Пусть умирают дураки - Марио Пьюзо

Вмешался Рицетти, голос его был вкрадчив, как бы завораживал слушателей:

— Не знаю, мистер Уортберг. У вас здесь несколько прекрасных режиссеров. Он прямо-таки с нежностью посмотрел на Саймона Белфорта.

Уортберг бросил на него пронизанный холодом взгляд, и больше тот не произнес ни слова. Белфорт немного покраснел и отвел взгляд.

— Мы потратили много денег на этот фильм, — продолжал Уортберг. — Мы должны оправдать их. Но мы не хотим, чтобы критики обрушились на нас, обвиняя нас в том, что мы испортили детище Маломара. Мы хотим использовать его репутацию во имя картины. Хоулинэн выдаст сообщение для печати, подписанное всеми нами о том, что картина будет сделана так, какой ее хотел видеть Маломар. Что это будет картина Маломара, последняя дань ему как великому кинодеятелю, внесшему большой вклад в дело киноискусства.

Уортберг сделал паузу, во время которой Хоулинэн вручил всем копии сообщения.

Прекрасно выполненный заголовок, отметил я, с вензелем студии, выполненным красно-черным.

Келлино непринужденно заметил:

— Моузес, старина, я полагаю, тебе бы нужно отметить, что Мерлин и Саймон будут работать со мной над новым сценарием.

— Хорошо, уже сделано, — сказал Уортберг. — И потом, Уго, позволь мне напомнить тебе, что ты не должен вмешиваться в постановку и режиссуру. Это наше дело.

— Конечно, — сказал Келлино.

Джефф Уэгон улыбнулся и откинулся на спинку кресла.

— Сообщения для прессы — это наша официальная позиция, — сказал он. — Однако я должен сказать вам, Мерлин, что когда Маломар помогал вам в работе над сценарием, он был очень болен. Это ужасно. Нам придется переделать его, и у меня есть несколько мыслей на этот счет. Работы предстоит очень много. Как раз сейчас мы вовсю повсюду трубим о Маломаре.

— У тебя здесь все в порядке, Джек? — спросил он Хоулинэна.

Хоулинэн утвердительно кивнул. Келлино очень искренне сказал мне:

— Надеюсь, вы будете работать со мной над этой картиной, чтобы сделать ее великим фильмом, таким, каким его хотел видеть Маломар.

— Нет, — сказал я. — Я не могу этого сделать. Я работал над сценарием с Маломаром, и полагаю, что сценарий великолепен. Так что не могу согласиться ни на какие изменения или переделку и не подпишу поэтому никакого сообщения для прессы.

Хоулинэн спокойно, вкрадчивым тоном, вставил:

— Мы все понимаем ваши чувства. Вы были очень близки с Маломаром, работая над фильмом. Я согласен с тем, что вы только что сказали, и думаю, это прекрасно. В Голливуде редко встретишь такую верность, но в то же время вы должны помнить, что у вас доля в фильме. В наших интересах обеспечить ему успех. Если вы не друг этой картине, а ее враг, то вы просто вынимаете деньги из своего же кармана и выбрасываете их.

Мне стало по-настоящему смешно, когда я выслушал его монолог.

— Я друг этой картины. Именно поэтому я не хочу переделывать сценарий. А вы те, кто является врагом этой картины.

Келлино резко, грубо заявил:

— Гоните его. Пусть убирается. Он нам не нужен.

Первый раз я посмотрел в лицо Келлино и вспомнил его описание, данное Осано. Как обычно, Келлино был прекрасно, со вкусом одет в отлично сидящий костюм, великолепную рубашку, шелковистые коричневые туфли.

Выглядел он прекрасно, и я вспомнил, как Осано, характеризуя его, использовал слово «скобарь».

— Скобарь, — говорил он — это крестьянин, который стал богачом и приобрел большую известность и который старается приобщиться к классу аристократов. Он все делает правильно. Он изучает их манеры, улучшает свою речь и одевается как ангел. Но как бы он ни одевался, как бы ни чистился, всегда у него на туфлях прилипнет кусочек грязи.

И, глядя на Келлино, я думал, как прекрасно он отвечает этому определению.

Уортберг сказал Уэгону:

— Урегулируйте вопрос, — и вышел из зала. Он не мог унизиться до того, чтобы обсуждать что-либо лично с каким-то паршивым писателем. Он и пришел-то на совещание из одного только уважения к Келлино.

Уэгон спокойно сказал:

— Мерлин важен в этом деле, Уго. Я уверен, что он подумает и согласится с нами. Доран, почему бы нам не собраться снова через несколько дней?

— Конечно, — сказал Доран. — Я позвоню.

Мы поднялись, чтобы распрощаться и уйти. Я подал свою копию сообщения для прессы Келлино.

