Взять живым ! - Владимир Карпов

Радостное ощущение не покидало Ромашкина и после концерта. "Ансамбль для одного! Ну, пусть не полный, пусть несколько человек, но ведь для одного меня прислал командующий!.."

Словно продолжение этого сказочного сна, вечером в его палатку грузно ввалился член Военного совета Бойков.

- Лежишь? Правильно делаешь! Много сделал, отдохни!

Генерал расстегнул шинель, снял фуражку, сел на табуретку так, что она хрустнула. Поглядел на Василия улыбчиво и добро:

- Сейчас отдышусь...

"Больной человек, - подумал Василий, глядя на отеки под глазами генерала, - а по передовой мотается и днем и ночью".

Бойков поднялся, застегнул шинель на все пуговицы, надел фуражку, проверил, ровно ли она сидит. "Куда же он? - удивился Василий. - Ничего не сказал... Неужто за тем только и заходил, чтобы отдышаться?"

Но Бойков не ушел. Он встал против лежащего Ромашкина по стойке "смирно" и негромким, но торжественным голосом произнес:

- По поручению командующего фронтом генерала армии Черняховского вручаю вам, старший лейтенант Ромашкин, за выполнение особого задания орден Красного Знамени. - Генерал подал картонную коробочку, в ней Ромашкин увидел красно-золотой орден и бело-красную ленту, натянутую на колодке. От себя поздравляю, дорогой мой, и желаю тебе быстрее поправиться, совершить еще много геройских дел на благо Отечества! - Бойков погладил Ромашкина по голове и уже буднично спросил: - Куда же тебе орден прикрепить? - Секунду подумал и решил: - А почему нельзя на белую нательную рубашку? У тебя сейчас такая форма одежды - госпитальная! - Он прикрепил орден, прихлопнул пухлой ладонью. - Носи на здоровье! И еще Василий, обрадую тебя: можешь после выздоровления ехать в отпуск на пятнадцать суток. Командующий разрешил. Просил передать, что сам бы с удовольствием навестил тебя, да не может: дел много. И меня за торопливость тоже извини. К большому мероприятию готовимся. Будь здоров! Передай привет маме.

Бойков пожал руку и ушел к поджидавшему его за палаткой автомобилю. Заурчал мотор, хрустнули ветки, и машина стала удаляться.

А в ушах Ромашкина вдруг зазвучал ясно и отчетливо голос Игоря Чешихина, будто концерт продолжался:

- Вот что, Вася, на неделю

Можешь с орденом - домой!

Ромашкин жалобно посмотрел на сестру, попросил:

- Сестричка, уколи меня чем-нибудь или облей водой.

- Вам плохо? Я сейчас дежурного врача вызову.

- Да нет же, хорошо! До смерти хорошо!

Сестра нежно молвила:

- Ничего, от радости еще никто не умирал!

* * *

Ромашкин пробирался по избитым фронтовым дорогам к Смоленску, от которого начинали ходить пассажирские поезда. Было радостно и непривычно ходить в полный рост, не пригибаясь, не прислушиваясь к летящим пулям и снарядам. Потом тыловая жизнь стала открывать свои другие "прелести". Дороги пыльные и в то же время грязные - во всех колдобинах и воронках зелено-черная дождевая вода. Шоферы гоняли машины по этим горбатым дорогам, как гонщики на соревнованиях. Ромашкину казалось, вот-вот вылетят наружу внутренности от этой проклятой тряски по рытвинам. Он крикнул шоферу в окошечко:

- Ты бы хоть притормаживал, везешь как бревна!

- Я под пассажиров не приспособленный, товарищ старший лейтенант, вы сами попросились. Пока фриц не прилетел, надо поторапливаться. Меня на передовой со снарядами ждут, - усмехаясь, ответил водитель.

Что ему скажешь? Он ведь так изо дня в день мотается.

На очередном перекрестке Ромашкин простоял с полчаса. Он заметил, что среди ожидающих есть офицеры, сержанты, солдаты какой-то особой тыловой категории, они знакомы с регулировщиками, разговаривают с ними по-приятельски. Регулировщиков слушались все, понимая свою полную от них зависимость, одни эти дорожные боги точно знали, кому и куда нужно ехать, чтобы добраться в конечный пункт тряского путешествия.

- Старшой, садись, твоя карета, - весело сказал курносый ефрейтор, перекинувшись несколькими словами с шофером.

- Так мне на восток, к Смоленску, а он куда-то в сторону, - несмело возразил Ромашкин.

- Садись, будет полный порядок, - сказал курносый регулировщик и бросил шоферу: - Довезешь до горелого танка, там сбросишь. А вы потом пересядете на восток - там наши помогут, не сомневайтесь.

К середине дня Ромашкин уже не чувствовал себя таким счастливым, как утром в начале поездки: все болело от тряски, голова была тяжелой, хотелось есть, отдохнуть. Но как это делается в тылу, Василий не знал. Здесь какие-то свои законы - дали вот продаттестат, какие-то талончики, а куда с ними обращаться? Нет, на передовой лучше - там накормят, напоят, есть свое место в блиндаже. Все тебя знают, уважают, а тут ты какой-то чужой.

На пятом или шестом перекрестке Ромашкин подумывал - уж не возвратиться ли в полк? Он тоскливо смотрел на громыхающие мимо "ЗИСы" и "студебеккеры". Шоферы на ходу кричали свой маршрут регулировщице, немолодой женщине, а она махала им флажком - "Давай". Попутной для Ромашкина все не было. Василий проклинал курносого ефрейтора за то, что он заслал его сюда на какую-то боковую дорогу. "Говорил ведь ему, на Смоленск, так нет, засунул к черту на кулички. Надо бы вернуться да начистить ему конопатую рожу за такие дела".

Вдруг мимо проехала трехтонка, в окошечке ее кабины мелькнуло такое, что Ромашкин мгновенно вскочил и, как всегда, благодаря своей боксерской реакции, сначала отреагировал действием, а потом уже только сообразил, что произошло. Он закричал истошным голосом, чтобы грузовик не умчался:

- Стой! Стой!

Кричал он так громко и взволнованно, что шофер, скрипнув тормозами, остановился. Регулировщица удивленно спросила:

- Что случилось? В чем дело?

Ромашкин побежал к кабине, из которой выглядывала русоволосая девушка в пилотке и удивленно смотрела на него. Ромашкин сразу узнал ее.

- Таня, это я - Василий Ромашкин, - запыхавшись от волнения, будто после долгого бега, счастливо сообщил Ромашкин.

Девушка пожала плечами, смущенно улыбнулась:

- Я вас не знаю.

- Как же не знаете? Москва, сорок первый год. После парада на Красной площади мы познакомились в переулке.

- Да, да, что-то припоминаю, - несмело подтвердила Таня.

- Вот видите. Это был я. А вы тоже на фронт должны были ехать, сказали, ни к чему наше знакомство.

- Теперь вспомнила.

- Я так много о вас думал! Даже с Зоей Космедемьянской спутал. Ее ведь как "Таню" казнили. Я у пленных из той дивизии все про ваши зеленые варежки спрашивал, помните, у вас были домашней вязки, когда встретились в Москве? Мне почему-то казалось, что вы и есть та самая Таня. И вдруг вот вы живы, здоровы и рядом, но... совсем другая.

- Нет, я все та же. Только мне нездоровится, - Таня почему-то смутилась. - А вы куда едете?