Поле битвы - Берлин. ЦРУ против КГБ в холодной войне - Джордж Бейли

Подкрепляя выводы прежних докладов об озабоченности ФРГ тем, что США и СССР могут решить свои противоречия за счет Западной Германии, КГБ приводит разговор, имевший место в конце апреля между Гербертом Бланкен-хорном, послом ФРГ в Париже, и неуказанным источником. В докладе утверждается, что если НАТО получит атомное оружие, «угроза атомной войны заставит Россию отказаться от односторонних акций в отношении Западного Берлина». «К сожалению, — якобы сказал Бланкенхорн, — у нас есть информация о том, что Кеннеди склоняется к другой точке зрения». В окружении Кеннеди считалось, что нельзя допустить перерастания «берлинского конфликта» в мировую войну. НАТО не должно получить атомное оружие и берлинский конфликт должен остаться локальным по характеру. Несмотря на эти различия, Бланкенхорн подтвердил, что ФРГ одобряет внешнеполитические шаги США и ожидает полной и бескомпромиссной поддержки от Соединенных Штатов по берлинскому вопросу». Этот доклад был передан в Министерство иностранных дел 3 мая 1961 года[873].

КГБ уделял особое внимание докладам о доступе бундесвера к атомному оружию в течение всей весны 1961 года. Шестого мая КГБ подробно докладывает о переговорах Аденауэра с членами исследовательской комиссии НАТО во главе с Дином Ачесоном. Аденауэр вроде как выразил озабоченность тем, что администрация Кеннеди, которая сконцентрировала свое внимание на Латинской Америке в связи с трагедией на Плайя-Хирон в апреле, поставила проблемы Европы на второе место. Он предостерег, что в европейском конфликте с СССР, если только НАТО не получит собственное оружие, то союзники могут вмешаться слишком поздно и Советы завоюют всю Европу. «Если эта проблема не будет решена, — сказал Аденауэр, — НАТО грозит развал, а некоторым европейским странам придется подумать о собственных силах устрашения»[874].

Согласно докладу КГБ, Ачесон заверил Аденауэра, что «США немедленно вмешаются в случае конфликта с Советским Союзом». Однако атомное оружие, сказал он, будет использовано только в крайнем случае. В результате этого разговора у Ачесона сложилось мнение, что Западная Германия будет и дальше «продолжать свои интриги среди стран членов НАТО по вопросу об атомном оружии». Если сравнить доклад КГБ с собственным докладом Ачесона о тех пяти часах, что он провел наедине с Аденауэром и его переводчиком 9 апреля 1961 года, то подчеркивание КГБ озабоченностью Аденауэра насчет атомного оружия для НАТО выглядит преувеличенно[875].

В целом изученные нами доклады КГБ этого периода меньше обращают внимание на берлинский кризис и проблемы в отношениях СССР с ГДР, чем на вопрос получения ФРГ через НАТО атомного оружия. Наши поиски в архиве СВР не увенчались успехом в отношении докладов КГБ о критическом периоде января — июня 1961 года в берлинском кризисе или о планах Москвы и Восточного Берлина по его урегулированию. Почему? Причина, по-видимому, кроется в очень личном отношении Хрущева к берлинской проблеме. Офицеры КГБ на всех уровнях весьма неохотно имели дело с донесениями заграничных резидентур, которые могли противоречить взглядам Хрущева или, не дай бог, критиковать меры, принятые им в отношении Берлина[876].

Несмотря на то, что Берлин был главной заботой Хрущева и Ульбрихта, они держали свои планы в секрете. И хотя многие обозреватели считают, что совещание Политического Консультативного комитета стран-участниц Варшавского договора 28 — 29 марта 1961 года было решающим в отношении стены, в официальной повестке дня вопрос по Берлину отсутствовал. Согласно недавно рассекреченным документам, в повестке дня, утвержденной на совещании президиума ЦК КПСС и переданной членам Варшавского договора для подготовки к совещанию, были только военные вопросы, касающиеся Варшавского договора[877]. Ульбрихт председательствовал на совещании, и когда были подведены итоги по повестке дня, делегаты обсудили берлинский вопрос, особенно обращая внимание на опасности бесконтрольного пересечения подрывными элементами границы со стороны Запада в Восточный Берлин[878]. Исход населения из ГДР рассматривался как результат западных провокаций, и все сошлись во мнении, что необходимо усилить контроль на границе. В своей речи Ульбрихт подчеркнул связь между бегством жителей ГДР в Западный Берлин и перевооружением ФРГ, заметив, что потери ГДР в людских ресурсах на руку ФРГ. Он настаивал на необходимости «гарантированной неуязвимости» экономики ГДР в случае, если Западная Германия ответит на меры, которые предпримет ГДР, нарушением межзональных торговых соглашений.

