Пять имен. Часть 2 - Макс Фрай

Мессер Микеле деи Барди, отец монны Контессины, в отчаянии обвинил было мессера Козимо в умышленном убийстве, ведь со стороны монна Контессина выглядела, как умершая от сердечного удара или яда.

Мессер Козимо невозмутимо собрал всех прислужников и прислужниц, и в присутствии безутешного тестя спросил их:

— Нанес ли я какой-либо вред покойной монне Контессине?

— Нет, мессер Козимо — отвечали прислужники — вы только исполняли ее желания.

Надгробную эпитафию Контессины деи Барди написал шут и забавник, человек двора дома Медичи, по имени Джуфа.

И эпитафия была такова:

«Здесь спит Контесса Барди.

Ах, какой

И ей покой.

И нам покой»

Много кривотолков и ложных догадок ходило об этой нелепой смерти, но никто не узнал истины.

Так мессер Козимо овдовел, не исправив своей холодной молчаливой премудростью женской природы, а Флоренция освободилась от неправедной женщины, которая вела себя хуже дворянки.

Новелла 5. О Гуалтьеро Рота, который наяву женился на девице, увиденной во сне

Если в предыдущей новелле я поведал вам о браке низком и смехотворном, совершенным по воле корыстолюбия и спеси, то пришел черед рассказа о чете счастливой и достойной подражания.

Рожденный флорентинцем, Гуалтьеро Рота в молодости был пригож собой и не беден.

Несмотря на юный возраст, Гуалтьеро мудро и успешно вел аптекарские дела отца, который быстро дряхлел, но радовался, что сын его в столь юном возрасте уважаем в городе и старость родителя сделал беззаботной и достойной прожитой жизни.

Прошло всего два года, как Гуалтьеро начал носить короткую куртку и брить щеки, а незамужние девицы, которые с напускной скромностью проходили по Старому Мосту под присмотром нянек, все чаще задерживались у вывески аптеки Рота, где под медным колесом красовались порошки, мази, притирания, скляницы с пиявками, пластыри, клистирные трубы, то, чем обычно пользуются старые пердуньи, но никак не свеженькие, будто маслины, прелестницы.

Но сердце Гуалтьеро оставалось немым, как войлок. Даже на воскресной обедне, когда его персты соприкасались в купели с пальчиками томной и стройной, как магометанский кипарис, донны, пригожий аптекарь не останавливал пытливого взгляда ни на медвяной ложбинке меж едва расцветшими грудями в низком вырезе шелковой гамарры, ни на отливе церковного света на затейливо переплетенных косах красавицы.

Никто не знал, чем вызвана холодность юноши. В глубине души Гуалтьеро хоронил от мира ужасную тайну, в которой не признавался даже исповеднику.

Ночной сон, который самим Господом дан человеку для отдохновения и забвения трудов и горестей, для Гуалтьеро стал злейшей пыткой.

С детства, стоило ему смежить веки, как его начинали преследовать черные мучительные грезы, подобные тем картинам казней, заушений и дьявольских проделое, какие являются людям с нечистой совестью, а уж в этом честного торговца Гуалтьеро не упрекнул бы самый бесстыдный хулитель. Сновидения Гуальтьеро ночь от ночи становились все ужасней, он боялся отхода ко сну и ночи проводил на дружеских пирушках, где сидел мрачный, не прикасаясь к общей чаше, не вторя песням, или бесцельно бродя по городу, но изнурив себя, падал без сил, а во сне ратоборствовал с чудовищами, убийцами и жителями могил.

Как-то раз, весенним утром, думая, что никто не слышит его, Гуалтьеро молился вслух перед домашним Распятием, говоря такие слова:

— Верую, Господи, что посылаешь мне суровое, но посильное испытание, но молю Тебя, смилуйся надо мной, всю чашу ада я вкушаю по ночам без остатка, я пожелтел и высох, мой язык покрылся налетом, моя бедная голова переполнена призраками и сладостный час дремы стал для меня преддверием изощренных мук, я просыпаюсь от собственных воплей и мертвенного пота! Пощади меня, Господи, как завидую я тем, кто не помнит сонных видений своих…

Меж тем некий человек вошел в аптекарскую лавку и, нечаянно услышав сетования юноши, сказал ему:

— Мнится мне, что я знаю средство от твоего недуга.

Гуалтьеро сказал ему, в великом смущении.

— Я выдал свое горе невольно, боюсь, что ничто не поможет мне, кроме смерти. Но смерть — это сон, от которого нет пробуждения, и стало быть — не поможет и смерть.

Вошедший продолжал:

— Не отчаивайся, мы встретились в добрый час. Меня зовут мессер Риккардо, я переписчик и миниатюрист, и многие годы провел в уединении, читая старинные книги. Слушай же: дождись ночи, когда нарождается новый месяц, сорви в лесу три ветки папоротника. Одну брось в огонь, другую в проточную воду, а третью положи под подушку и сохраняй мужество даже во сне. Как бы ни было страшно видение — в нем подчас заключена крупица прекрасного. Дотронься до того предмета или человека, который тебе придется по нраву во сне и скажи: «То, что я вижу, я вижу во сне, но ты наяву приходи ко мне».

С этими словами мессер Риккардо удалился. А Гуалтьеро поначалу принял мессера Риккардо за безумца и горько посмеялся над его советом.

Вскоре, истомленный бессонницей, Гуальтьеро отчаялся и сделал все так, как советовал ему мессер Риккардо.

В первую ночь ему привиделось лобное место, скользкое от сукровицы, и палач, готовый отсечь ему голову дорогим дамасским мечом.

Но Гуалтьеро успел коснуться меча и произнести заклинание, после чего мирно проспал остаток ночи. Каково же было его изумление, когда наутро он обнаружил в изголовье роскошный меч, украшенный каменьями немалой цены.

Во втором сновидении его преследовал уродливый всадник на прекрасном коне аравийской породы, наутро драгоценный вороной жеребец оказался в бедной конюшне Гуалтьеро.

Третья ночь прошла для сновидца в гнетущем блуждании по безвыходным подземельям, низкие своды грозили обрушиться и раздавить Гуалтьеро, из последних сил он ударил кулаком в стену, и под ноги ему хлынул поток золотых монет и каменьев.

С колдовскими словами на устах Гуальтьеро очнулся в своей постели, и едва смог выбраться из-под сияющей груды неожиданного богатства. Но обретенные сокровища не радовали Гуалтьеро, ведь нажиты они были неправедно, и Гуалтьеро не ведал, как охранить коня, меч и золото от воров, как распорядиться добром, к тому же он боялся расспросов отца, человека честного и богобоязненного.

Так что явление золота лишь испугало Гуалтьеро. На четвертый вечер в лавку вошел карлик в красной куртке и пронзительным голосом сказал Гуалтьеро:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});