Секреты Ватикана - Коррадо Ауджиас

если признать, что в Риме полагали их таковыми, — Германия представляла собой, безусловно, меньшее.

Следующий момент, который необходимо принять во внимание, — это колоссальный объем просьб о помощи, поступавших в Ватикан ежедневно со всех концов света. Эти почти всегда отчаянные мольбы доносили до благополучного Ватикана эхо насилия, издевательств, нищеты, разрушений, надругательства над женщинами — всего того, что принесла с собой война. Каждый из этих голосов просил, даже требовал приоритетности в рассмотрении своей беды; в подобной оглушающей какофонии было сложно установить иерархию запросов. И в итоге ужасы холокоста, о точном размахе которого еще не было никаких сведений, смешались с сотнями других трагедий, порожденных страшным конфликтом, разрывавшим мир на мелкие кусочки.

Поведение Пия XII не изменилось даже после того, как осенью 1942 года стало понятно, что исход войны медленно, но верно склоняется в пользу союзников. Никаких перемен не случилось ни после вступления американцев в Рим 4 июня 1944 года, ни в 1938 году, когда правительством Муссолини был принят ряд расовых законов. После прихода союзных войск эти законы один за другим были отменены. Влиятельный падре-иезуит Пьетро Вентури Такки, в свое время немало потрудившийся над "примирением" папства и фашистского режима Муссолини, написал госсекретарю Мальоне, прося его поспособствовать упразднению лишь тех норм, что дискриминировали перешедших в католичество евреев, а прочие не затрагивать. В общем, рожденные евреями, а после обращенные могли считаться "арианами"[108].

Инерция Пия XII перед лицом нацистских зверств параллельно акцентирует внимание и на другом вопросе: а что же делали остальные, то есть союзные державы, сражавшиеся против гитлеровской Германии, и среди них в первую очередь Соединенные Штаты? Ответ известен: они делали мало или совсем ничего по меньшей мере вплоть до января 1944 года. Распоряжение Госдепартамента США требовало от американских консульств не выдавать въездные визы всем тем, чье присутствие на американской территории могло лечь тяжким грузом на плечи налогоплательщиков, соответствующих общественных служб и бизнеса. Ведение войны требовало от США чудовищного напряжения сил, но даже раздутому военно-промышленному комплексу не удавалось поглотить всю незанятую рабочую силу и снизить уровень безработицы.

Шаг за шагом новости о геноциде обретали подтверждение — и тогда эти инструкции были смягчены. К примеру, консулам поручалось уже не только оценивать профессиональные качества претендентов на въезд в страну, но и запрашивать поручительство американских родственников, гарантировавших им пищу и кров. Неадекватные действия в свете столь масштабной трагедии. Вероятно, в них нашел отражение и некоторый антисемитский настрой, наблюдавшийся в США. Президент Франклин Делано Рузвельт (занимавший этот пост с 1933 по 1945 год включительно) был в курсе такого положения вещей, поэтому, создавая комитет по координации действий правительства, приказал назвать его органом помощи "политическим эмигрантам" или "беженцам войны" (War Refugee Board), предпочтя избежать словосочетания "иммигранты еврейской национальности".

Когда в сентябре 1939 года разразилась война, ситуация ухудшилась (хотя, казалось, куда уж больше). Визовая квота, ранее слегка увеличенная, тут же уменьшилась по причине объективных трудностей, порожденных конфликтом, а также из-за боязни легального проникновения в страну шпионов. Ведь, говоря о приеме евреев, подразумевали, что они граждане враждебного государства. Среди разного рода опасностей фигурировало и то, что еврей-иммигрант, родственники которого остались в Германии, мог подвергаться нацистскому шантажу. Такой мотив недоверия прекрасно описан в исключительно точном рассказе "Адресат неизвестен" Кэтрин Крессман-Тейлор.

Оставался еще один закономерный вопрос, задаваемый многие годы: почему англо-американцы, уже зная о существовании лагерей уничтожения, не подвергли бомбардировкам железнодорожные пути, служившие для перевозки депортированных. В те месяцы просьбы об акциях такого рода были многочисленны и настойчивы, но реакция оказывалась неизменно негативной, при этом приводилась уйма обоснований. Конечно, в числе высказанных доводов были вполне объективные — например, баллистические сложности, ведь бортовые системы наведения огня в сороковые годы оставались не слишком развитыми, точность была приблизительной. Поэтому авиационная бомбардировка лагерей могла привести к недифференцированной бойне, где не уцелели бы ни тюремщики, ни узники. Во-вторых, указывалось, что необходимые для удара силы авиации, то есть бомбардировщики, сопровождаемые эскадрильей истребителей, были бы отозваны с театров военных действий именно тогда, когда союзники вкладывали максимум рвения и энергии в достижение решающего перелома и окончательной победы. Неизбежным выводом из такой мотивации был тот факт, что ускоренное приближение конца войны означало спасение многих человеческих жизней, вырванных из лап нацистских палачей.

Последнее обстоятельство, никогда не озвученное, но имевшее место быть, повлияло на это решение: американские политики сопротивлялись необходимости подвергать угрозе жизнь своих солдат ради блага иностранных граждан. В данном случае снова возобладал старый принцип, согласно которому электоральные интересы везде и всегда ставятся превыше гуманистических идеалов.

В 2008 году те же вопросы были заданы Эли Визелю, выжившему в аду холокоста и награжденному Нобелевской премией мира. Его ответ был таким:

Я много раз просил разных американских президентов объяснить мне, почему Соединенные Штаты, даже располагая сведениями о том, что творилось в лагерях, не сделали ровным счетом ничего для прекращения геноцида. Страх убить ненароком и пленников — старая отговорка. Каждый раз, когда я и мои друзья слышали гул самолетов над нашими головами, мы желали, чтобы посыпались бомбы. Эта смерть была предпочтительнее газовых камер. Да и у союзников была альтернатива — разбомбить железную дорогу в Аушвиц. Это спасло бы жизнь тысячам и тысячам венгерских евреев, сосланных в лагеря уже на излете войны, когда весь мир уже знал о происходивших там ужасах. Я никогда не забуду встречу с тогдашним президентом Всемирного еврейского конгресса Наумом Голдманом, сказавшим мне после войны: "Мы знали, но промолчали". Угрызения совести преследовали его всю оставшуюся жизнь.

Заявить, что Пачелли был филонацистом или обозвать его "папой Гитлера", как провокационно прозвучало название одной книги о нем[109] было бы исторически неправильным и тенденциозно полемическим. Истина в том, что Пий XII довольно быстро осознал "дьявольскую" природу нацизма и переживал практически до слез, видя печальную судьбу еврейского народа. Если отставить в сторону обстоятельства, воспитание и сильнейший антикоммунизм в его взглядах, то пассивность понтифика, помимо прочего, проистекала из его темперамента. Он все отчетливо видел, но так и не сумел перепрыгнуть через собственную тень, как гласит немецкая поговорка. Папа предпочел держать свою церковь над схваткой, не вступать ни с кем в альянс, преподнося себя как "духовного отца для всех".

Это был тихий человек, прятавший робость под жречески суровой маской внешнего облика, склонный выполнять свои обязанности с бюрократически-педантичной осторожностью, имевший в своем жизненном багаже образование и карьеру церковного дипломата. Столкнувшись с варварской жестокостью, он попытался успокоить страсти путем осмотрительного посредничества, в том