печати. Но невидимые миру трещины проходят и между евреями религиозными, ибо сильно разветвились за века их религиозно-партийные пристрастия. Запрет на осуждение друг друга соблюдают они тщательно и прочно, только нет-нет, а проскользнет их подлинное отношение к позорно заблуждающимся единоверцам. А порою этот чисто идеологический разлад всплывает вдруг отчетливо и ярко. И тогда такое можно прочитать, что хочется составить том по типу тех, что называются «Евреи шутят», и назвать эту заведомо толстую и удивительную миру книгу — «Свод еврейской глупости». Я поясню это простым примером.

В городе Харькове живет некий почтенный еврей Эдуард Ходос. Он человек почтенный в полном смысле слова, ибо возглавляет городской Еврейский совет. Человек видный и состоятельный, он часто дает интервью и даже написал две книги (у одной из них — знакомое название: «Моя борьба»). У него есть лишь одна, чисто человеческая слабость: он не любит хасидов. Но не всех, а именно хасидов Любавического ребе (сокращенно это религиозное движение именуется Хабад). Так вот в одном из интервью он объяснил читателям, что Монику Левински натравил на ширинку президента Клинтона именно Хабад, поскольку это был один из способов скинуть Клинтона и подвинуть ближе к власти государственного секретаря, который втайне сам — хабадник (бедный секретарь и знать, естественно, не знает о своем скрытом религиозном пристрастии). А из книжки этого мыслителя я вычитал историю (и кровь похолодела в моих жилах) о происхождении денег у приверженцев Любавического ребе. Эдуарду Ходосу идея эта в голову пришла (он так и пишет), когда он случайно как-то вечером посмотрел по телевизору передачу о послевоенной тайной жизни в Америке того самого знаменитого фашиста Мюллера (из «Семнадцати мгновений весны», добавлю я для демонстрации своей осведомленности). И осенило Ходоса пронзительное озарение (вслушайтесь в логику): если столько лет был еще жив Мюллер, то значит — жив был и Борман, а значит — пресловутые огромные деньги нацистской партии были им не спрятаны, а переданы кому-то! А кому именно — ты уже догадался, читатель? Вот отсюда и возникли у Хабада его средства для распространения по миру. Самому отпетому антисемиту в голову такое бы не пришло, а если бы пришло, то он бы промолчал, чтоб не осмеяли даже единомышленники.