От лица огня - Алексей Сергеевич Никитин

огорчилась та, — мы к вам только привыкать начали. Скучно нам вдвоём с дедом. Да что уж теперь…

Брать деньги за жильё старуха отказалась, но и Феликса не хотела уезжать, не отблагодарив хозяев. Утром она вымыла в доме полы и побежала на Сенной рынок. Помидоров, конечно, не было, она и не надеялась их достать, и на мясо той сотни, что дал ей Ребрик, не хватало, но картошку, сушёные грибы, сметану и остальное Феликса с рынка принесла. В этот день на обед у стариков был украинский борщ с грибами.

— Ты смотри, старая, чё хохлуха-то наварила, — изумился дед, и это была первые его слова, услышанные Феликсой за все дни, прожитые в его доме. — Ты мне тоже такое готовь.

— Брюху волю дай — города выест, — отшутилась бабка. — Эдакие разносолы на стол каждый день не ставят. Знаешь, у них как? — отложив ложку, она продекламировала:

Во стольном городе во Киеве

У славного князя Владимира

Было пированье — почестный пир,

Было столованье — почестный стол.

И на многи князи, бояра,

И на русские могучие богатыри,

И на гости богатые…

После обеда богатые гости, Феликса и Тами, уехали в Закамск.

3.

Двухэтажный барак, построенный в последнее предвоенное лето, серел потемневшими за зиму некрашеными стенами. Через поплывший густой осенней грязью двор жильцы бросили несколько досок и шагом цирковых гимнастов пробирались по ним от деревянного тротуара улицы к единственной входной двери — двоим тут было не разойтись. Под сбитым на скорую руку навесом валялись сосновые чушки — дрова каждая семья колола сама. Деревянные перегородки между комнатами строители оставили неоштукатуренными, даже щели законопатили не всюду. Худые стены заклеивали чем придётся, пустив на обои школьные карты, обрывки заводской упаковочной бумаги, старые газеты — всё, что попадало под руку. Спустя недолгое время на лохмотьях отплывшей в прошлое мирной жизни, на статьях и карикатурах проступили пятна смолы. Молодой запах сосны пробивался сквозь дух жилья и холодную горечь застарелого табачного дыма.

Барак не засыпал никогда. Круглые сутки, ночью и днем по половицам коридоров и ступеням лестницы бухали тяжёлые сапоги рабочих, уходивших в ночную смену и в дневную — заступавших на суточные дежурства.

Посёлок сперва строился по плану, и строгие линии этого плана просматривались в прилегавших к заводу кварталах. Вдоль фасадов жилых бараков тянулись тротуары шириной в три доски, соединявшие жильё с главной конторой заводоуправления и заводскими службами. Но производство разрасталось, по свежим вырубкам уходило в глубь леса, и посёлок тянулся следом за ним. Львиную долю работы здесь выполняли заключённые: валили деревья, поднимали стены заводских цехов, строили и сам посёлок. Их пригоняли утром колоннами, с собаками, под охраной и уводили уже в темноте. Всякий раз, глядя, как ведут на работу арестантов, Феликса думала, что привезли этих людей в леса, за Каму, против их воли, а она приехала сама, но и её доброй воли в этом решении не было. Только и разницы между ними, что идет она не по центральной улице посёлка под рвущий воздух лай овчарок, а сама по себе, одна и по тротуару.

С началом войны в Закамск вывезли четыре ленинградских завода. Оборудование монтировали в недостроенных ещё цехах, рабочих поселили в палатках, и несколько бригад зеков бросили срочно строить бараки — до зимы оставались считаные недели.

Пришлось бы и Феликсе с Тами встречать зиму в палатке, но тут им неожиданно повезло: за день до их приезда мобилизовали и отправили в Молотов, в военкомат, очередную группу рабочих Порохового завода. В их числе были двое пожарных. Освободившаяся комната ещё оставалась за заводской пожарной охраной, её не успели никому передать, и когда Феликса пришла устраиваться на работу, комната, словно специально, поджидала именно её. Была она угловой, холодной, с двумя окнами: одним фасадным и ещё одним — на торцевой стене. Прежние жильцы, не слишком заботясь об эстетике барака, заколотили большое фасадное окно досками, снаружи и изнутри, оставили только одностворчатое торцевое. Барак примостился на отшибе посёлка на самом краю леса, и за оставшимся окном, совсем близко, так, что казалось, рукой можно дотянуться, стояли мокрые тёмно-рыжие стволы сосен с палевыми подпалинами.

Комната оказалась не только холодной, но и маленькой, больше трети её занимала кровать, отзывавшаяся на каждый шаг брюзгливым дребезжанием панцирной сетки. Феликса получила на заводском складе матрац, тощее одеяло и огромную перьевую подушку.

— Чистый пух. Из реквизированных, поди, к нам попала, — подмигнул крепенький седой кладовщик. — Это тебе по блату. Чтобы слаще спалось.

Выдали и спецодежду — пошитый из брезентовой ткани безразмерный ватный комбинезон пронзительно яркого красного цвета, к нему сапоги и обычную стеганую телогрейку. Феликса не привезла тёплых вещей, так что рабочая форма стала и повседневной её одеждой. У Тами тоже не было зимней одежды, но тут Феликса решила не ломать голову, всё равно в Закамске она ничего бы на ребёнка не нашла. Красный комбинезон был настолько велик, что в нём запросто помещались двое — и она и дочка.

Вечером Феликса наколола дров, растопила голландку. От соседей, из-за тонкой стенки, тоже потянуло теплом.

— Мама, а где бабушка и Лиля? — спросила Тами. Дочка задавала этот вопрос и раньше, когда они жили в Солдатской слободе. Феликса отвечала что-то неопределённое или переводила разговор, рассчитывая, что после пережитого в Молотове детская память не сохранит воспоминания об отъезде из Киева, жизни в Тетюшах и путешествии на пароходе. Но Тами шёл четвёртый год, её сознание уже прочно удерживало впечатления от происходящего, она не забывала о людях, с которыми провела последние месяцы и успела полюбить. — Когда они приедут?

— Никогда они к нам не приедут, — ответила Феликса так жёстко, что удивилась сама. — Они нас бросили.

Она не могла, да и не думала рвать отношения с семьёй Гитл, ни теперь ни позже — Илья любил мать и был к ней привязан. Конечно, она напишет свекрови, тем более что в Нижнем Тагиле уже наверняка получили новые письма от Ильи, но видеть её Феликса не хотела.

Она придвинула кровать вплотную к единственной тёплой стене, уложила дочь, сама легла с краю. Поверх одеяла бросила телогрейку. В тепле лицо Тами порозовело, Феликса потрогала её лоб. Температуры не было.

— Как ты себя чувствуешь?

— Как на пароходе, — тихо, не открывая глаза, ответила Тами. — Кровать качает.

— Есть хочешь? — спросила Феликса, хотя продуктов у них не было.

— Нет.

С тех пор, как Феликса с дочкой оказалась в Молотове, голод не оставлял ни её, ни Тами. Они ни разу не засыпали сытыми, перед сном Тами расспрашивала Феликсу, когда та ела