Прощальный вздох мавра - Салман Рушди

Отсутствующее имя – мое. Имя единственного биологического отпрыска мужского пола, имевшегося у моего отца.

Вновь и вновь мелькающее имя – «Адам Зогойби». Ранее известный как «Адам Браганза». А еще раньше как «Аадам Синай». А до того? Если, как пронюхали и потом сообщили нам замечательные газетные ищейки, его биологических родителей звали Шива и Парвати, и если принять во внимание – простите, что я опять подчеркиваю эту деталь, – его действительно очень большие уши, могу я предположить имя «Ганеша»? [138] Хотя «Дамбо» – или, если хотите, «Чурбо», «Мерзо», «Подло» – хорошо, сойдемся на «Сабу» [139] – наверно, лучше подходит этому отвратительному Лопоухому Малышу.

Итак, этот вундеркинд из двадцать первого века, этот сверхскоростной компьютерный мальчик, этот выскочка, распевающий: «Я сделал это, я сделал», оказался не только узурпатором и интриганом, но и простофилей, считавшим себя неуловимым и именно поэтому уловленным со смехотворной легкостью. К тому же неким подобием библейского Ионы: не только сам пострадал, но и остальных подставил. Да, появление Адама в нашей семье дало начало цепной реакции, которая стряхнула могущественного главу «Сиодикорпа» с его высокого насеста. Если вы не против, я сейчас без малейшего следа Schadenfreude [140] в голосе расскажу об узловых моментах гигантской катастрофы нашего семейного бизнеса.

Когда суперфинансист В. В. Нанди по прозвищу Крокодил был арестован и привлечен к ответственности по из ряда вон выходящему обвинению в подкупе министров центрального правительства с целью получения от них десятков миллионов рупий казенных средств, с помощью которых он намеревался «прибрать к рукам» саму бомбейскую фондовую биржу, – одновременно с ним был отправлен за решетку и вышеупомянутый пресловутый «шри Адам Зогойби», который, как утверждали, был «курьером» этой сделки: он привозил в частные дома некоторых высокопоставленных лиц страны и, как он потом хитро утверждал на следствии, «случайно забывал» там чемоданы с огромными суммами в купюрах, бывших в употреблении и лежащих не по порядку номеров.

Всеобъемлющее расследование деятельности «шри Адама Зогойби» с немалым энтузиазмом вели полицейские службы, отдел борьбы с мошенничеством и прочие компетентные органы, испытывавшие сильнейшее давление, в том числе со стороны потрясенного до основания центрального правительства и подконтрольной ОМ бомбейской муниципальной корпорации, от лица которой глава ОМ мистер Раман Филдинг потребовал, чтобы «этот гадюшник был выметен поганой метлой»; и вскоре выявилось участие «братца» в еще более грандиозных аферах. Сообщения о колоссальных злоупотреблениях интернационального масштаба, совершенных руководством Международного банка «Хазана», об исчезновении его активов в так называемых «черных дырах», о его связях с террористическими организациями и о крупных хищениях ядерных материалов, ракет, сверхсложного компьютерного оборудования и программного обеспечения как раз начали достигать недоверчивых ушей общественности; и тут имя приемного сына Авраама Зогойби обнаружилось на ряде поддельных транспортных накладных, сфабрикованных в связи с хитрой операцией по переправке украденного суперкомпьютера в неназванную ближневосточную страну. Когда банк «Хазана» лопнул и разорились десятки тысяч простых граждан, от водителей заложенных в банк такси до индийцев-эмигрантов, владельцев газетных киосков и мелких магазинчиков по всему миру, всплыли новые подробности тесных связей финансового филиала «Сиодикорп» – «дома Кэшонделивери» – с коррумпированными боссами потерпевшего крушение банка, многие из которых уже сидели в британских и американских тюрьмах. Акции «Сиодикорп» стали стремительно падать. Авраам – сам Авраам -едва избежал краха. К тому времени, как разразился скандал, связанный с поставками оружия, и он был вынужден предстать перед судом по серьезнейшим обвинениям в личной причастности к таким делам организованной преступности, как бандитизм, контрабанда наркотиков, гигантские операции с «черным налом» и торговля живым товаром, – к тому времени империя, созданная им на капиталах семьи да Гама, была потрясена до основания. Бомбейцы с возмущением и священным ужасом показывали на небоскреб Кэшонделивери, словно ожидая, когда он треснет, как дом Ашеров у Эдгара По, и развалится на куски.

В обшитом панелями зале суда мой девяностолетний отец отверг все обвинения.

