Кутузов - Лидия Ивченко

По отзывам современников, молодой государь довольно быстро настроил против себя не только старшее поколение подданных, которых «более всего обрадовало <…> что в манифесте о восшествии своем он возвестил, что будет царствовать по сердцу бабки своей», но и офицеров гвардии, не ожидавших встретить в Александре Павловиче ту же «парадоманию», которой славился его отец. Пресловутая страсть государя к маневрам и «военным эволюциям» довольно скоро превратилась в повод для острот. Военные не упускали случая противопоставить настоящую войну «науке складывания плаща». Одна из таких острот попала в письмо посланника Ж. де Местра: «Как-то один человек сказал мне: „Разве возможно, чтобы Российский Император хотел быть капралом?“ Я же с небрежностью ответил ему: „У всякого свой вкус, у него именно такой, он с ним и умрет“; на сие мне было сказано: „Скажите лучше, сударь, он от него умрет“»30. Собеседник бесцеремонно намекнул де Местру на насильственную смерть отца — императора Павла. Деятельность же Негласного комитета, по слухам, обсуждавшего проекты отмены крепостного права, насторожила тех, кто «друг друга поздравляли и обнимали», узнав о смерти Павла I. Причем сцены эти происходили не только в Петербурге, но и в Костроме, Ярославле и Нижнем Новгороде31. Это неудивительно: при покойном императоре лихорадило всю Россию, а отставленные от службы дворяне проживали в имениях по всей империи. Теперь же эти люди снова ощутили беспокойство, заслышав о переменах, от которых, казалось, они были ограждены манифестом Александра I. Недавно прибывший в Россию Жозеф де Местр 17 июля 1803 года отправил письмо в Пьемонт: «Ежели Россия захотела бы занять более угрожающее положение и одновременно возвысить свой голос, она с легкостью восстановила бы некоторое равновесие в Европе. Но попробуйте хоть отчасти вложить подобные мысли в голову, сформированную Лагарпом! У российского Императора всего лишь две идеи: мир и бережливость. Я понимаю, что доведенные до крайности добродетели превращаются в изъяны. Но уверяю вас, г-н Граф, что не могу преклоняться перед мудростью молодого монарха, окруженного всевозможными соблазнами. <…> Он не носит никаких драгоценностей, даже кольца или часов. Он ходит без свиты. Когда ему встречается кто-нибудь на набережной, он не хочет, чтобы выходили из экипажа, достаточно простого поклона. К несчастью, подобная простота, приятная, быть может, южному глазу, который умеет видеть в ней величие, по-видимому, совсем иначе воспринимается русскими. Личного почитания стало много меньше»32. Приезжему иностранцу спустя годы вторил Ф. Ф. Вигель: «Воспитание Александра было одной из великих ошибок Екатерины. Образование его ума она поручила женевцу Лагарпу, который, оставляя Россию, столь же мало знал ее, как в день своего прибытия, и который карманную республику свою поставил образцом будущему самодержцу величайшей империи в мире. Идеями, которые едва могут развиться и созреть в голове двадцатилетнего юноши, начинили мозг ребенка, которого женили ранее 16 лет. Но, не разжевавши их, можно сказать, не переваривши их, призвал он их себе на память в тот день, в который начал царствовать. Иногда у себя спрашиваешь, что было бы с красотой его души, если бы любовь к Отечеству сохранила ее, если бы ее не исказило безотчетное пристрастие к иноземному?» Тогда же в обществе в рукописях появилась знаменитая басня И. А. Крылова «Воспитание льва»:

А Лев-старик поздненько спохватился,Что Львенок пустякам училсяИ не добро он говорит;Что пользы нет большой тому знать птичий быт,Кого зверьми владеть поставила природа,И что важнейшая наука для царейЗнать свойство своего народаИ выгоды земли своей.

