Время прощать - Джон Гришэм

Он щелкнул выключателем и зажег свет. Ему сказали, что Квинсу Ланди, администратору наследства, поручено оплачивать коммунальные услуги. Кухонные поверхности сияли чистотой, холодильник был пуст. Из водопроводного крана на ржавое пятно фаянсовой раковины медленно капала вода. Гершел прошел в глубь дома и в комнате, которую когда-то называл своей, смахнув пыль с легкого покрывала, растянулся на кровати, уставившись в потолок.

За прошедшие полгода он много раз мысленно не только тратил полученное наследство по своему усмотрению, но и преумножал его с помощью умелых инвестиций. Временами чувствовал себя миллионером, временами испытывал пугающую пустоту, представляя, как богатство уплывает из рук и он остается ни с чем. Почему старик это сделал? Гершел был готов взять на себя бо́льшую часть ответственности за их испорченные отношения, но никак не мог принять того факта, что отец полностью отлучил его от наследства.

Конечно, ему следовало больше любить Сета, но, с другой стороны, и Сет не одаривал его любовью. Надо было проводить здесь, в этом доме, больше времени, но ведь и Сет не горел желанием его видеть. Когда же это началось? Сколько лет было Гершелу, когда он понял, что отец холоден и равнодушен к нему? Ребенок не станет бегать за отцом, у которого нет для него времени.

Гершел никогда не боролся с отцом, открыто не бунтовал, не ставил его в затруднительное положение причастностью к преступному миру, арестами, пристрастием к наркотикам и алкоголю. В шестнадцать лет он просто оставил Сета, ушел из дому, чтобы стать мужчиной. И если взрослым человеком он не уделял отцу должного внимания, так это потому, что Сет не уделял внимания ему, когда он был ребенком. Пренебрежительное отношение к родителям не является врожденным качеством ребенка, оно приобретается со временем. А Гершел учился у мастера.

Могут ли деньги изменить положение вещей?

«Если бы знал, сколь велико состояние отца, что бы я делал по-другому? Да очень многое, черт возьми», – признался себе Гершел.

В свое время он напрямую заявил, по крайней мере матери, что не станет менять абсолютно ничего: мол, нет уж, сэр, если вам не нужен сын, то и сын унижаться не станет. Теперь же, по прошествии времени, когда его собственный несчастливый мир становился все мрачнее, Гершел понимал, что должен был находиться здесь, в доме, заботиться о своем дорогом старом папочке. Должен был изобразить пароксизм интереса к древесине и мебели. Умолять Сета обучить его приемам бизнеса и натаскать, чтобы он мог продолжить его дело. Надо было проглотить обиду, вернуться в округ Форд, снять жилье поблизости и уж точно не спускать глаз с Летти Лэнг.

Быть лишенным такого большого наследства унизительно. Друзья шептались у него за спиной. Враги злорадствовали. Бывшая жена презирала его почти так же, как презирала Сета, и радостно распространяла по Мемфису ужасные, но, увы, правдивые сплетни. Несмотря на то что ее собственные дети тоже получили отставку, она не могла удержаться и всячески поливала бедного Гершела. Вот уже полгода он не мог сосредоточиться на делах и вести бизнес. Счета и долги неумолимо накапливались, мать все меньше сочувствовала и помогала ему. Уже два раза она попросила его съехать из ее дома и найти себе другое жилье. Он бы и рад, да не может себе этого позволить.

Судьба его находилась сейчас в руках проныры-адвоката Уэйда Ланье, капризного старого судьи Рубена Этли и случайного сборища не имеющих никакого отношения к делу присяжных из захолустного сельского района Миссисипи. Иногда он чувствовал уверенность: справедливость восторжествует. Какая-то экономка, независимо от цвета кожи, появившаяся в жизни отца только в последние годы и с притворным дружелюбием манипулировавшая им, не заслужила такой милости. Справедливость на их стороне. Но случались моменты, когда он испытывал невыразимую боль от того, что удача уплывает из рук. Если это случилось один раз, может случиться и в другой.

Стены словно начали смыкаться, затхлый воздух сгустился. Когда-то это был безрадостный дом, где его родители презирали друг друга. Он мысленно разразился ругательствами в адрес обоих, ни одному не отдавая предпочтения, но потом снова сосредоточился на Сете. Зачем рожать детей, если они тебе не нужны? Этот вопрос мучал его многие годы, но ответа он так и не нашел.

Хватит. Он запер дом и поехал в Клэнтон, где его ждали к шести. Йен и Рамона были уже на месте, в большом конференц-зале на втором этаже конторы Салливана. Когда он вошел, их ас-консультант Майрон Панки докладывал о тщательно проделанной работе. Последовали беглые представления и приветствия. Панки сопровождали две его сотрудницы – миловидные молодые дамы, которые записывали все происходящее.

