Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго - Андрэ Моруа

Итак, он решил обрушиться на новый сборник Циклопа и в июне 1840 года написал яростную статью "О гладиаторах в литературе":

"Первые стихотворения господина Виктора Гюго отличались яркостью, нежностью и даже большим очарованием, чем стихи, написанные им позднее, где возникли странные, чужеродные интонации и вычурность. Я сошлюсь на стихотворение о "Юном гиганте", в котором как бы сосредоточились все странности, проявившиеся затем в еще более угрожающей и серьезной форме в романе "Ган Исландец". Вычурность, характерная для "Юного гиганта", искупалась обворожительными красотами стиха, и часто случалось, что о ней не говорили или ее принимали как забаву, как-затянувшуюся игру цветущего детства. К моменту появления "Восточных мотивов" Муза Виктора Гюго, даже если судить о ней с разных точек зрения, могла представить нашему взору галерею образов, один ярче и изящнее другого. Были там стихи о первой любви, которые писались и раньше, была там и блистающая красотой Пери, которая с каждым днем все хорошела. Фантастическая мечта поэта породила тогда и образ Зары-купальщицы. Именно там (я не буду развивать эту тему) очень много прекрасных образов, характеризующих красочную, живую манеру поэта. Но в этом поэтическом царстве разрастались и черты, свойственные стихотворению "Юный гигант".

Жан-Поль в своем "Титане" утверждал: "В человеке живет грубый и слепой Циклоп, который во время душевных бурь возвышает голос и яростно стремится все изничтожить". Страшный и дикий дух злобно вопит в нас противоборствует доброму гению, который говорит более спокойно и дает нам более разумные советы. В то время рядом с поэтической Музой в творениях Гюго обитал именно этот юный Циклоп. Но сначала в его пещере веял свежий ветер, по утрам вокруг нее резвились тысячи фей и нимф, журчали ручейки, шумели водопады, и даже когда из пещеры выходил пастух Полифем и взбирался на скалу, это был юный Полифем, влюбленный в Галатею, мелодично игравший на флейте и достойный того, чтобы какой-нибудь Феокрит собрал его песни. Et erat turn dignus amari [и тогда был достоин любви (лат.)].

Было время, когда цевница Полифема наигрывала нежные и пленительные мелодии; казалось, что во владениях обновленной и плодотворной музы Циклоп погиб и возобладали добрые гении. Это была пора "Осенних листьев". Удивительная душевность, трогательные интонации убеждали нас в том, что из поэзии Гюго навсегда исчезли странные влечения и дикие чудовища. Обманчивая видимость! Великан Циклоп вовсе не погиб, он был лишь объят сном. Конечно, Пери и блистательные феи продолжали свою жизнь. Но целая стая волшебных созданий и даже спутницы лирического шествия исчезли. А великан, стремившийся проникнуть в среду фантастических существ, добрался до них и все чаще прикасался к ним. Становясь более взрослым. Циклоп преследовал их с большей дерзостью, большей навязчивостью, вел себя более вызывающе. Он уже не был безумным юнцом: flaventem prima lanugine malas [его щеки оттенил первый пушок (лат.)]. Если он и не пожрал своих сестер, то порой обращался с ними грубо. "Песни сумерек", "Внутренние голоса" и даже последний сборник - "Лучи и Тени" - могут тут служить не очень приятными для поэта доказательствами.

...Пока поэт был молод, ошибки его вкуса, его грубости могли быть восприняты как оплошности юного таланта, несколько злоупотребляющего грубой силой и яркими тонами. Но теперь, когда талант этот сформировался, а человек стал взрослым, в его поэзии продолжают удерживаться и увеличиваться, все больше в нее внедряются причудливые образы. Прощай, благодатная пора созревания!

Каждому поэту свойственны недостатки. По мере поэтического развития эти недостатки даже возрастают. Ламартин без конца обращается к водопадам, и часто его лирическая поэзия теряется в сверкающей водяной пыли, словно в брызгах водопада Штаубах. В стихах господина Гюго постоянно слышны удары молота - Вулкана или скандинавского кузнеца Веланда, и многие из его самых великолепных стихов кажутся только что снятыми с наковальни. Грохот усиливается, удары молота все слышнее и слышнее, даже под сенью цветущих рощ.

