Друд, или Человек в черном - Дэн Симмонс

— И не кажется ли вам, что читатель получит гораздо больше пищи для воображения, если бедный мистер Франклин Блэк похитит алмаз из шкапчика своей возлюбленной в попытке уберечь драгоценность, а не под злотворным влиянием индусов?

— Хмм… — протянул я.

Это низводило мой Большой Сюрприз до случайного стечения обстоятельств. Но вполне могло сойти.

Не дав мне времени высказаться, Диккенс продолжил:

— А эта странная хромая служанка… извиняюсь, как ее зовут?

— Розанна Спирман.

— Да, отличное имя для столь странного, душевно смятенного персонажа — Розанна Спирман. Вы упоминаете в самом начале, что она… ну… что леди Вериндер взяла ее в услужение из… из исправительного заведения?

— Совершенно верно, — подтвердил я. — Мне воображается, что Розанна содержалась в некоем учреждении, очень похожем на ваш «Юрейниа-коттедж», основанный вами при содействии мисс Бердетт-Кутс около двадцати лет назад.

— Ага. Я так и понял, дорогой Уилки, — промолвил Диккенс, по-прежнему улыбаясь и расхаживая взад-вперед. — Но ведь я брал вас с собой в «Юрейниа-коттедж». Вы прекрасно знаете, что там содержатся одни только падшие женщины, получившие возможность начать новую жизнь.

— Розанна Спирман как раз из таких, — сказал я.

— Безусловно. Но просто немыслимо, чтобы леди Вериндер или любая другая дама равно высоких нравственных достоинств могла взять в услужение Розанну, зная, что в прошлом она была… уличной женщиной.

— Хмм… — снова протянул я.

Я-то именно и ставил целью показать Розанну исправившейся уличной женщиной. Это объясняло как безнадежную страстную влюбленность служанки в мистера Франклина Блэка, так и эротический подтекст влюбленности. Однако трудно было спорить с тем, что столь утонченная особа, как моя вымышленная леди Вериндер, никогда не взяла бы в услужение проститутку, пусть даже вставшую на праведную стезю. Я сделал заметку на странице рукописи.

— Воровка, — произнес Диккенс уверенным тоном, столь для него характерным. — Вам нужно сделать бедную Розанну бывшей воровкой — тогда у сержанта Каффа останется возможность опознать ее, но не как уличную женщину, а как арестантку, в свое время сидевшую у него в тюрьме.

— По-вашему, воровство менее греховно, чем проституция? — спросил я.

— Конечно, Уилки, конечно. Сделайте Розанну уличной женщиной, пусть совершенно исправившейся, — и дом леди Вериндер будет осквернен. Сделайте ее бывшей воровкой — и читатель увидит великодушие леди Вериндер, которая пытается помочь бедняжке, предоставив возможность зарабатывать на жизнь честным трудом.

— Точно! — воскликнул я. — В самое яблочко! Я отмечу здесь, что надо пересмотреть прошлое Розанны.

— Еще остается проблема с преподобным Годфри Эбльуайтом.

— Я и не понял, что преподобный Эбльуайт пришелся вам не по вкусу, Чарльз. По ходу чтения вы смеялись и приговаривали, что вам нравится разоблачительный портрет этого отъявленного лицемера.

— Так и есть, Уилки! Очень даже нравится! И читателям понравится. Дело не в самом персонаже, которого вы превосходно изобразили лицемером, карьеристом и охотником за приданым, а в его титуле.

— Преподобный?

— Вот именно. Хорошо, что вы сами понимаете проблему, друг мой.

— Признаться, я не вполне понимаю, Чарльз. Ведь изобличение ханжества и лжи производит особо сильное впечатление, когда речь идет о лице духовного звания и…

— Безусловно, вы правы! — вскричал Диккенс. — Все мы знаем таких вот двуличных священнослужителей — они всячески делают вид, будто творят добро, но в глубине души пекутся единственно о собственном благе, — однако ваше обвинение не утра тит своей обличительной силы, коли мы предъявим его мистеру Годфри Эбльуайту.

Я начал было записывать замечание, но почти сразу остановился и потер лоб.

— Нет, получается как-то… бледно, невыразительно, совсем не остро. А что, если сделать преподобного Годфри председателем различных благотворительных дамских обществ? Тогда еще лучше прозвучит моя замечательная фраза: «Он был священник по профессии, дамский угодник по темпераменту и милосердный самаритянин по собственному выбору». Вы же сами рассмеялись в голос, когда я процитировал ее вам менее часа назад.

— Да, Уилки. Но она прозвучит ничуть не хуже, если вы замените священника на… ну, скажем, адвоката. Таким образом, мы пощадим чувства многих тысяч наших читателей, ничем не повредив вашему восхитительному сюжету.

— Я не уверен… — начал я.

— Сделайте пометку, Уилки. И пообещайте подумать о моем предложении в процессе завершения работы над романом. Уверяю вас, любой добросовестный редактор любого популярного журнала вроде нашего счел бы нужным обсудить с автором подобный момент. Если бы вы сами издавали чужое произведение — наверняка подняли бы вопрос о разжаловании преподобного Годфри Эбльуайта в мистера Годфри Эбльуайта…

— Я не уверен… — снова начал я.

— А еще, дорогой Уилки, надо бы определиться с заглавием романа… — продолжал Диккенс.

— Ага! — воскликнул я, оживляясь. — И какое вам больше нравится, Чарльз? «Змеиное око» или «Око змея»?

— На самом деле ни одно, ни другое, — ответил он. — По тщательном размышлении, друг мой, я нашел оба придуманных вами названия несколько сатанинскими и недостаточно удачными с коммерческой точки зрения.

— Сатанинскими?

— Ну, око змея. Вызывает библейские ассоциации, Уилки.

— Как и ассоциации, связанные с языческой Индией, дорогой Чарльз. Я проштудировал уйму книг о различных индусских культах…

— Среди них есть культ поклонения змею?

— Я покамест такого не нашел, но индусы поклоняются… всему подряд. У них в чести обезьяньи боги, крысиные боги, коровьи боги…

— И конечно же, змеиные боги, согласен с вами, — миролюбиво сказал Диккенс. — Но все равно такое название наводит на мысль о райском саде и змее-искусителе — то есть о дьяволе. А очевидная отсылка к алмазу Кохинор делает любые подобные ассоциации совершенно неприемлемыми.

Я впал в совершенное замешательство, ибо понятия не имел, о чем говорит мой друг. Однако, вместо того чтобы разразиться сумбурной речью, аккуратно налил еще воды в стакан, отпил несколько глотков, а потом спросил:

— В каком смысле неприемлемыми, дорогой Диккенс?

— Ваш драгоценный камень — алмаз или как там вы ни назовете его в конечном счете — явно имеет своим прототипом Кохинор…

— Да? Возможно. Ну и что?

— Вы, несомненно, помните, друг мой, — во всяком случае, в ходе своих исследований наверняка выяснили, — что подлинный Кохинор родом из местности под названием Гора Света в Индии. Согласно устойчивым слухам, имевшим хождение еще до появления Кохинора на наших берегах, на всех драгоценных каменьях и прочих предметах материальной культуры из упомянутой выше местности лежит проклятье и они приносят несчастье своим владельцам.

— Да? — повторил я. — Такие глубинные ассоциации в полной мере оправдывают название «Око змея»… или «Змеиное око».

Диккенс остановился и медленно покачал головой.

— Нет, если мысль о подобном проклятье связывается в сознании нашего читателя с королевской семьей, — негромко проговорил он.

— А… — Я хотел произнести междометие неопределенным, задумчивым тоном, но оно прозвучало сдавленно, словно в горле У меня застряла куриная кость.

— Несомненно, вы помните, Уилки, что произошло через два дня после прибытия камня в Англию и за шесть дней до того, как он был преподнесен в дар ее величеству.

— Смутно.

— Ну, вы тогда были совсем еще молодым человеком, — сказал Диккенс. — Некий Роберт Пейт, отставной лейтенант гусарского полка, напал на королеву.

— О господи!

— Да-да. Ее величество не пострадала, но общественность моментально связала едва не случившуюся трагедию с алмазом, предназначенным в дар королевской семье. Сам генерал-губернатор Индии счел нужным опубликовать в «Таймс» открытое письмо, объясняющее всю нелепость подобных суеверий.

— Да, — промолвил я, продолжая бегло делать записи. — Я читал биографию лорда Дальхаузи в библиотеке «Атенеума».

— Нисколько в этом не сомневаюсь, — сказал Диккенс тоном, который показался бы мне сухим, будь я настроен покритичнее. — И с Кохинором связано еще одно страшное событие — смерть принца Альберта.

Я перестал писать.

— Что? Он умер всего шесть лет назад, через одиннадцать лет после того, как камень прибыл в Англию и демонстрировался на Всемирной выставке. Кохинор был распилен на несколько частей в Амстердаме задолго до кончины Альберта. Какая связь может существовать между этими двумя событиями?

— Вы забываете, дорогой Уилки, что принц-консорт являлся организатором и главным меценатом Всемирной выставки. Именно он предложил выставить Кохинор на странном почетном месте в Большом зале. Ее величество, разумеется, по сей день носит траур, и иные из приближенных говорят, что порой она в глубоком своем горе винит индийский камень в смерти возлюбленного супруга. Так что сами понимаете: мы должны проявить осторожность при выборе названия книги во избежание любых ассоциаций между Кохинором, приносящим несчастье королевской семье, и нашей вымышленной историей.