Эти переговоры отражены в протоколе совещания 28 — 29 марта, однако в них нет ни слова о полном закрытии границы или возведении стены. Приготовления к этому велись в обстановке полной секретности и о них не говорили на подобных совещаниях[879]. Более того, понимая, что закрытие границы приведет к враждебной реакции Западной Германии и всего Запада, Хрущев желал избежать предварительной огласки участия в этом СССР. Но, советский лидер — и это самое главное — хотел прежде выяснить позицию новой администрации Кеннеди в отношении Берлина, хотя к тому времени срок встречи двух лидеров еще не был определен.

Михаил Первухин, советский посол в Восточном Берлине, отправил 19 мая 1961 года письмо министру иностранных дел Громыко, чтобы проинформировать его о берлинской проблеме перед встречей на высшем уровне в Вене. Первухин обращал внимание на то, что «наши друзья хотели бы обеспечить контроль на границе между Демократическим Берлином и Западным Берлином, чтобы, как они говорят, «закрыть дверь на Запад», уменьшить поток беженцев из ГДР и прекратить акты экономической диверсии против ГДР, осуществляемые из Западного Берлина». Это вполне определенное послание говорит о том, что восточные немцы уже всерьез готовились «закрыть дверь»[880].

Венский саммит положил начало новому и весьма опасному периоду в берлинском кризисе. Это совещание все еще будоражило восточные и западные столицы, когда 27 июня, отозванный из Берлина в Москву для доклада о деятельности аппарата в Карлсхорсте, умер Саша Коротков. В критический период аппарат остался без своего опытного руководителя.

20. ОТСЧЕТ ВРЕМЕНИ ДО ВОЗВЕДЕНИЯ СТЕНЫ

Венский саммит в начале июня 1961 года стал поворотным моментом в берлинском кризисе, который начался в ноябре 1958 года, когда Запад услышал первый ультиматум Хрущева: или покончить с берлинской проблемой в течение шести месяцев и на его условиях, или он подписывает мирный договор с ГДР, который аннулирует права союзников в Берлине. Хрущев повторил свою угрозу в Вене, и, все еще не оправившийся после поражения в бухте Кочинос (Куба), президент Кеннеди решил принять любые меры, чтобы защитить союзников. В ближайшие несколько лет планирование необходимых акций, включая тайные полувоенные акции ЦРУ в ГДР, занимали первое место, и несмотря на угрозу со стороны Восточной Германии остановить поток беженцев на Запад, этот аспект берлинской проблемы был проигнорирован. Отсчет времени до возведения стены продолжался.

Во время визита Дэвида Мерфи в Вашингтон в марте 1961 года было решено, что в начале лета Уильям Грейвер займет его место директора базы. Он не был новичком, ибо служил на Берлинской базе с 1954 по 1958 год и руководил операциями в Восточной Германии. После возвращения в Вашингтон, Билл Грейвер занял место начальника отдела ЦРУ, отвечающего за операции БОБ. Он возвышался как каланча среди коллег, и на базе его прозвали Длинным (der Lange)[881]. До приезда Грейвера его обязанности исполнял всего год пребывавший в должности заместителя директора БОБ и начальника оперативного отдела Джон Диммер. Перед самым венским саммитом офицеры БОБ занимались трудным, но самым важным делом — созданием срочной связи для своих агентов на случай закрытия границ.

Сергей Кондрашев все еще был заместителем резидента в Вене. Известный в среде американских дипломатов как Улыбчивый Парень из-за своей необычно радушной манеры, Кондрашев хорошо знал языки и был чрезвычайно популярен в дипломатическом кругу — так же, как его жена Роза, которая, судя по слухам, была дочерью высокопоставленного генерала ГРУ. (Ее отец на самом деле служил в КГБ.) Кондрашев хорошо одевался. Его поездки к лондонским портным были прикрытием для встреч с Блейком. И он был исключением среди советских дипломатов в Вене, так как позволял себе на хорошем английском (немецком, французском) говорить о политике, не используя идеологическую риторику. Все поражались, когда он позволял себе вмешиваться в беседы, которые обычно велись с помощью официально назначенных советских переводчиков, да еще поправлять их. Особенно ему нравилось делать это во время бесед с очаровательной Жаклин Кеннеди. Переводчики, естественно, злились, однако заместитель резидента Кондрашев имел некоторые привилегии.