Философские обители - Фулканелли

Усыпальница накрыта цельной плитой (la masse du tombeau) из чёрного мрамора, которая возвышается над ней на восемь дюймов, образуя со всех сторон как бы карниз, служащий антеблементом и украшением. На камне лежат две фигуры из белого мрамора, каждая длиной в восемь футов. Одна из них представляет герцога, другая — герцогиню в соответствующих одеяниях и коронах. Трое ангелов из белого мрамора в три фута каждый поддерживают квадратные подушки под головами у герцога и герцогини. Кажется, что те совсем без сил, и ангелы их оплакивают. У ног герцога лежит изображённый в натуральную величину лев с бретонским гербом на гриве (jube, criniére), у ног герцогини — борзая, на шее у которой чрезвычайно искусно выполненный герб дома Фуа.

Но самое удивительное в усыпальнице — четыре фигуры основных Добродетелей высотой в шесть футов, выполненные из белого мрамора. Они так хорошо вырезаны, так хорошо расставлены, так естественно выглядят, что и местные жители, и туристы утверждают в один голос, что лучше не найти ни среди античных статуй Рима, ни среди современных статуй Италии, Франции или Германии. В правом от входа углу располагается Справедливость, в правой поднятой руке она держит меч, в левой — книгу и весы, на голове у неё корона. Одета Справедливость в панбархат и меха. Все это символы знания, объективности, строгости и величия, свойственных этой добродетели.

Напротив, с левой стороны — фигура Благоразумия с двумя лицами, смотрящими в разные стороны: лицом длиннобородого старца и лицом молодой женщины. В правой (левой) руке у Благоразумия выпуклое зеркало, в которое оно созерцает себя, в левой (правой) — циркуль. У ног Благоразумия змей. Всё это символы рассудительности и мудрости, которыми наделена данная добродетель.

В правом углу сверху фигура Храбрости (букв. Силы, Force) в кольчуге и шлеме. В левой руке Храбрость держит башню. Из трещин башни выползает змей (дракон), которого она душит правой рукой. Налицо символ могущества, с помощью которого эта добродетель справляется с жизненными невзгодами, противостоя им или терпеливо снося их последствия.

На противоположной стороне — фигура Умеренности в длинном, подпоясанном верёвкой платье. В правой руке у неё часы, в левой — узда, символ упорядочения и сдержанности (Умеренность упорядочивает и сдерживает человеческие страсти)».

Похвалы, которые расточает Матиас де Сен-Жан стражам при прахе Франциска II — четырём основным добродетелям Мишёля Коломба[383], — на наш взгляд, вполне заслужены. «Эти четыре статуи, — пишет де Комон[384], — замечательны своим изяществом и простотой. Ткань передана с редким мастерством, и в каждой фигуре угадывается яркая индивидуальность, при том, что все четыре одинаково благородны и прекрасны».

В дальнейшем мы намереваемся более подробно изучить эти статуи — образцы чистейшей символики и хранители древней традиции и ведения.

II

За исключением Справедливости, основные добродетели изваяны без своих странных атрибутов, придающих древним фигурам загадочность. Под давлением более реалистических представлений символика изменилась: Отказавшись от какой бы то ни было идеализации, скульпторы и художники предпочитают подчиняться законам натурализма. Они изображают символические атрибуты со всей возможной точностью, облегчая тем самым идентификацию аллегорических персонажей. Однако, совершенствуя свои приёмы и приближаясь к современным способам выражения, они неосознанно наносят смертельный удар традиционным истинам. Дело в том, что древние знания, передаваемые через различные эмблемы, используют скрытый или Дипломатический язык и несут в себе двойное значение: одно видимое, понятное всем (экзотерическое) и другое тайное, доступное лишь посвящённым (эзотерическое). Приземляя символ, ограничивая его обычными, строго определёнными и чисто внешними функциями, исключая всякие сопутствующие идеи, полутона, мы лишаем его этого двойного значения, лишаем второго образа, который как раз и составляет его познавательную ценность и несёт основную нагрузку. Древние художники представляли Справедливость, Фортуну, Любовь с завязанными глазами. Хотели ли они этим подчеркнуть их слепоту? Нельзя ли в повязке на глазах обнаружить довод в пользу того, сколь необходима искусственная темнота? Важно, что эти фигуры, связываемые обычно с перипетиями человеческого существования, выражают, кроме того, традиционное знание. Нетрудно заметить даже, что тайный смысл проявляет себя с большей очевидностью, чем смысл прямой и поверхностный. Когда поэты рассказывают, что Сатурн, отец богов, пожирает своих детей, люди обычно, вслед за Энциклопедией, полагают, что «эта метафора характеризует эпоху, общественные установления того времени, которые в конечном итоге оказываются гибельными для тех, кому они должны были принести благо». Но если мы заменим эти общие рассуждения на достоверные факты, лежащие в основе легенд и мифов, нам сразу откроется сияющая и очевидная истина. Герметическая философия учит, что Сатурн, символически представляющий первый земной металл, который порождает все другие, также их единственный природный растворитель. А так как любой растворённый металл уподобляется растворителю и теряет свои свойства, вполне логично утверждать, что растворитель «съедает» металл, совсем как мифологический старик пожирает своё потомство.

Можно привести множество примеров смысловой двойственности традиционной символики. Но и этого одного достаточно, дабы показать, что, кроме морального и христианскогоe толкования основных добродетелей, существует и другое, тайное, мало кому известное, связанное с областью внутренних свойств и древних знаний. Так мы обнаруживаем скреплённый одними и теми же эмблемами плодотворный и гармонический союз науки и религии, который не желают признавать и замышляют на веки вечные разорвать современные скептики.

«Тема основных добродетелей, — справедливо замечает Поль Витри[385], — возникла в XIII в. в готическом искусстве. Но если у нас число, порядок и атрибуты добродетелей зачастую менялись, в Италии их определили раз и навсегда на начальном этапе, ограничив тремя богословскими (trois Vertus théologales): Верой, Надеждой, Любовью — или чаще так называемыми четырьмя основными добродетелями (quatre Vertus cardinales): Справедливостью, Благоразумием, Храбростью, Умеренностью. Очень рано фигурами, представляющими эти добродетели, стали украшать склепы и усыпальницы.

Характеристики этих Добродетелей, по-видимому, мало менялись со времени Орканьи и его золотой дарохранительницы Святого Михаила, выполненной в середине XIV в. Справедливость с мечом и весами такой же и осталась. Основной атрибут Благоразумия — змей; иногда к нему добавляли одну или несколько книг, позднее — зеркало. Также почти с самого начала, руководствуясь идеей, сходной с идеей Данте, давшего Благоразумию три глаза, средневековые художники и скульпторы изображали эту Добродетель двуликой. Умеренность иногда вкладывает в ножны меч, но чаще всего она держит два сосуда, как бы смешивая воду и вино: это просто-напросто символ трезвости. И наконец у Храбрости атрибуты Самсона. Она вооружена щитом и палицей. Иногда у неё на голове львиная шкура, а в руках диск, символизирующий мир. В ряде случаев — и это последний её атрибут, по крайней мере, в Италии — она держит колонну или её обломок…

Впрочем, в отсутствие архитектурных памятников их роль в распространении итальянских типов Добродетелей берут на себя рукописи, книги, гравюры, которые передают это знание таким людям, как Коломб, наверняка ни разу не побывавший в Италии. На серии итальянских гравюр конца XV в., известных под названием Игра в карты по-итальянски, среди представителей различных сословий, среди Муз, античных богов, свободных Искусств и т. д. мы обнаруживаем фигуры Добродетелей — у них как раз те самые атрибуты, которые мы упомянули. Здесь перед нами очень любопытный образец картинок, которые могли привезти из своих путешествий люди типа Перреаля и которые распространялись по мастерским, снабжая художников новыми темами, а впоследствии способствуя выработке нового стиля.

Впрочем, этот символический язык без труда воспринимался и у нас; ведь он полностью соответствовал аллегорическому духу пятнадцатого столетия. Чтобы отдать себе в этом отчёт, достаточно вспомнить Роман о Розе и всю ту литературу, для которой он послужил эталоном. Художники-миниатюристы обильно иллюстрировали эти произведения, и французское искусство знало аллегорические изображения не только Естества, Любовных утех и Лицемерия, но и Добродетелей, хотя во Франции эта тема использовалась не так часто, как в Италии».