Для того чтобы завершить характеристику господина Гюго теперь, когда мы читаем его новый сборник, скажу, что тут оказываешься в положении человека, совершающего прогулку по роскошному восточному саду, по которому его ведет светлый Гений. Но некий уродливый Карлик заставляет дорого платить за это удовольствие и на каждом шагу бьет его палкой по ногам. А Гений, при всем своем могуществе, как будто и не замечает, что вытворяет этот Карлик. Вы избиты и восхищены. Вы ослеплены и сломлены. Карлик, разумеется, - это все тот же Циклоп. О, если бы в один прекрасный день критика смогла вырвать у Циклопа, то есть у того же Карлика, единственный его глаз, которым он видит лишь самого себя; пусть он считает критику столь же коварной, как Одиссей, - она оказала бы великую услугу другим божествам, которыми изобилует поэзия господина Гюго, и, может быть, тогда они вновь широко расправили бы свои крылья!..

Статья эта не была опубликована, но Сент-Бев намекал на нее несколько раз: "Я не подвергал анализу сборники его стихов, выходившие после 1835 года, а если мне и приходилось набросать кое-что для себя, я эти заметки не печатал".

Быть может, тут сказалось влияние Адели: ведь если она не прочь была тайком покритиковать мужа, она не любила, чтобы кто-либо открыто нападал на него как на поэта, чья слава возвеличивала и ее. Авторская рукопись "Гладиаторы в литературе" хранится в Шантильи, среди мемуаров, оставшихся после смерти Сент-Бева. В начале первой страницы можно прочесть (несмотря на то, что фраза зачеркнута): "Сжечь после моей смерти - я этого требую", и тут же внизу: "После моей смерти - напечатать. Сент-Бев".

5. В ВИЛЬКЬЕ

Тот, кто любил, постиг это чувство.

Оно неведомо человеку, не испытавшему

любви. Я сочувствую ему, но не понимаю

его.

Лакордер

Январь 1843 года. Жюльетта беспокоилась, видя, что ее "дорогой дружок" очень мрачен. Его "милое лицо", казалось, "совсем потускнело". Скрывал ли он от нее какие-нибудь заботы или горе? Тем не менее наступивший год вселял добрые надежды. После пятилетнего перерыва Гюго готовился к постановке своей новой драмы - "Бургграфы". Дочь его Леопольдина была помолвлена с Шарлем Вакери, молодым человеком, которого в семье Гюго очень любили. Свадьба была назначена на февраль. В марте на сцене Комеди-Франсез должны были играть "Бургграфов". Летом Жюльетте и Виктору предстояло путешествие по Испании. Замечательные планы, не правда ли?

Однако "Виктор Гюго как будто не мог освободиться от наваждения призраков". Он любит братьев Вакери, ставших близкими ему, а они обожают Гюго. Шарль и Огюст Вакери родились один - в Нанте в 1816 году, другой - в Вилькье в 1819 году. То была старая семья лоцманов и рыбаков с Сены. Их отец - Шарль-Исидор Вакери, став судовладельцем в Гавре, нажил состояние и построил для своей семьи в Вилькье на берегу реки большой белый дом. Наследовать отцу должен был старший сын - Шарль; младший, Огюст, за время пребывания в Руанском коллеже жадно читал сочинения Эсхила, Шекспира, Гюго, а в школьных занятиях добился таких успехов, что был приглашен директором парижского лицея Карла Великого пройти там курс бесплатно, ведь таким учеником можно было щегольнуть на любых экзаменах; лицеист Вакери, восторженный юноша, неистовый романтик, должен был со своими товарищами поставить в 1836 году спектакль в лицее. Они избрали для этого "Эрнани" и направились к автору испросить его разрешение. Гюго не только дал согласие, но и сам присутствовал на представлении.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});