Собрание сочинений. Т.5. Буря. Рассказы - Вилис Лацис

И вот когда «Дзинтар» снова пришел в Ригу, старый Карклис заштопал дыры на брюках и старой рабочей блузе и явился на пароход, где еще служило несколько его товарищей. Пока выгружали уголь и принимали новый груз, старого Карклиса пустили в каюту кочегаров. Надо было мыть посуду, подметать пол и присматривать за огнем в печке. На две недели он был обеспечен хлебом и кровом. Когда пароход должен был снова выйти в море, кочегары положили в мешок старика черствый хлеб, немного маргарина и пустые бутылки из-под водки. Какой-то матрос отдал Карклису свою старую куртку.

— Жди нашего возвращения и приходи снова, — говорили моряки, прощаясь со старым товарищем.

На трапе Карклис встретился с капитаном. Он приветствовал его.

— Ну, как живется, Карклис? — покровительственно спросил капитан.

— По-всякому, господин капитан, как придется… — пробормотал старый кочегар, смущенный тем, что капитан не забыл его. Еще более смутился Карклис, когда капитан стал рыться в жилетных карманах и набрал лат мелочью.

— На, возьми… Жаль, что больше нет с собой.

Это неплохо получилось, ведь на берегу стояло много людей: сам Бривкалн, судовые маклеры, родные и близкие моряков, пришедшие попрощаться. Капитан, самодовольно покрякивая, поднялся на мостик. Старый Карклис, переполненный благодарностью, отошел в сторону от толпы провожающих и присел на сваю.

Отдали концы. Буксир повернул судно по течению, на баке и на берегу замахали платочками. Бривкалн поглядел, как его собственность медленно двинулась в открытое море, сел в лимузин и уехал. Группа провожающих понемногу рассеялась. Родные моряков разошлись по домам, чтобы через несколько недель ждать писем. Все разошлись… Только старый одинокий моряк сидел на свае и, пока вдали маячил темный силуэт парохода, провожал его глазами. Никто не знал, как дорого ему было уходящее судно. На нем он снова после долгого перерыва почувствовал уют морской жизни, спал на теплой койке, был сыт, слушал веселые, задорные речи молодых парней и старых моряков. Теперь этого нет. Впереди суровая, безжалостная зима, голод, попрошайничество и ночи без крова. Когда вернется «Дзинтар»? Через месяц, следующей весной, может быть через год… А за это время… за это время что станется с тобою, старый Карклис?

Пустая гавань застыла в мертвой тишине. По гладким камням, как тени, скользили сутулые фигуры людей. Все они поглядывали в сторону моря. А море молчало, дым не поднимался над горизонтом, ни одно судно не приближалось к тихому, замершему городу. Далеко, в других морях, дымились пароходные трубы, из порта в порт устремлялись потоки товаров, накапливались ценности, росли капиталы, новые дома вырастали вдоль улиц, на бирже менялись курсы. И каждый день какой-нибудь капитан в той или иной гавани земного шара говорил кому-нибудь из тех, кто сжег в постылом рабстве свою жизнь: «Вы слишком стары…»

Волки загрызают своих состарившихся, больных товарищей. Сытые же люди предоставляют другим людям право — погибать самим. Это называется у них гуманностью.

1933

Полуночное чудо

© Перевод М. Михалева

Вечером под Новый год, по дороге, которая сворачивала с шоссе и вела через болотистый ольшаник, шел человек среднего роста, лет тридцати с небольшим. Он был одет в светло-серое зимнее пальто, голову его покрывала пушистая кепка, шея была повязана полосатым шелковым шарфом. Подняв воротник пальто и засунув руки в карманы, он шел подмерзшей топкой дорогой неторопливо, как бы прогуливаясь, и пытливо вглядывался в лица редких прохожих. Появление чужого человека в этой уединенной местности и странный интерес, проявляемый им к каждому встречному, возбуждали любопытство людей, но он ни с кем не говорил. Медленно, уверенно, будто здешний старожил, шагал он через болото. Приближаясь к домам, он еще более замедлял шаг и внимательно разглядывал их.

Дойдя до середины болота, где возвышался недавно построенный дом инвалида войны Русиня, он в замешательстве остановился и долго изучал окрестности.

Слева к болоту прижимался длинный вал блуждающих дюн. Полоса песков широким четырехкилометровым фронтом наступала на болотные топи, год от году продвигаясь вперед. Стволы старых ольх, росших у подножия дюн, были наполовину занесены песком. Местами деревья были погребены под песком почти целиком — так, что торчали только верхушки.

Прохожий успокоился. Все было прежним, его смущал только этот новый дом. Он подошел к забору, подождал, пока кто-нибудь выйдет на лай собаки. Хромая, к нему приблизился новый хозяин.

— Не будете ли вы так любезны сказать, куда ведет эта дорога? — спросил незнакомец, произнося слова с иностранным акцентом, слегка картавя.