Не захотел ли Кутузов предостеречь внука Екатерины? В нашем распоряжении есть документ, который историки обходят молчанием. 15 января 1806 года, после аустерлицкой катастрофы, М. И. Кутузов напишет в письме Екатерине Ильиничне из города Броды, за семь верст от русской границы: «Я третьего дня пришел в Броды. Некоторые мои полки уже вступили в границу, а другие еще за сто верст. Я день за день откладываю переехать границу, как бытто боюсь уничтожиться. Государь приказал до получения расписания расположиться близко границы. Не знаю, надолго ли? Несколько дней подожду, а после напишу письмо и буду проситься в Петербург. Мне бы хотелось, чтоб ето было без просьбы, а то скажут или подумают, что напрашиваюсь на советы (выделено мной. — Л. И.) или хочу быть во дворце»33. Иными словами, Михаил Илларионович не потакал и не льстил государю, а надоедал ему советами, которые Александр Павлович, в силу предубеждения против екатерининского вельможи, игнорировал!!! Приведем еще доказательства, что Кутузов сам «напрашивался на советы», вопреки нормам этикета, как это делает человек, уверенный в том, что имеет на это право. «Кутузов был здесь и трактован как всякий офицер, несмотря на прошлую кампанию и на мир с турками, о коих даже и слова не сказано ему по приезде Государя, пока, наконец, он сам не стал требовать объяснений, дурно ли, хорошо ли он сделал, и что он желает знать мнение Государя», — возмущался H. M. Лонгинов в письме графу С. Р. Воронцову, написанном в 1812 году, в период двух войн — с Турцией и Наполеоном, выигранных Кутузовым34. Далее Лонгинов, секретарь императрицы Елизаветы Алексеевны, продолжал: «Если бы с самого начала дали команду Кутузову (в 1812 году. — Л. И.) или посоветовались с ним, и Москва была бы цела, и дела шли иначе. Но предубеждения противу него с австрийской кампании, где он, впрочем, ни мало не виновен, доселе остались непреклонными. Даже когда Отечество стало на краю гибели, Государь даже и не начинал говорить с ним про войну. Кутузов (сам) почел обязанностию говорить о том, и доказал, что план был самый необдуманный и войска были расположены не по военным правилам, а более похоже на кордон против чумы. Хотя и поздно принялись за него, но, по крайней мере, надежда остается, что Отечество не погибнет <…>»35. Близкий ко двору человек констатирует факт, что Кутузов не боялся высказывать свое суждение императору, в то время как тот постоянно стремился избежать советов «екатерининского орла».

Говорят, что «противоположности сходятся», но эти два человека — государь и подданный, судя по характеристикам, которые давали им современники, были удивительно схожи характерами. Те, кто был не расположен к Кутузову в 1812 году, ставили ему в вину неискренность, двуличие, колкую язвительность в речах, слабость к женскому полу, лень и т. д. Обратим внимание и на свидетельство А. Я. Протасова в адрес юного великого князя: «Замечается в Александре Павловиче много остроумия и способностей, но совершенная лень. <…> От некоторого времени замечаются в Александре Павловиче сильные физические желания <…> которые умножаются по мере частых бесед с хорошенькими женщинами. В течение того же времени лучшее упражнение в праздные часы состоит в критике людей и передразнивании. <…> Отовсюду слышу похвалы об учтивости, приветливости и снисхождении»36. О лицемерии Кутузова в обществе знали все, об Александре I Наполеон говорил, что «он фальшив как морская пена». Один — любимый внук Екатерины, другой — его преданный слуга. Они настолько похожи, что должны были видеть друг друга насквозь, читать мысли друг друга, они могли бы быть союзниками во всем. Что же их разделяло? По-видимому, Александр Павлович, что бы он ни делал, в сознании окружавших его людей принадлежал к эпохе своей бабки! В начале царствования Александр Павлович любил, чтобы ему говорили правду, но, по-видимому, не всякую! Что же должен был сделать или сказать Кутузов, чтобы вызвать негодование «кроткого» царя? По словам С. И. Маевского, генерал «восходил до высокого красноречия», «когда попадал на мысль или когда потрясаем был страстью»37, в такие мгновения он был несдержан. Страстью Кутузова была преданность Екатерине. Он мог напомнить (и не раз!) государю, что, вступая на трон, тот обещал, что при нем «все будет как при покойной бабушке». Некоторые исследователи полагают, что император, «удалив из столицы непосредственных участников заговора против своего отца, в дальнейшем стремился освободить свое ближайшее окружение от людей, прекрасно знавших об истинной причине смерти предыдущего Монарха»38. Но кто при дворе не знал об истинной причине смерти «бедного Павла»? Кутузов вполне мог намекнуть молодому государю, что если бы он не отступил от воли бабки, сразу же вступив на престол, то отец был бы жив и