Горбун, Или Маленький Парижанин - Поль Феваль

Все взоры обратились к окнам регента. На белых гардинах был отчетливо виден силуэт Филиппа Орлеанского. Герцог расхаживал у окна. Его сопровождала нечеткая тень; видимо, собеседник регента находился сбоку от источника света. Через несколько секунд обе тени исчезли, а когда снова появились, то оказалось, что они поменялись местами. Силуэт регента стал расплывчатым, зато тень его таинственного собеседника отчетливо рисовалась на занавеси, и было в ней нечто уродливое: огромный горб на маленьком теле и длинные, яростно жестикулирующие руки.

2. БЕСЕДА С ГЛАЗУ НА ГЛАЗ

Силуэты Филиппа Орлеанского и горбуна пропали с занавеси. Правитель сел, горбун встал перед ним в почтительной, но непреклонной позе.

В кабинете регента было четыре окна, два из них выходили в Фонтанный двор. В кабинет вели три входа: один из них — через большую приемную — был официальным, а два других как бы потайными. Но то была тайна курам на смех. Когда в Опере кончалось представление, актрисы, хотя для прохода им был дозволен только Двор улыбок, проходили, предшествуемые лакеями с фонарями, к двери герцога Орлеанского и принимались изо всех сил колотить в нее; Косе, Бриссак, Гонзаго, Лафар и побочный сын Гуфье маркиз де Бонниве, которого герцогиня Беррийская взяла к себе на службу, «дабы иметь оружие, коим отрезают уши»; во вторую дверь стучались и среди бела дня.

Одна из этих дверей открывалась во Двор улыбок, вторая — в Фонтанный двор, очертания которого уже были частично намечены домом финансиста Море де Фонбон и павильоном Рео. При первой двери привратницей была славная старуха, бывшая певица Оперы; вторую охранял Лебреан, бывший конюх Месье. То были весьма неплохие места. Лебреан, кроме того, был еще одним из смотрителей парка, и за поляной Дианы у него там имелась сторожка.

Именно голос Лебреана мы и слышали из темного коридора, когда горбун вошел с Фонтанного двора.

У дверей кабинета горбуна встретил единственный лакей, который и проводил его к регенту.

— Это вы писали мне из Испании? — осведомился Филипп Орлеанский, окинув взглядом посетителя.

— Нет, монсеньор, — почтительно ответствовал горбун.

— А из Брюсселя?

— И из Брюсселя не я.

— А из Парижа?

— Тоже нет.

Регент вновь взглянул на горбуна.

— Я удивился бы, если бы вы оказались Лагардером, — заметил он.

Горбун с улыбкой поклонился.

— Сударь, — мягко и внушительно промолвил регент, — я вовсе не имел в виду то, о чем вы подумали. Я никогда не видел этого Лагардера.

— Монсеньор, — все так же улыбаясь, ответил горбун, — его называли красавчиком Лагардером, когда он служил в легкой кавалерии вашего августейшего дяди. А я никогда не был ни красавчиком, ни конным гвардейцем.

Герцогу Орлеанскому не захотелось продолжать разговор на подобном уровне.

— Как вас зовут? — поинтересовался он.

— У себя дома — мэтр Луи, монсеньор. Вне дома люди вроде меня имеют не имя, а кличку, которую им дают.

— И где вы живете? — осведомился регент.

— Очень далеко.

— Это надо понимать, как отказ сообщить мне, где вы проживаете?

— Да, монсеньор.

Филипп Орлеанский поднял на горбуна суровый взгляд и негромко произнес:

— У меня есть полиция, сударь, и она считается толковой, так что я легко могу узнать…

— Поскольку ваше королевское высочество заговорили о возможности обратиться к ее услугам, — мгновенно прервал регента горбун, — я прекращаю упорствовать. Я живу во дворце принца Гонзаго.

— Во дворце Гонзаго? — удивился регент. Горбун поклонился и сухо заметил:

— Проживание там обходится недешево. Регент, судя по его виду, задумался.

— Впервые об этом Лагардере я услышал очень давно, — сообщил он. — Некогда он был ужасным задирой.

— С тех пор он постарался искупить свои безумства.

— Кем вы ему приходитесь?

— Никем.

— Почему он сам не пришел ко мне?

— Потому что я оказался под рукой.

— Если я захочу его увидеть, где мне его искать?

— На этот вопрос, монсеньор, я ответить не могу.

— И все-таки…

— У вас есть полиция, и она слывет толковой. Попробуйте.

— Это вызов, сударь?

— Нет, монсеньор, угроза. В течение часа Анри де Лагардер может находиться в пределах вашей досягаемости, но он никогда больше не повторит этот шаг, который совершил ради того, чтобы иметь чистую совесть.

— Значит, он сделал этот шаг против собственного желания? — осведомился Филипп Орлеанский.

— Против желания, вы совершенно точно выразились, — подтвердил горбун.

— Почему же?

— Потому что ставка в этой игре, которую он может и не выиграть, счастье всей его жизни.

— Что же его вынуждает играть?

— Клятва.

— И кому он ее дал?

— Человеку, который погиб.

— Как звали этого человека?

— Вы прекрасно это знаете, монсеньор. Его звали Филипп Лотарингский, герцог де Невер.

Регент склонил голову.

— Прошло уже двадцать лет, — тихо проговорил он, и голос его изменился, — а я ничего не забыл, ничего! Я любил беднягу Филиппа, и он любил меня. С тех пор как его убили, не знаю, довелось ли мне пожать по-настоящему дружескую руку.

Горбун пожирал его взглядом. Черты его отражали борьбу чувств. Он открыл было рот, намереваясь заговорить, но огромным усилием воли совладал с собой. Его лицо вновь стало непроницаемым.

Филипп Орлеанский поднял голову и заговорил, медленно произнося каждое слово:

— Я был в близком родстве с герцогом де Невером. Моя сестра вышла замуж за его кузена герцога Лотарингского. Как правитель и как свойственник я обязан оказывать покровительство его вдове, которая к тому же является женой одного из моих самых близких друзей. Если дочь Невера жива, я обещаю, что она станет одной из самых богатых наследниц и выйдет за принца, если того пожелает. Что же касается убийцы бедняги Филиппа, то обо мне говорят, что у меня одно-единственное достоинство — я легко забываю обиды, и это правда: мысль о мщении родится и умирает во мне в ту же самую секунду, но тем не менее когда мне сообщили: «Филипп убит!» — я тоже дал клятву. Сейчас, когда я правлю государством, покарать убийцу будет не мщением, но правосудием.

Горбун молча поклонился. Филипп Орлеанский продолжил:

— Мне нужно еще многое узнать. Почему этот Лагардер так поздно обратился ко мне?

— Потому что он сказал себе: «Я желаю, чтобы в день, когда я откажусь от опекунства, мадемуазель де Невер была взрослой и могла отличать друзей от врагов».

— У него есть доказательства?

— Кроме одного.

— Какого?

— Доказательства, изобличающего убийцу.