— Она идет к дому лесника Гриестина, — отвечал Русинь. — Это около двух километров отсюда. Но если вы хотите добраться туда, не сворачивайте по дороге влево — она кончается на краю болота у дюн, где избушка Лазды. А куда вам нужно пройти, сударь?

И Русинь подошел поближе к калитке, очевидно желая завязать более обстоятельный разговор. Незнакомец приподнял кепку и поблагодарил.

— Совершенно верно, мне как раз туда и нужно… — проговорил он, уходя.

— Куда, к Лазде или к Гриестину? — крикнул вслед ему инвалид.

— Да… — ответил незнакомец, не оглядываясь.

«Странный человек, — подумал новосел, возвращаясь в дом. — Поди знай, что ему на самом деле нужно…»

Незнакомец дошел до перекрестка и свернул налево. Начало смеркаться. Стая ворон располагалась на ночлег в ветвях болотной ольхи. Ветром мело сухой снег. Местами на дороге образовались сугробы. Путник шел до тех пор, пока не заметил у подножия дюн слабо светящийся огонек — он тускло мигал, то вспыхивая, то совсем исчезая, когда снежная завеса сгущалась. Остановившись, путник поглядел на карманные часы.

— Еще рано… у меня много времени… — прошептал он и повернул обратно. Так он ходил взад и вперед — до перекрестка и назад к дюнам. Наступила ночь. Над вершинами деревьев взошла луна и замерцали звезды, издали доносился слабый шум моря. Путник продолжал свою уединенную прогулку, временами поглядывая на часы.

У самых дюн, наполовину занесенная песком, стояла старенькая, полусгнившая избушка с провалившейся крышей. Там жил старый Лазда с женой и слепым сыном Юрием, потерявшим зрение во время взрыва в каменоломне.

Накануне Нового года хозяйка подоила козу — единственную свою скотину — и испекла в золе картофель. Тяжелые времена настали для этой заброшенной семьи. Летом не было никаких заработков. Старики собирали грибы и ягоды и носили на продажу в Ригу. Осенью недели две они были заняты уборкой картофеля у соседей, а Юрий плел корзины и изредка зарабатывал несколько латов для приварка.

Козье молоко и картофель были единственной надеждой и пищей в течение зимы.

За ужином огня не зажигали — света хватало от печки. Они сидели освещенные красноватым отблеском, катая в руках горячую картошку, разламывая ее пополам, дули на ее мучнистую мякоть, чтобы скорее остывала, потом макали в соль, насыпанную матерью на стол. Слепой Юрий не мог нащупать соль, и его картофелина часто касалась голой доски стола, но он ничего не говорил и ел без соли. Наконец, мать заметила, что соль была насыпана слишком далеко. Она захватила щепотку и, высыпая ее на край стола, где сидел слепой, сказала:

— Макай сюда…

— Впервые у нас такой плохой новогодний вечер… — заговорил отец.

— Не всегда же так будет, — вздохнула мать. — Бог даст, на будущий год откормим поросенка, вырастим вторую козу — вот и приварок будет.

— Если бы мы могли продать корзины, которые плетет Юрий, тоже было бы неплохо. Но некому покупать.

— Все наладится, — сказала мать. — Какие времена были… Неурожаи, дожди, засухи, падеж скота — все прошло, выжили…

— Так-то так… — согласился отец.

Только слепой ничего не говорил. Невидящим взором смотрел он в темноту и, медленно разламывая картофелину за картофелиной, даже не замечал, как хрустят на зубах зола и кусочки угля. В мечтах он находился далеко от этого бедного жилья и печального вечера. Поев, Юрий придвинул скамью ближе к печке и уселся в углу. Черный кот ластился к его ногам до тех пор, пока он не взял его на руки. Мурлыканье кота долгое время было единственным звуком, нарушавшим тишину в избушке.

Убрав со стола, мать достала четыре разноцветные свечки, оставшиеся от прошлого рождества.

В углу на скамейке стояло маленькое деревцо — елочка без украшений, без блестящей канители и яблок. Свечи она укрепила на елке проволокой, но не зажгла, чтобы они не сгорели до наступления Нового года.

Это был вечер, когда семья оглядывалась на прошлое и в своих воспоминаниях жила вместе с теми, кого уже не было здесь… Мать вынула из ящика в шкафу старый, бережно хранимый альбом, подсела поближе к печке и принялась рассматривать пожелтевшие фотографии и открытки. Так незаметнее проходило время. Один за другим разглядывали старики свои снимки в дни молодости: здесь они стоят улыбающиеся, уверенные в будущем, молодые и сильные; здесь мать сидит с маленьким мальчиком на коленях — это Мартин, их старший сын; здесь два стоящих рядом мальчика — пятилетний Мартин и двухлетний Юрий, оба такие маленькие и смешные, с пухлыми детскими ручонками и насупленными личиками. Потом Мартин предстает уже четырнадцатилетним подростком — смелым, сильным и здоровым. Эту фотографию она разглядывала дольше других.