Государыня - Александр Антонов

   — Ты, Божий человек, скажи мне вот о чём. Всего три года назад ты побывал в Кракове, видел, поди, Сигизмунда. Каков он? И что о принце думают поляки? Ведь Александр‑то бездетен.

   — Посильно мне ответить на твой вопрос, батюшка-государь. Я видел принца. Лик его впечатляет, и умом Бог не обидел. Вырос он в Кракове, и поляки питают надежды на него при новом разделении Польши и Литвы. Про Александра скажу мало. В Кракове за ним стоит жиденькая толпа поляков и чуть побольше литовцев. Судят его люди за то, что питию зелья хмельного подвержен.

   — А о нраве Сигизмунда что скажешь? Всё поведанное тобой для меня полезно.

   — О, Господи, — вздохнул Ангелов. — Никому не советую связываться с этим драчливым человеком. Он весь в своего батюшку Казимира: высокомерен и заносчив. Очень не любит православных христиан. Дай ему волю, он всех бы россиян вогнал в католичество.

Возникла тишина. Микола Ангелов откинул голову к стене, закрыл глаза, и у него мелькнула мысль: «Ну вот, гонцы уже в Кремле, они несут весть об исходе жития Александра».

Наступила полночь, и в это время в покое появился дворецкий Иван Мансуров.

   — Батюшка–государь, прибыли из Кракова послы. Вести величают неотложными.

Василий посмотрел на Миколу Ангелова, покачал головой: дескать, ну и ну, — сказал Мансурову:

   — Веди их сюда. Да скажи слугам, чтобы принесли медовухи и брашно [31].

Мансуров поклонился и ушёл. Прошло совсем немного времени, как следом за Мансуровым вошли Карп и Глеб, а за ними слуги с подносами. Гонцы приблизились к великому князю, опустились на колени, и Глеб повёл речь:

   — Государь–батюшка, присланы мы в Москву по воле королевы польской и великой княгини литовской Елены Ивановны. Велено нам сказать, что двадцатого августа сего года она овдовела, потому как муж её преставился от не известной никому причины.

   — Царство ему Небесное, королю польскому и великому князю литовскому Александру Казимировичу. — Государь перекрестился и спросил: — И что же, держава сиротствует?

   — Да, государь–батюшка, потому как матушку Елену так и не венчали быть королевой.

   — Что сказал сейм, кому быть королём?

   — Мы уехали в день похорон короля, и о сейме ещё не было речи.

   — Что ещё вам велела передать моя сестра?

   — Сказано было государыней, что королём в Польше быть брату Александра, принцу Сигизмунду. Он в чести у вельмож Польши. Ещё государыня сказала, что как только Сигизмунд поднимется на престол, так пойдёт войной на Русь, отнимать взятые у Литвы земли. Нам же велено возвращаться в Вильно.

   — Встаньте, — проговорил Василий. Глеб и Карп встали. — Боярин Иван, налей‑ка им медовухи за исправную службу. Накорми и отведи в людскую.

Некоторое время Василий Иванович сидел молча, сосредоточенно думая обо всём, что произошло в Польше. В эти мгновения он был похож на своего деда по матери, властителя Пелопоннеса Фому Палеолога, прозванного в народе Деспотом: греческий суровый профиль, высокий лоб, крупный нос с малой горбинкой, под ровно подстриженной бородой чувствовался крутой подбородок. Нрав у Василия от деда Фомы. Он отважно шёл встречь даже отцу. Было же, когда тот хотел женить его на иноземке. Он выстоял в этом деле, сказав, что ему нужна русская государыня.

В эти минуты глубоких размышлений Василий Иванович дерзнул пойти против самой судьбы и достичь престола королевства Польши и великого княжества Литвы. Он счёл, что это ему посильно, что с восшествием на престол Польши и Литвы он добьётся окончательного воссоединения всех русских земель от Смоленска до Киева, Минска и Полоцка, кои до времён Мстиславовых входили в великую Киевскую Русь. Тогда, считал Василий Иванович, Русь будет самой могущественной страной в Европе и её по праву назовут великой державой. Смелые мысли двадцативосьмилетнего гордого и твёрдого властителя требовали действий. Он решил немедленно собрать близких к нему бояр и князей и вместе с ними обсудить первые шаги к польско–литовскому трону. Однако осторожности ради он спросил мудрого Миколу Ангелова:

   — Добрый человек Микола, вещание твоё сбылось. Гонцы — вот они, и слово их о кончине Александра мы слышали. Теперь скажи, что нам делать?

