Приключения сомнамбулы. Том 1 - Александр Товбин

Разноголосица, недомолвки, слухи.

Как-то разболтались подруги Юлии Павловны, три Лидии, как их называли, но Соснин ничего не понял.

– В доме повешенного не говорят о… – деликатничал Шанский; и они не задавали вопросов. Попозже Валерка сам кое-что рассказывал, преимущественно – весёленькие истории; будто бы один из партийных гонителей отца, директор университетской библиотеки, – спился, удивил самых горьких выпивох, укусив за ухо милиционера, погиб пьяный под колёсами.

И как Соломона Борисовича сумели спровоцировать на самоубийственное высказывание, какие литературные секреты выведывали у гениального формалиста органы, хотя и так всё обо всех знали? Он был редкостно молчалив. Вот писал много, правда, спина и локоть не двигались, а перо бегало, бегало. Он и гостей словами не баловал, больше слушал. Заскочила жившая прежде в соседней квартире, за стенкой, Лидия Корнеевна, сухая, в тёмном закрытом платье, похожая на строгую учительницу – Соломон Борисович, Юлия Павловна очень её любили. В тот день, запомнил Соснин, Валеркины родители были мрачные, подавленные, и на лице Лидии Корнеевны лежала тёмная тень. Соломон Борисович по обыкновению молчал, Юлия Павловна нервно перекладывала бумаги, пока гостья препарировала газетную подлость: августейшие усы торчат из каждого слова…

Заскользив войлочными туфлями по паркету, Юлия Павловна прикрыла дверь, хотя узенькая щёлка осталась.

– Обложили Анну Андреевну?

– В новой блокаде – не здороваются на улице, не звонят.

– Может быть, ей лучше – в Москву, в Москву?

– При её-то любви к Чехову?

– Ха-ха-ха…

– С Михаилом Михайловичем встречались?

– Думаю, душа трепещет, но он по-офицерски храбрится.

– Боялась, что его доконает инквизиторский пир бездарностей.

– А Изя молодец, один отважился бросить вызов! Аплодисменты с усмешкою дорогого стоят.

– Увы, смеётся тот, кто…

Вновь бесшумно приблизилась Юлия Павловна, поплотней притворила дверь.

Однако куда чаще дверь из каминной комнаты в гостиную оставалась открытой, удавалось услышать его голос.

Когда Валерка с Шанским и Сосниным прочитали «Два капитана», он, слегка картавя, сказал Юлии Павловне, которая беззвучно приплясывала перед ним на суконке, доводя до блеска паркет, нечто невразумительное. – Юный скобарь-Серапион подавал большие надежды, а в Москве стал облегчённо писать.

– Странно, – не прекращала пляски Юлия Павловна, – Юрий Николаевич, такой прозорливый, не углядел в Вене склонности к юношескому беллетризму.

В другой раз Соломон Борисович и вовсе высказал сокровенную мысль вслух. Случайно, в запале внутренней, возможно, что и потайной полемики, вымолвил то, что почему-то не захотел записывать? – Нет, – неожиданно громко произнёс он, по-прежнему глядя прямо перед собой, – со смертью символизма, со смертью Блока, культура не оборвалась.

А как-то пробубнил под нос: не сон ли жизнь и здешний свет?

два коротких отрывка из завещания

Да, в квартире не проводили обыска, не тронули архив, рукописи – у Юлии Павловны хватало материалов и личных вещей покойного для создания музея.

Но это была стратегическая мечта вдовы, а пока…

Пока в центре рабочего стола Соломона Борисовича – зародыш будущей экспозиции? – выделялась наполовину заполненная бисерным почерком страничка писчей бумаги, черновик неоконченного письма, чуть в стороне – страничка густо исписанная, явно перебелённая – концовка последней статьи. Юлия Павловна любила повторять, что последние строки гения превращаются в духовное завещание.

Соснин не раз подходил к мемориальному столу с двумя листками, неоконченное – исчирканное, с многоэтажными вставками – письмо выучил наизусть.

«Прямого высказывания, – внушал неизвестному адресату Соломон Борисович, – не бывает в литературе, знаем мы всего два типа писательского таланта: один прячется за чужую речь, другой – за свою. Обнажённая искренность «я» – суть формальный приём, подкупающий читателя и защищающий от его вторжения душу автора. Вам с этим, возможно, трудно смириться, но именно разнообразные приёмы такого «защищающего» письма делают литературу литературой – по отдельности ли, в совокупности, порой открыто, чаще подспудно, они, эти приёмы, организуют и ту нескончаемую игру в прятки, которую сочинитель, раздваиваясь на автора и частное лицо, пусть и убеждённо обращаясь к читателю, ведёт, по сути, с самим собой. Если я Вас не убедил, вспомните Пастернака – игра художника и мука его – его внутренние боренья – ей-богу, нерасторжимы!».

Из написанного на другой страничке в памяти застрял абзац, короткий.

«Конечно, в корпусе литературы преобладают романы, выцеживающие из жизни истории, и – в меру авторской одарённости, умения тонизировать героев и действие – увлекательно их рассказывающие. Но изредка – раза два-три в столетие – пишутся иные романы, ломающие нормы восприятия: безнадёжные по посылу, неудобоваримые из-за своей всеохватной дерзости, они берут жизнь в целом».

И понятно, и непонятно.

Раздался звонок.

Юлия Павловна заскользила на суконке к двери… – Лидочка, безумно рада, от одиночества места себе не нахожу…

три Лидии за чаем

Лидия Яковлевна, за ней сразу – Лидия Захаровна. Обе суховатые, с умными внимательными глазами. Как, впрочем, и Лидия Корнеевна, которая пришла третьей – утром приехала из Москвы.

Соснин бездумно списывал у Валерки тригонометрию, пока тот в соседней комнате возился с приёмником; невольно посматривал в приоткрытую дверь, прислушивался.

Так, Юлия Павловна убежала поставить чай.

– Как назвали? Воинствующим формалистом?

…………………………………………………………………………………………

…………………………………………………………………………………………… …………………… Так, вернулась.

– Напали по команде, после Фадеевских разоблачений Веселовского – Солик вслед за Веселовским защищал единый культурный процесс.

– Соревновались в обвинениях и ругательствах, кто похлеще. Пиксанов выбранил Солика за недооценку влияния декабристов на Пушкина.

– Жестокая комедия, весной началась и…

– Всё лето пытка длилась, до конца августа, пока там не задержали… понесла передачу, а он…

– Подъезд номер четыре? – в худой руке Лидии Корнеевны задрожала чашка.

– Юленька, подлей мне, пожалуйста…

……………………………………………………………………………………………

………

– От Пиксанова не ожидала… и спокойная реакция Виктора Борисовича удивила, друг всё-таки, – Юлия Павловна поставила чашку, – и до чего оскорбительно Тарасенков напал на Сильман, стая, бешеная стая.

– Печенье? Масляное, сама пекла.

– Очень вкусное.

– Шагинян из Москвы не удержалась пролаять.

– Тугоухие боятся, что их не услышат!

– А погромная речь Лапицкого?

– Пиксанов по сравнению с ним ворковал, как голубь.

– Жалкий, понадеялся угодить и вашим, и нашим, сохранить хоть как-то лицо, гнусненькую благообразность. Но глазки всё выдавали, помнишь, Лидочка, как злобно сверкали у Пиксанова глазки? Азарт расправы?

– Бушмин пинал Солика за внимание к библейским мотивам в русской поэзии! Отвратительно!

– Меня дрожь била на том учёном совете, с цепи сорвались.

– Не все, не все – Макогоненко остроумно разоблачал битый час Руссо и прочих энциклопедистов!

– Счастливое исключение!

– Из чего?

– Из нападок стайного мстительного восторга!

Лидия Яковлевна – в шерстяной кофте, серой клетчатой юбке, туфлях с перепонкой на плоской подошве – прошлась по гостиной, обогнула мемориальный стол, постояла в центре ротонды. – Осатанели от комплексов неполноценности, от зависти к профессорским красным мебелям.

– Лидия Корнеевна, как в Переделкине, тихо?

– Обманчивая тишина. Прогуливаются, руки за спины, по асфальтовым аллейкам, отводят глаза при встречах.

– Юленька, что у Валерия?

Соснин прислушался.

– Ветер в голове!

– Не слишком строга к нему? Молодость – самый муторный период в жизни, молодые так одиноки.

– Почему же одиноки, разве… ещё чаю? И печенье?

– Забыла свои смуты, мучения? Молодые лишены прошлого, им безумно страшно наедине с собой, некуда и не на что оглянуться, не на что опереться.

– А-а-а, действительно… но так давно было, так давно.

Что-то всегда путали самонадеянные взрослые, что-то напутали и умные-преумные Лидии! – именно с обретением, разрастанием прошлого, которое всё плотнее заселялось спорившими между собой взглядами, предметами, картинами и словами, рождались ночные страхи. Соснин терял опору, чувства, мысли мучительно метались… а уж стоило взять в руки кисточку…

– Как у Валерия с учёбой?

– Всё гладко, пятёрки, хотя больше читает, чем занимается, я при нём толковым словарём состою.