Багровые ковыли - Виктор Смирнов

Через три часа марша, обсохнув на ходу и сбив ноги мокрыми портянками, красногвардейцы увидели и поселочек Рыбацкие Домики, и вдалеке невысокую, уполовиненную снарядами колокольню Корсунского монастыря.

Дальнейшее превратилось в сплошную трехсуточную битву, с редкими перерывами, когда красноармейцы валились с ног и засыпали прямо на земле, едва услышав распоряжение об отбое. Не спали только Кольцов да младший командир Максим Пенелевич, после переправы и смерти Ильницкого взявший на себя обязанности всего штаба полка. И еще бодрствовал Грец, который, кажется, вообще не знал, что такое сон, и всегда находился рядом.

Вначале у протоки Каменки они схватились с крепкой «командой удальцов», которая сдерживала переправу Пятнадцатой. Кольцов вывел своих красноармейцев в тыл пулеметчикам, но те, поднаторевшие в боях, не дали застать себя врасплох и вступили в рукопашную. Полк насчитывал уже семьдесят человек. Зато наладилась переправа и они поступили наконец в распоряжение своего начдива.

Начдив Иоганн Раудмец, которого многие звали просто Иваном Ивановичем за простоту обхождения, высадившись на левый берег, приказал привести к нему Кольцова. Поблагодарив за помощь, он тут же официально утвердил Павла в должности комполка и объяснил, что его дивизия носит гордое название Инзенской, поскольку в восемнадцатом, освобождая Поволжье от белочехов, с тяжелыми боями овладела важной станцией Инзой под Сызранью. Тут же Иван Иванович сказал, что сейчас, разгоняя испуганных натиском белогвардейцев, дивизия маршем пойдет между селами Большая Маячка и Чернянка к Чаплинке и дальше, к Перекопу. И что он, начдив Раудмец, надеется на полк Кольцова, потому что у него, начдива Раудмеца, хотя дивизия и полного состава, но почти вся состоит из новобранцев. Отсюда и неудача с высадкой, стоившая Пятнадцатой первых батальонов.

Вскоре между Большой Маячкой и Чернянкой дивизия попала в огневой мешок. Удары на нее обрушились с двух сторон.

Кольцов видел, что дивизия Раудмеца действительно малообученная, между полками не было полного взаимодействия, резервы вводились с опозданием, красноармейцы стреляли плохо, в особенности пулеметчики. И когда славная Пятнадцатая Инзенская, огрызаясь, покатилась назад к Днепру, к той самой протоке Каменке, откуда начала свой путь по Левобережью, Кольцову показалось, что Тринадцатая армия тоже терпит полное поражение. Тем более что он своими глазами видел, как две тысячи «необученных» с удовольствием сдались в плен.

Не знал Кольцов, что Эйдеман и Алафузо, не пробившись к Чаплинке, решили пожертвовать наспех собранной Пятнадцатой. И пока слащевцы в упоении победой колотили остатки Латышской и Пятнадцатой, «стальная дивизия» Блюхера и все резервные части создавали неуязвимый Каховский плацдарм.

На третьи сутки боев Иван Иванович, обмякший, растерявший свой энтузиазм, с серым лицом, снова пожал руку Кольцову. На этот раз он не смотрел Павлу в глаза. Было это в зарослях протоки Каменки, при заходящем солнце, бившем в глаза.

– Прикроешь переправу, – сказал Раудмец. – Только на твой полк и надежда. Раненых твоих заберем, чтоб без обузы.

Павел полукругом расположил красноармейцев с пулеметами. Их оставалось всего сорок человек. Павел всех знал по именам. Правда, белорусские фамилии не сразу мог запомнить. Тем более что среди этих сорока только Иванцевичей было четверо. И еще Коскевичи, Куржановичи, Пенелевичи…

Кольцов смотрел, как на фоне светящегося закатного Днепра уходят на правый берег последние шаланды с остатками Пятнадцатой дивизии. Самое обидное, что прикрывать их было не нужно. Белые и не старались помешать переправе, не открывали огня. То ли патронов и снарядов уже не было, то ли навоевались досыта. В лозняке было темно и сыро. У Павла от усталости подкашивались ноги. Он понял, что если не даст красноармейцам хоть пять-шесть часов отдыха, не накормит их горячим, то слащевцы возьмут их голыми руками. Прямо вот тут, в кустах, обессиленных и сонных.

Неподалеку, верстах в полутора, из-за зарослей глядела колокольня Корсунского монастыря со снесенным верхним ярусом. Подошли поближе. Тихо было в Корсунском Богородицком монастыре. Когда-то он славился необычными звонами: дальний крутой правый берег отражал звуки и удивительным – чудо! – образом слал их на много верст вдоль реки, над многочисленными протоками и островами, заставляя переправляющихся через Днепр снимать шапки и креститься.

Стемнело быстро. Только монастырь, хоть и облупленный, белел своими стенами, храмом во имя Пресвятой Богородицы, трапезной, общежитием, колокольней. Словно каменный остаток дня.

Кольцов не знал, что генерал Теплов, отбив монастырь, тут же его и оставил, направив, по приказу Слащева, главные силы к Каховке для готовящейся атаки плацдарма.

Павел отобрал из красноармейцев двух наиболее подходящих для разведки парней: в рваных, еще из дому захваченных, пестрядинных штанах, в выцветших рубахах, они походили на обычных крестьянских парней.

«Хлопы» вскоре вернулись: в монастыре белых нет, а суетятся там с полдюжины монахов да дюжины две-три местных жителей спасаются от войны.

Хоть и полузаброшенный, полуразбитый, а все же монастырь, святое место, еще во времена Потемкина-Таврического поставленный. Тут и деды, и прадеды искали помощи и духовного света.

– Идем в монастырь, – сказал Кольцов. – Вести себя аккуратно, монахов, молящихся не обижать, смешки не строить. Споров «есть Бог или нет» не вести.

Тем более, Кольцов догадывался, эти белорусы, несмотря на постоянные накачки комиссаров из Политотдела, полагали, что Бог есть. Может, не такой, как на иконах, а в виде, скажем, Карла Маркса…

Красноармейцы промолчали. Им было не до споров.

Сейчас им поесть бы и отоспаться.

Когда вошли в ворота, было уже темно, Кольцов послал Пенелевича за игуменом. Через минуту-две на мощенную булыжником площадь вышел высокий, в черной скуфейке и черном подряснике, монах. Он почти сливался с ночью. На груди его поблескивал наперсный крест.

– Не игумен я, – сказал он. – Игумен блаженной памяти отец Петр принял мученическую смерть два года назад. А я недостойный иеромонах Еремий.

– Вот что, отец Еремий, – сказал Кольцов. – Мы люди спокойные, вежливые, никому зла не причиним. Хотим поесть горячего, переночевать до третьих петухов и уйти. Если найдутся одна-две шаландочки.

– С собой никакого пропитания не имеете? – спросил иеромонах.

– Порастеряли за последние три дня. Но в долгу не останемся, запомним добро.

Отец Еремий вздохнул.

– Мы тоже больше пищей небесной питаемся. Времена такие… Но котел с пшенным кулешом на огонь поставим. Постным, но покормим. Не обессудьте. Лепешек испечем. Постных. Сами тако едим. Успенский пост ноне.