Закулисная хроника - Александр Нильский

— Это мнение всех московских театралов.

— Но где вы его почерпнули?

— «Но» в буфете…

В комедии «Любовь и предрассудок» я играл Сюлливана, Полторацкий — Фридерика.

В последнем акте, по своему обыкновению, он не обошелся без оговорки. Ему следовало сказать:

— Я должен был жениться на дочери известного негоцианта Дженкинса. Богатство баснословное, колоссальное…

Вместо этого Полторацкий выпалил скороговоркой:

— Я должен был жениться на дочери известного музыканта Дженкинса, если бы видели, какие у нее глаза бесподобные.

XLVII

Отъезд в Нижний Новгород. — Яхт-клубская фуражка. — Опоздали! — Нижегородская труппа. — Гастроли Бурдина. — Мой дебют. — Девять репетиций в один день. — Антрепренер Смольков. — Его отношение к театру. — Проезд через Нижний Новгород императора Александра Николаевича. — Торжественный спектакль. — Участие в нем Бурдина. — «Торжество добродетели».

Из Рыбинска мы отправились в Нижний Новгород на пароходе. Для меня, впервые видевшего Волгу, поездка эта доставила громадное удовольствие, гораздо большее, чем наши гастроли, на которые так много возлагалось надежд и которые ничуть их не оправдали, ни в материальном отношении, ни в отношении успеха.

Бурдин, усаживаясь на пароход, заменил свою шляпу форменной позументной фуражкой яхт-клуба, тогда только что народившегося в Петербурге. Он был членом этого спортового кружка, хотя в морском спорте никогда не принимал ни малейшего участия.

— Зачем вы, Федор Александрович, перерядились? — спросил я его.

— Ну, все-таки, лучше… спокойнее…

— В каком отношении спокойнее?

— Имея вид моряка, я могу пользоваться в известных случаях авторитетом.

— На что вам этот авторитет?

— В моем присутствии не позволят каких либо небрежностей или задержек…

Вскоре после этого объяснения, когда мы с ним сидели на палубе парохода и любовались живописными волжскими картинами, последовал инцидент: на корме парохода сидела группа мужиков и баб, из которых одна была с таким беспокойным ребенком, что пассажиры просто изнемогали от его беспрерывного плача. Прогуливаясь по палубе, Бурдин как-то приближается к корме, где его окликает мать этого ревуна:

— Эй, милый человек, подь-ка сюды…

— Что тебе?

— Попужай, сделай милость, младенца. Он таких-то боится.

— Экая ты дура! — ответил Федор Алексеевич. — Чем же я страшен?

— Ишь у тебя фуражка-то какая… с галуном… значит заслужил!!.

Бурдин усмехнулся, отошел и глубокомысленно мне заметил:

— Экая дурища!!!

Хотя Бурдин и уверял меня, что «дело в шляпе», то есть в яхт-клубской фуражке, однако дорогой было много задержек, и пароход наш прибыл в Нижний Новгород с опозданием на пол-сутки. Мы приехали в десять часов вечера того дня, когда Бурдин должен был участвовать в комедии «Бедность не порок». Проезжая по улицам к гостинице, мы видели расклеенные по городу громадные афиши, извещавшие почтенную публику о первом гастроле петербургского артиста Ф. А. Бурдина.

Нам потом передавали, что антрепренер Смольков в продолжение всего дня испытывал танталовы муки. Он поставил на пристани дежурных, на обязанности которых лежало дождаться парохода и тотчас же известить его о прибытии гастролера. Раза два-три он сам ездил на берег и, наконец, перед самым спектаклем поручил роль Любима Торцова актеру Башкирову, уже неоднократно ее игравшему. Против чаяния, никакой демонстрации со стороны публики в театре сделано не было, и спектакль прошел благополучно.

Со следующего дня начались правильные гастроли Бурдина, а вскоре затем и мои.

Нижегородская труппа в тот год была велика. В ней находились, временно, известный московский трагик Корнелий Николаевич Полтавцев, артистка Малого театра Никулина-Косицкая, служили бывшая артистка Александринского театра Баранова, Востоков и мн. др., в большинстве очень даровитые личности. Вообще нижегородские спектакли в то время пользовались большим успехом и, благодаря участию в них талантливых исполнителей, славились по всей Волге. Немного позже из Рыбинска перекочевал к Смолькову же и И. Ф. Горбунов. Потом приехал A. Н. Островский, прогостивший в нашем обществе продолжительное время.

В Нижнем Новгороде Бурдин играл с успехом. Зрители относились к нему очень сочувственно и аплодировали ему старательно. Он был, разумеется, очень доволен и находил, что Нижний Новгород несравненно театральнее Рыбинска, и публика вполне развита до степени понимания драматического искусства.

— Поиграйте и вы, юноша! — советовал мне Федор Алексеевич. — Раскаиваться не придется. Я сегодня же натравлю на вас Смолькова, и он вас нынче же пригласит гастролировать.

Действительно, Смольков в тот же день сделал мне предложение принять участие в его спектаклях, но с самым микроскопическим вознаграждением.

Для первого дебюта я выбрал водевиль графа Сологуба «Беда от нежного сердца». Являюсь на репетицию. Актрисы свои роли знали хорошо. Башкиров же, актер, которому была поручена роль старика Золотникова, говорил все время по суфлеру.

— Так нельзя, — заметил я последнему, — непременно нужно выучить роль.

— Выучу, не беспокойтесь.

— Смотрите же, в противном случае я откажусь играть, потому что не намерен ставить себя в неловкое положение перед публикой, которая меня совершенно не знает.

— Да уж ладно, выучу…

Наступает день спектакля. Начинается репетиция. Слежу за Башкировым и вижу, что он не произносит ни одного живого слова, между тем у меня с ним самые большие выигрышные сцены.

— Как же вы, — говорю ему, — обещали выучить роль?

— Выучу… не беспокойтесь…

— Помилуйте, как же не беспокоиться. Ведь я являюсь главным страдательным лицом.

— К спектаклю знать буду.

Я потребовал на сцену антрепренера и объявил ему, что при таких условиях я играть не могу.

Башкиров не знает ни слова, и я затрудняюсь вести с ним сцену.

— Это пустяки! — сказал Смольков.

— Как пустяки?

— А так, что репетируйте весь день, вот он и будет знать.

— Как же это весь день?

— Очень просто: до самого вечера.

Пришлось воспользоваться решением антрепренера, чтобы не расстраивать спектакля. Мы сделали девять рядовых репетиций, и цель успешно была достигнута. В конце концов Башкиров знал свою роль и во время спектакля ничуть не мешал ни мне, ни остальным участвующим.

Нижегородский антрепренер Федор Константинович Смольков был оригинальнейшим человеком. В продолжение многих лет в актерской сфере он был «притчею во языцех», и о нем ходило множество анекдотов; некоторые из них, сохранившиеся в моей памяти, я приведу ниже… Смольков заикался самым неимоверным образом, не имея возможности правильно выговаривать буквально ни одного слова, что его ужасно сердило; он топал ногами, ударял себя по коленам, гримасничал и вообще проделывал такие эволюции, что никакой серьезный и спокойный собеседник не мог бы удержаться от спазматического смеха. Однако, в заиканьи Смолькова была большая странность: при разговоре его язык отказывался от повиновения, а при чтении вслух он был послушен и ни одной буквой не выдавал своего обладателя.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});