– Я не для того сюда явился, чтобы участвовать в индийской версии фильма «Крестный отец», не для того, чтобы играть роль этакого отечественного болливудского Могамбо, – заявил он, стоя вызывающе прямо и улыбаясь той самой обезоруживающей улыбкой, в которой его мать Флори еще много лет назад распознала кураж отчаяния. – Спросите кого угодно от Кочина до Бомбея, кто такой есть Авраам Зогойби. Вам объяснят, что это респектабельный бизнесмен, занимающийся перцем и специями. Говорю вам совершенно чистосердечно: таков я есть, таков я был всегда. Вся моя жизнь прошла под знаком торговли пряностями.

Несмотря на энергичные протесты обвинения, он был отпущен под залог в десять миллионов рупий.

– Мы не станем отправлять одного из самых заметных людей нашего города в заурядную тюрьму, пока его вина не доказана, – сказал судья мистер Качравала, и Авраам отвесил суду поклон. Кое-какие ограниченные возможности у него еще оставались. Чтобы уплатить залог, ему пришлось взять кредит под исконные плантации пряностей семьи да Гама. Но так или иначе Авраам вышел из зала суда свободным, он мог вернуться в свою «Элефанту», в свою умирающую Шангри-Ла [141]. И, сидя один в темном кабинете около своего поднебесного сада, он пришел к такому же решению, что и Сэмми Хазаре в Андхери, в его приговоренной к сносу лачуге: если уж падать, так с грохотом. В это время по радио и телевидению Раман Филдинг распространялся о неминуемом крахе старика.

– Смазливое девичье личико на телеэкране теперь уже его не спасет, – сказал он, после чего, ко всеобщему изумлению, запел. Наглец получит под за-адья, – проквакал он. – Ох, крепко получит, Надья.

В ответ на это Авраам издал угрожающий звук и потянулся к телефонной трубке.

В тот вечер Авраам сделал два звонка, и один раз позвонили ему. Впоследствии из информации, полученной в телефонной компании, стало ясно, что первый его звонок был в один из публичных домов на Фолкленд-роуд, контролируемых гангстерским боссом по прозвищу Резаный. Но не имелось никаких данных о том, что к нему на работу или домой, на Малабар-хилл, отправляли девушку. Скорее всего цель звонка была иная.

Позднее, уже ночью – много позже полуночи – позвонил Дом Минто, которому уже перевалило за сто лет. Дословной записи их разговора не существует, но отец пересказал мне его содержание. По словам Авраама, Минто был совершенно не похож на себя – сварливого, кипятящегося старика. Он был подавлен, мрачен и впрямую говорил о смерти.

– Пусть она приходит! Вся моя жизнь – кошмарный порнографический фильм, – сказал якобы Минто. – Я всего насмотрелся, что только есть в жизни грязного и похабного.

Наутро старый сыщик был найден мертвым в своем кабинете.

– В убийстве подозрений нет, – сказал инспектор Сингх, назначенный провести расследование.

Авраам сделал еще один звонок – мне. По его требованию я глубокой ночью приехал к безжизненному небоскребу Кэшонделивери и с помощью особого ключа проник в здание и поднялся к отцу на его персональном лифте. То, что он сказал мне в своем темном кабинете, заставило меня потом усомниться в естественном характере кончины Дома Минто. По словам отца, Сэмми Хазаре, явно не желавший появляться поблизости от обычных мест пребывания Авраама, посетил Минто и поклялся головой своей матери, что смерть Ауроры Зогойби – результат убийства, совершенного небезызвестным Чхагганом Одним Кусом Пять по заказу Рамана Филдинга.

– Но почему? – крикнул я. Глаза Авраама блеснули.

– Я же говорил тебе про твою мамочку, малыш. Попробовать и отодвинуть, не доев, – так она любила поступать и с едой, и с мужчинами. Но Мандуком она поперхнулась. Подоплека убийства – сексуальная. Сексуальная. Сексуальная… месть.

Я никогда раньше не слышал, чтобы он говорил так зло. Боль от неверности Ауроры явно жгла до сих пор его нутро. Немыслимая боль от того, что приходится говорить об этом с сыном.

– И как? – не унимался я.

Орудие убийства, объяснил он, – маленький дротик-шприц, воткнувшийся ей в шею, из тех, какими усыпляют небольших животных, не слонов, а, скажем, диких кошек. После того, как в нее выстрелили этим шприцем с пляжа Чаупатти во время безумия Ганапати, голова у нее закружилась, и она упала. Прямо на изглаженные прибоем камни. Волны, вероятно, смыли дротик, и во всей этой суматохе никто не заметил – никто даже и не искал – маленькую ранку у нее на шее.