— У вас чем-то запачканы туфли, — сказал я. — Вытрите этим листком.

Когда мы покинули центр, Доран сказал мне, чтобы я не беспокоился и что он все уладит за неделю, что Уортберг и Уэгон не пойдут на то, чтобы я сделался их врагом. Они пойдут на компромисс. И чтобы я не забывал о своей доле.

Я сказал, что не уступлю ни строчки и попросил его ехать быстрее. Я знал, что Дженел будет ждать меня в гостинице, и казалось, что я больше всего на свете желал опять увидеть ее, коснуться ее, поцеловать, соединиться с ней и слушать ее истории.

Я был доволен, что у меня появилось оправдание, чтобы остаться на неделю в Лос-Анджелесе и побыть с ней шесть или семь дней. Я и в самом деле не изменил ни строчки в сценарии и не написал ни одной в дополнение к нему. После смерти Маломара, я знал, это будет еще одна халтура центра.

Когда Доран высадил меня у отеля Беверли-Хиллз, он тронул меня за руку и сказал:

— Подожди минутку. У меня к тебе есть кое-что сказать.

— Давай, — нетерпеливо ответил я.

— Я уже давно хотел тебе об этом сказать, но все думал, что, может, это не мое дело.

— О Боже, — сказал я. — О чем ты говоришь? Я спешу.

Доран несколько печально усмехнулся:

— Конечно. Я знаю, Дженел ждет тебя, да? О Дженел я и хотел тебе сказать.

— Послушай, — сказал я Дорану. — Я знаю все о ней и мне нет никакого дела до того, кем она была, что делала. Мне все равно.

Доран помолчал.

— Ты знаешь эту, Элис, которая живет с ней?

— Да, — сказал я. — Хорошая девушка.

— Она немного дайка, — сказал Доран.

Я вдруг стал смутно догадываться, как будто был простаком, который не может сосчитать туфли.

— Ну и что?

— А то, что Дженел… — сказал Доран.

— Ты хочешь сказать, что она лесбиянка? — сказал я.

— Она бисексуальная, — сказал Доран. — Она любит мужчин и женщин.

Я немного подумал, потом рассмеялся и сказал:

— Никто не безупречен. — Вышел из машины и пошел к себе в номер, где меня ждала Дженел, и мы побыли вместе, прежде, чем идти на ужин. Но на этот раз я не стал просить ее рассказывать мне истории. Я не сказал о том, что мне поведал Доран. Это не было нужно. Я это понял уже давно и на этом успокоился. Это было лучше, чем обсуждать ее отношения с другими.

Книга 6

Глава 34

В течение многих лет Калли Кросс искал свою «золотую жилу» и, наконец, нашел ее. Это был Занаду Два, заполненный «товаром» и обладавший могуществом «Карандаша». «Золотой Карандаш». Он мог все. Мог обеспечить не только номер, еду и выпивку, но и выяснить сколько стоит билет на самолет в любом уголке мира, вызов самых дорогих девушек, мог заставить исчезнуть маркер какого-нибудь клиента, распределить чины среди хозяев, принимающих высокопоставленных игроков, играющих в отеле Занаду.

Все эти годы Гроунвельт был для него скорее отцом, чем боссом. Дружба их упрочилась. Они вместе боролись со всем тем сбродом, жуликами, ворами, взломщиками, сотни которых пытались проникнуть в святая святых отеля, в его хранилище и архивы, и опустошить их. Им приходилось распознавать этот сброд как на подступах к отелю, так и в нем самом, и безжалостно отбрасывать его прочь. Они возбуждали иски о возмещении против доверенных представителей, мошенничавших с маркерами, против воров, пытавшихся опустошить тотализаторы, торговые и игровые автоматы вопреки всякой логике, не имея на это ни малейших шансов, «затейников», которые обворовывали легковерных артистов, находя их по телефону, обманщиков-дилеров по недвижимости, фальшивомонетчиков, компьютерных мальчиков за столиками под пиратским флагом, шулеров игры в кости, — их были тысячи. Калли и Гроунвельт вели с ними беспощадную войну.

За эти годы Калли завоевал большое уважение у Гроунвельта своей способностью вынюхивать и привлекать в гостиницу новых клиентов. Он организовал проведение в Занаду всемирного турнира по триктраку, привлекал клиента, стоившего миллион долларов в год, даря ему каждое Рождество новый Роллс-Ройс. Отель проводил машину по расходам на рекламу, без налога. Клиент с удовольствием принимал машину за шестьдесят тысяч долларов, которая обошлась бы ему в сто восемьдесят тысяч долларов с налогом, что давало ему двадцатипроцентное покрытие его убытков. Но высшим достижением Калли было дело с Чарльзом Хэмси. Гроунвельт не переставал хвастаться своим протеже, его хитростью, ловкостью, сообразительностью еще не один год после этого «дела».