поныне. Вопреки мнению А. Н. Боханова, можно предположить, что в том, что Екатерина, стараясь оградить престол от своего сына, возможно, руководствовалась любовью, а не «низостью»: зная его характер, она пыталась сохранить ему жизнь. Парадокс истории действительно заключается в том, что Павла погубило не «жестокое» завещание матери, а то, что Александр «по справедливости» уступил престол неуравновешенному отцу. Иначе взглянуть на эту проблему Кутузов был не в состоянии: для него Екатерина образец государственной мудрости. «Уважение к власти, например, есть везде, ибо оно необходимо и составляет ту основу, без коей не мог бы вращаться политический механизм; но повсюду чувство сие имеет свое особливое выражение. Здесь это немота, хранящаяся со времен древности. <…> В крайнем случае, Moнарха могут убить (сие, как известно, не есть признак неуважения), но возражать ему никак не принято», — характеризовал российские нравы в 1812 году Ж. де Местр39. Между Кутузовым и Александром как будто бы постоянно шел заочный спор об отношении к правлению Екатерины. Н. А. Троицкий, сам того не замечая, установил поразительное совпадение: «Гиперболичная (как ни у кого, кроме А. А. Аракчеева) почтительность Михаила Илларионовича к самому Александру I могла вызвать у царя при всем том, что он знал о Кутузове, только „нерасположение“ к нему». Совершенно верно: оба человека были связаны с Александром особыми отношениями, они берегли и спасали его по воле своих благодетелей: Аракчеев — по воле Павла, Кутузов — по воле Екатерины. Когда наступил грозный 1812 год, среди всех кандидатур на пост главнокомандующего граф А. А. Аракчеев сказал решающее слово в пользу Кутузова: он знал, что этот человек будет спасать не только отечество, но и государя, в связи с чем приведем здесь сразу же три источника, потому что взятые в отдельности (а их именно так и цитируют авторы) они не представляют целого явления. Вот отрывок из Записок графа Е. Ф. Комаровского о событиях 1812 года: «Когда Шишков и Балашов представили графу Аракчееву, что необходимо Государю ехать в Москву и что это единственное средство спасти Отечество, граф Аракчеев возразил: „Что мне до Отечества! Скажите мне, не в опасности ли Государь, оставаясь долее при армии?“»40. Далее процитируем фрагмент письма Ж. де Местра: «Недавно появился указ, в котором Его Императорское Величество благодарит сынов отечества за понесенные труды, откровенно поясняя, что благодарность Государя зависит от услуг отечеству. Слово это „отечество“ повторяется раз пять-шесть в пяти или шести строках. Конечно, отечество кое-что значит, но если имел бы я честь разговаривать с сим достойным Монархом, то, льщу себя надеждою, вполне объяснил бы ему, не восхваляя при этом столь отвратительный для него деспотизм, что в монархии не служат государю, через служение отечеству, а, напротив, служат отечеству через служение монарху»41. 22 марта 1812 года Александр I направил М. И. Кутузову рескрипт со словами: «<…> Величайшую услугу Вы окажете России поспешным заключением мира с Портою. Убедительнейше Вас вызываю любовию к своему Отечеству обратить все внимание и усилия Ваши к достижению сей цели»42. На что получил ответ полководца, который в наши дни истолковывается как пример низкопоклонства и угодничества: «Там, где имя Ваше, Государь, там не надобно мне гласа Отечества <…>». Михаил Илларионович прекрасно знал точку зрения Государя, изложенную в указе, по поводу которого рассуждал Ж. де Местр. Казалось бы, что стоило «угодливому» Кутузову промолчать, не навлекая на себя в очередной раз гнев Александра Павловича? Нет, он снова поучает государя! Сардинский посланник в 1812 году передал в своем письме слухи по поводу назначения М. И. Кутузова главнокомандующим российскими армиями: «Некоторые утверждают, будто князь Кутузов принял командование лишь при условии невозвращения Его Императорского Величества к армии и отъезде Великого князя (Константина Павловича), сказав относительно сего последнего, будто он (Кутузов) не сможет ни наградить его заслуги, ни взыскать за упущения. Сказано хорошо, но я сильно сомневаюсь в разговорах наедине, которые потом становятся известны публике. Кто рассказал о них? Сам князь? Нет. Тем не менее, Великий князь здесь, и из его же речей следует, что он не поедет больше к армии»43. Заметим также, что и государь до окончания кампании 1812 года не возвращался к войскам. А когда он, наконец, прибыл в Вильну к своей победоносной армии и обнял старого полководца, тот, будто в продолжение заочного спора, повел себя соответственно. «Как счастлива моя старость! — обратился он к приближенным. — Я встретил Государя в областях, присоединенных к России Екатериной Великой и теперь очищенных от неприятеля»44.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});