Знал Микола Ангелов, что сказать великому князю, да побаивался, помня о его крутом нраве и нелюбии к покойному батюшке. Считал Василий, что батюшка затоптал его стезю детства и отрочества конскими копытами, продержал его в чёрном теле, пока не погасил в себе неправедную любовь к внуку. Ангелов мыслил, что великий князь должен был давно погасить в себе чёрный огонь. Ан нет, он всё время подпитывал его, ища пороки своего отца в его приближенных, в тех, кто любил Ивана Васильевича. Микола Ангелов был одним из них, потому и не мог сказать Василию, чтобы жил по примеру отца, сеял вокруг себя зёрна мира, а не войны. Но подобную выходку великий князь не простит, и Микола упорно молчал. Он, однако, понял, что ему не отмолчаться, и сказал то, что гасило в Василии Ивановиче желание метать молнии и обрушивать громы на голову бедного дьяка:

   — Батюшка–государь, моей головушки здесь недостаточно, чтобы дать совет на державный вопрос. У тебя есть мудрые и многоопытные советники. Позови их и послушай.

Василий помрачнел ликом и произнёс, исподлобья глядя на Ангелова:

   — Ты, добрый человек, служишь в Посольском приказе не для того, чтобы увиливать от ответов государю, а чтобы помогать ему дельными советами, даже тогда, когда государь не ошибается.

   — Хорошо, мой государь, я скажу, что делать сейчас. Защити свою сестру всей мощью державы от мук, на которые её попытается обречь Сигизмунд вкупе с архиепископом Радзивиллом.

   — Державный совет, дьяк Микола, и я постараюсь исполнить братский долг. А иного ты ничего не посоветуешь?

   — Нет, государь.

Сказано это было твердо, потому как Микола знал, что всё прочее, что и посоветовал бы государю, пошло бы вразрез с побуждениями великого князя. Знал Микола и то, что более сильные, чем он, личности из приближенных остановят тщетный порыв великого князя Василия захватить трон Польши и Литвы.

Многое понял из краткого ответа дьяка Ангелова великий князь Василий. По его мнению, добрый человек не хотел делить с ним плоды дерзновенных шагов. «Но не уйти тебе, добрый человек, от моей длани», — подумал Василий и сказал:

   — Иди отдыхай, дьяк Микола, да собирайся в путь. Как откроют заставы на рубежах, ехать тебе в Польшу и Литву.

После ухода Ангелова великий князь недолго пребывал в покое. Он позвал Ивана Мансурова и наказал ему:

   — Шли посыльных к моим ближним князьям и боярам. Зову их на совет. Князя Ивана Патрикеева сам позови.

Дворецкий ушёл. Василий посмотрел на Соломонию. Она томилась болью за судьбу золовки. Он посоветовал ей:

   — Свет мой, государыня, не майся тут, иди в опочиваленку да помолись за мою желанную сестрицу. Там и почивать ляжешь. А мне не до сна: государевы дела неотложно вершить буду.

   — Спасибо, мой семеюшка. Мне и впрямь маетно и потому пойду помолюсь, — сказала Соломония, подойдя к супругу, прижалась щекой к его плечу и ушла.

Оставшись один, великий князь заложил руки за спину и стал прохаживаться по покою, перелопачивая смелые желания захватить польско–литовский трон. Тут к нему начали приходить более здравые мысли, в отличие от тех, кои вспыхнули в тот час, когда он узнал о кончине короля Александра. Он подумал о том, какие у него есть весомые причины посягать на чужеземный трон, и оказалось, что их нет. Да, сестра была замужем за польско–литовским государем. Теперь его нет, она вдовствующая великая княгиня, увы, не королева. Вспомнилось и то, что Александр и Елена бездетны и у них нет прямого наследника. Выходило, что, ежели он, Василий, будет ломиться к чужому трону, все здравомыслящие люди — государи соседних держав — осудят его как завоевателя. «И обломает себе крылья русский державный орёл, — с горечью заключил Василий и даже усмехнулся: — Эко, размечтался».

Однако жажда великого князя на том не иссякла, и он ступил на другую стезю, дабы напитать ту жажду хотя бы в малой степени. Он вправе потребовать от будущего короля, чтобы тот оставил за Еленой русские города, как это сделал супруг, передав ей во владение Могилёв с воеводством.

Той порой ночное безмолвие кремлёвских палат было нарушено князьями и боярами, коих Мансуров и его посыльные сумели вытащить из тёплых постелей. Первым пришёл князь Иван Патрикеев, за ним следом появились бояре Михаил Колычев, Иван Фёдоров и Фёдор Овчина–Телепнев, замыкал шествие боярин Иван Вельский — все молодые, способные к решительным действиям. Всем этот ночной вызов к государю показался чрезвычайным. Когда уселись к столу, за которым сидел великий князь, он сказал: