От лица огня - Алексей Сергеевич Никитин

только на пользу, — значит, не дурак, и те, с кем предстоит работать секретному сотруднику Карину, охотнее увидят в нем своего.

ЧК в то время готовила операцию против «Народної помсти», одной из организаций, державших связь с войсками Директории, которые отступили с поляками. Горожанин мыслил здраво, но отличала его от всех, кто работал тогда в губернских ЧК Украины, способность видеть не просто оперативную обстановку в целом и во всех деталях, но точно прогнозировать её развитие. Он завербовал Карина, тогда же придумал этот псевдоним, со временем заменивший настоящую фамилию Сергея — Даниленко, и отправил его в киевскую «Школу червоних старшин». Там действовала подпольная группа сечевых стрельцов, выйти на которую ЧК никак не удавалось. Вот оттуда, вскрывая одну тайную организацию за другой, оставляя за собой стопки дел, протоколы допросов, прокурорских решений и судебных приговоров, Даниленко-Карин двинулся по цепочке подпольных контактов сперва в Умань, затем в Елисаветград, в ту самую «Народну помсту», а потом в Польшу, во Львов, к Тютюнныку. И ни Карин, ни даже Горожанин представить тогда не могли, что закончится их операция в Харькове, в кабинете председателя украинского ГПУ Балицкого на очной ставке Карина и Тютюнныка, завлечённого обманом в СССР и арестованного на границе.

В начале тридцатых Горожанина откомандировали в Москву для работы во внешней разведке. Карин занимал примерно такие же должности, но в иностранном отделе украинского ГПУ. В Москву, к Горожанину его перевели позже, после возвращения из берлинской командировки. Вот тогда, первый и единственный раз они отправились на охоту в Медынь.

В Берлине Карин работал с Петром Кожевниковым, членом Провода ОУН, соучредителем «Лиги украинских националистов», создателем «Союза украинских фашистов» и агентом НКВД. В иностранном отделе подозревали, что Кожевников связан ещё и с немецкой разведкой. Командировка, действительно, едва не закончилась арестом — гестапо плотно держало украинского эмигранта, так что Карину пришлось срочно сворачиваться. Ему было что обсудить с Горожаниным в те несколько дней в калужских лесах, но как-то раз, неожиданно для него, совсем еще новичка в московских коридорах, в разговор вплелась другая тема.

Летом тридцать шестого Лубянка полнилась слухами о скором смещении прежнего и назначении нового наркома — признаки, по которым можно догадаться о близких переменах наверху есть всегда. В разведке и тут всё знали лучше других. Как о решённом, говорили, что «новой метлой» станет председатель комиссии партийного контроля ЦК.

— Раз партия назначает… — привычно кивнул Карин. С прежним наркомом он лично не работал, нового не знал. Но оба они — солдаты партии, и будут выполнять распоряжения ЦК.

— Разумеется, — согласился Горожанин и замолчал так, словно хотел добавить еще что-то, но даже в лесном шалаше, у вечернего костра, наедине с другом, проверенным десятки раз, всё же не решился.

Горожанина арестовали ровно год спустя в Москве. Карина взяли тогда же в Киеве. За два месяца до ареста его уволили из госбезопасности и перевели в украинскую столицу начальником управления пожарной охраны. Этот неожиданный перевод сам по себе говорил о многом. Летом тридцать седьмого НКВД начало раскручивать «дело Балицкого», того самого председателя ГПУ Украины, и под удар попали все, кто работал в руководстве украинского наркомата в разные годы. После ареста Карина этапировали в Москву, в Лефортово.

На первом же допросе следователь сказал ему прямо:

— Мне наплевать, виноват ты или нет, раз тебя арестовали, значит, ты враг. Такая сейчас политическая ситуация в стране. А что делают с врагом, если он не сдаётся, сам знаешь. Так что давай показания на себя и на других, на всех, про кого спросим, иначе сдохнешь тут же, на допросе. Сердце не выдержит тяжести вины… Или ещё чего-то.

Но сердце выдержало, он ничего не подписал и никого не оговорил. И когда потом в случайных, а иногда совсем не случайных разговорах, собеседники спрашивали, сильно ли его били, Карин не отмалчивался и не пожимал плечами.

— Сильно? Меня выносили с допросов куском кровавого мяса, который ничего уже не чувствовал и не соображал.

Скрывать что-то смысла не было. После пересмотра дела, в конце тридцать девятого, когда сменился нарком, а с ним «политическая обстановка», Карин вышел на свободу инвалидом. Из НКВД его уволили и назначили пенсию по болезни. Пришло время думать о будущем, о прошлом он достаточно думал в камере.

Первый год в тюрьме он помнил плохо, память с трудом удерживала даже лица следователей. Их заслонял яркий свет настольной лампы, резавший воспалённые глаза. После допросов Карин приходил в себя в камере на тюфяке, пропитанном мочой и кровью. Он был грудой органов, отбивной, разделанной мясником. Меньше всего он размышлял в эти месяцы о смысле своей недолгой жизни. У него не оставалось сил думать, все они уходили на то, чтобы терпеть боль, захватившую его, разрывавшую его мозг. Он весь состоял из боли, только из неё, и ещё из тяжёлого, каменного упрямства.

Команды следователей менялись, но избивать его не переставали, и так длилось до февраля тридцать девятого, когда военный трибунал установил недоказанность выдвинутых против него обвинений. В деле не нашли ни одного подтверждения его вины, а выбить признание следователи так и не смогли.

Доследование длилось ещё несколько месяцев. Это время Карин тоже провел в тюрьме. Ему зачитывали показания других арестованных. Всё это были многолетние друзья, с которыми он готовил операции в двадцатые, в тридцатые, на плечо и слово которых всегда мог опереться. Теперь они подписывали протоколы допросов, где называли себя, а заодно и его, немецкими, польскими, румынскими шпионами, агентами Петлюры, скрытыми белогвардейцами. Десятки показаний против себя выслушал Карин за полгода доследования, и одно за другим спокойно отверг все. Он знал их ничтожную цену, понимал, как они получены, понимали это и следователи. Один лишь раз, когда ему читали протокол допроса Горожанина, мутное отчаянье на минуту захлестнуло его сознание.

«В тридцать шестом году, во время поездки на охоту в город Медынь, капитан государственной безопасности С. Даниленко (Карин), находясь в состоянии алкогольного опьянения, проболтался, что завербован гестапо с целью осуществить убийство руководителей партии и правительства Советского Союза. Я был обязан немедленно сообщить об этом, но цели Даниленко совпадали с моими преступными замыслами. Поэтому я решил скрыть ставшую известной мне информацию, а в дальнейшем шантажировать капитана Даниленко и использовать его в своих преступных планах».

Следователь монотонно и торопливо прочитал протокол допроса Горожанина.

— Вы подтверждаете эти показания?

— Это ложь и оговор, — привычно ответил Карин.

— Но вы ведь ездили с ним на охоту в тридцать шестом году, — следователь поднял голову от документов. — Подтверждаете?

— На охоту ездили, это подтверждаю. Приписываемых мне признаний никогда не делал, и разговора такого