Уэйд Ланье и Лестер Чилкотт сидели в середине длинного края стола, окруженные помощниками.

– Наш телефонный опрос, – вещал Панки, – показал: узнав дополнительные факты – что завещание было написано богатым семидесятилетним мужчиной и что сиделкой и домохозяйкой при нем служила привлекательная женщина гораздо моложе него, – половина опрошенных задавала вопрос, были ли между ними интимные отношения. Мы сами никогда не упоминали о сексе, но вопрос возникал автоматически. Что там было на самом деле? О расе мы вообще не говорили, но восемьдесят процентов чернокожих и пятьдесят пять процентов белых респондентов заподозрили сексуальные отношения.

– Таким образом, вопрос этот, хоть и не высказанный, носится в воздухе, – вставил Ланье.

«Но разве мы не знали этого еще полгода назад? – думал Гершел, машинально черкая что-то в блокноте.

На сегодняшний день они выплатили Панки две трети его семидесятипятитысячного гонорара. Деньгами теперь распоряжалась фирма Уэйда Ланье, оплачивающая все судебные издержки. Йен вложил двадцать тысяч, Гершел – ничего. Когда настанет момент возмещения, войны за дележ не избежать.

Панки раздал толстые буклеты для ознакомительного чтения, хотя адвокаты уже потратили много часов на изучение этих материалов. В буклете содержались короткие резюме всех кандидатов, начиная с Амброуза и заканчивая Янгом. Многие сопровождались фотографиями домов и автомобилей, имелись даже фото самих кандидатов. Одни были взяты из церковных или клубных справочников, из школьных альбомов, другие хитроумно выманены у друзей.

– Наш идеальный присяжный, – продолжпл Панки, – это человек в возрасте около пятидесяти лет. Люди более молодые ходили в смешанные школы и склонны к большей терпимости в расовых вопросах, а нам такая терпимость не на руку. Как ни печально, в данном случае чем крепче расистские предубеждения, тем лучше для нас. Белые женщины немного предпочтительнее белых мужчин, поскольку они склонны ревниво относиться к другой женщине, сумевшей заставить мужчину написать завещание в ее пользу. Мужчина может простить другого мужчину, не устоявшего перед своей домоправительницей, женщины не так снисходительны.

«И вот за это семьдесят пять тысяч? – подумал Гершел. – Разве это не само собой разумеется?»

Он бросил усталый взгляд на сестру, которая выглядела старой и измученной. Отношения с Йеном не ладились, и последние три месяца брат с сестрой разговаривали по телефону больше, чем за предыдущие десять лет. Сделки Йена не окупались, трещина в семейной жизни становилась все глубже. Бо́льшую часть времени Йен проводил на побережье залива, где с партнерами реконструировал торговый мол. Рамона была только рада, она не хотела видеть его дома и открыто говорила о разводе, во всяком случае, Гершелу. Но если они проиграют дело, развод она позволить себе не сможет.

– Мы не проиграем, – успокоил ее Гершел.

Панки токовал про свои изыскания до половины восьмого, пока Уэйд Ланье не заявил, что с него довольно, после чего они отправились в рыбацкую хижину на берегу озера Чатула, где с удовольствием долго сидели за ужином – только адвокаты и их клиенты. После нескольких бокалов нервы успокоились, и все смогли расслабиться. Как большинство выступающих в суде адвокатов, Уэйд Ланье был прекрасным рассказчиком и потчевал присутствующих смешными историями из опыта своих судебных баталий, постоянно приговаривая:

– Мы выиграем, ребята. Просто доверьтесь мне.

Когда зазвонил телефон, Люсьен лежал у себя в номере, глубоко увязнув в очередном непостижимом романе Фолкнера. Стакан виски со льдом стоял на прикроватной тумбочке:

– Это мистер Уилбэнкс? – послышался слабый голос на другом конце провода.

– Да, это я, – ответил Люсьен, осторожно закрывая книгу и спуская ноги на пол.

– Это Лонни Кларк, мистер Уилбэнкс.

– Пожалуйста, называйте меня Люсьеном, а я буду называть вас Лонни, хорошо?

– Хорошо.

– Как вы себя чувствуете, Лонни?

– Лучше, намного лучше. Вы ведь приходили ко мне вчера ночью, Люсьен, правда? Я знаю, что приходили. Думал, приснилось, будто в палате появился незнакомец и что-то мне сказал, но сегодня я вас узнал и вспомнил ваш голос.