Танцующие на каблуках - Юлия Фёдоровна Ивлиева

предварительной записи, но прошуршав глазком еще, все-таки впустили.

Серега уверенно довез их до парковки, которая находилась поодаль от белого здания, и Егерь с Вероникой отправились по одной из дорожек из белого камня.

В дом они попали через скрытую в стене дверь. Если бы ее не открыли заранее, оказалось бы несколько глупо, гости уперлись бы носом в белую стену, никак не выдающую дверь. Ни ручек, ни ступенек, ни ковриков, вещающих о гостеприимстве, не наблюдалось. Несколько дорожек из белого камня просто заканчивались в разных местах у белых стен.

Внутри дом оказался довольно обычным, особенно в сравнении с его наружностью. Простое функциональное пространство: камень, дерево, стекло. Никаких посторонних вещей. Удобная и практичная мебель.

Взрослая женщина со строгим взглядом и опрятным пучком волос на голове проводила их в просторную комнату сразу за прихожей, видимо, зал или приемную. Пара диванов, пять кресел, ковер, статуэтки и напольные вазы с живыми цветами. Особенным предстало лишь освещение, плавно меняющее интенсивность и расцветку. Женщина предложила им чая или кофе, едва дослушав отказ, ушла.

Хозяин творческого пространства вышел почти сразу. Он явно еще недавно спал, хотя время перевалило за обед.

Егерь никогда не комплексовал по поводу своего роста. Метр восемьдесят пять в любом случае считались очень приличным ростом для мужчины. Но художник Артик на целую голову, не меньше, превышал следователя. И габаритностью телосложения существенно превосходил. Не толстый и пузатый, наоборот, под трикотажным широким домашним костюмом отчетливо проступали мышцы. Просто нереально большой: Артик обладал широкими плечами, массивными руками, бычьей шеей. Он походил на великана, который немного сутулился, стараясь поместиться в пространство реального мира.

Егерь отметил мокрые, видимо, причесался мокрой расческой, волосы, красные глаза и одутловатое рыхлое лицо. Черты лица ничем не напоминали человека искусства. Слишком грубые, крупные, жестко очерченные. Будто лицо художника небрежно топором или ломом вырубили из камня. А заторможенностью Артик немного напоминал лошадь.

– Тяжелая ночь? – провокационно начал Егерь.

– Творческая жизнь, – не повелся Артик. – За вдохновение платится немалая цена.

Видимо, крепкий алкоголь, перегарный запах которого явно ощущался, тоже входил в стоимость.

– В связи с чем удостоен чести? – скучающе закатил глаза художник. Он явно демонстрировал скуку и безразличие и желал поскорее отделаться от навязчивых гостей.

Егерь коротко кивнул Веронике, и та выложила перед Артиком фотографии убитых девушек. Следователь с удовольствием отметил, что она выбрала самые красивые, самые эстетичные. Не в контексте дела об убийстве они выглядели даже художественно, во всяком случае, стильно.

Егерь вспомнил, как одна немолодая секретарша, работающая в какой-то галерее, учила его разбираться в современном искусстве. Она была необыкновенно хороша в постели, обладала чувством юмора и еще одним необыкновенным качеством, которое сделало их добрыми друзьями даже после того, как их недолгие сексуальные отношения сошли на нет. Она умела выводить из сложных, запутанных и непонятных жизненных ситуаций истины. Она облекала их в короткие, легко воспринимаемые фразы, которые настойчиво вклинивались мыслью в мозг и навыком в жизнь.

– Если ты смотришь на кусок дерьма, которое окружающие именуют произведением искусства, и ни хрена не понимаешь, почему этот кусок дерьма произведение искусства, то говори, что это стильно и концептуально – в случае, если хочешь доставить удовольствие обладателю или художнику, ну или сойти за своего.

– А если не хочу?

– Тогда можешь сказать, что это кусок дерьма.

Фото из дела об убийстве можно смело признать стильными и концептуальными. Ну или, по сути, куском дерьма, которое они расхлёбывали. Все, как в современном искусстве и положено.

– Слабый фотограф. Фото лишены жизни и воздуха. А здесь бы не помешало больше воздуха, крылья… хороший размах. Да и ракурс нужен другой, интересный… – скучающе заключил специалист от искусства. – Халтура.

– Эти фотографии из дела об убийстве, – спокойно пояснила Вероника. – Возможно, в них нет жизни, потому что девушки мертвы?

– Печально, – кивнул Артик без малейшего сочувствия.

– Аналогичные фото есть и у вас, – Егерь смотрел на художника сверлящим ледяным взглядом. Сколько нужно нагромоздить на свое поведение фальшивого и напускного, насколько можно срастись с ролью циничного бесчувственного человека, чтобы на деле таким и стать?

– Не аналогичные, совсем не аналогичные, – фыркнул Артик. И его лохмы, вода на которых уже высохла, колыхнулись, словно грива, делая его еще больше похожим на лошадь. – Я создаю произведения искусства. Фотография – это взгляд. Откуда этот взгляд отправлен, зависит все. Именно точка зрения отражает то, что мы видим, а дальше формирует наше отношение к тому, что мы видим – Артик широко жестикулировал и раздраженно морщил нос.

Егерь почти злорадствовал, он попал в больную точку. Злопыхатели Артика регулярно указывали ему надуманность его гения и преувеличения значимости фотографии, как вида искусства.

Каким бы раскрученным и скандальным он не был, а, как и все фотохудожники, вел неравный бой за доказательство гениальности своего творчества. За оправдание своего существования.

– Мои фотографии – это точка зрения, это мысль, которая читается с того угла зрения, который я открываю. В каждом кадре я веду диалог…

– Слишком сложно, – перебил Егерь. – Объясните нам, людям далеким от искусства, откуда берутся модели? Кто те мастера? – последнее слово следователь произнес с нажимом, будто заставлял себя озвучить то, чего вовсе не думал. – Мастера, что готовят для вас, так сказать, экспозицию, на которую вы будете смотреть под разными углами и транслировать нам ваш взгляд и вашу мысль. Как вы выбираете, что будете фотографировать? Вот эти вот сцены, которые у вас отображены на ваших фотографиях, они изготавливаются у вас в студии?

– Это сложный творческий процесс, его не так просто объяснить, – Артик опять напустил на себя презрительный высокомерный вид. – Творческий процесс нельзя загнать в табличку и под галочку. Особое прозрение, экстаз, какие-то мысли в голове и ощущения на кончиках пальцев. Чаще всего вот в этой области, – Артик поводил скрюченными в подобие чаши пальцами чуть левее затылка. – Концентрируется в комок, в вихрь, а потом я выплескиваю это всеми доступными мне средствами.

Вероника хихикнула, Егерь еле удерживал брови, ползущие на лоб в гримасе удивления и презрения. Но Артик и бровью не повел:

– Дальше я делаю эскизы, текстом записываю мысли, описание, иногда выбираю ткани. Этот процесс он кипит и замирает, потом развеивается и выплывает снова. Я ощущаю это, как вынашивание ребенка. Это квинтэссенция творчества, зарождение произведения искусства. Жизнь мне способствует, подкидывает людей, необходимых для реализации моего произведения, для его рождения. Моделей, мастеров, как вы выразились, думаю, да, так можно обобщить. Осветитель у меня постоянный. Декоратор тоже. Потом идет коллективная работа: все играют, как единый