Наполеоновские войны: что, если?.. - Джонатан Норт

или даже, если бы захотел он, устремить все силы свои против герцога, который был гораздо слабее его. И так английский генерал решился отступить к Брюсселю. Сие движение совершенно было в надлежащем порядке, под прикрытием кавалерии, находившейся под командой храброго графа Оксбриджа.

Бонапарт принял свои меры. Разбитие пруссаков позволяло ему преследовать их со всей своей армией, кроме войска, находившегося под начальством маршала Нея, который между тем мог занять герцога; но это значило подвергнуть маршала неизбежному поражению; ибо, ежели он в прошедший день не получил успеха над авангардом английской армии, тем более невозможно ему было сопротивляться ей тогда, когда все силы ее были соединены и снабжены подкреплениями всякого рода. Кроме того, Наполеон знал, с какой быстротой Блюхер соединил пруссаков даже после совершенного поражения; гораздо выгоднее было ему обратить все силы свои против английской армии, оставив только Вандамма и Груши с 25 000 человек для обеспокоивания Блюхера с тыла, следуя за ним при отступлении его от Сомбрефа к Вару, и для воспрепятствования ему принять участие в сражении, предпринимаемом против англичан.

Наполеон, вероятно, предполагал найти английскую армию на месте, занимаемом ею 16-го числа, но движение собственных сил его к Фрасне от Сен-Амана и Линьи дало время герцогу Веллингтону исполнить свое предприятие. Ретирада уже началась, и в одиннадцать часов утра пост при Катрбра занят был только сильным арьергардом, назначенным для прикрытия отступления английского генерала. Бонапарт начал преследовать ретирующуюся армию; погода была пасмурна, вечером пошел дождь, так что дороги, и без того уже испорченные английской артиллерией при первом ее марше или отступлении, были почти непроходимы. Кавалерия, отряженная для наступления на английский арьергард, должна была проходить пашни, которые по причине дождей, превратившись в болота, совершенно препятствовали всякой быстроте в движениях. Ненастное время и дурные дороги доставили немалую выгоду англичанам, которым необходимо было пробираться по узким улицам деревни Женапп и переходить мост маленькой речки в виду неприятельской армии. Французская кавалерия раза два нападала на наш арьергард, но была так хорошо принята одним гвардейским и Голубым Оксфордским полками, что оставила свое покушение.

Я слышал, что герцог Веллингтон, проходя Женапп, удивлялся бездействию неприятеля; это заставило его думать, что не сам Наполеон командовал дивизией, отряженной для преследования англичан. Французский офицер, которому я говорил об этом, причиной сего бедствия полагал значительные потери, понесенные ими при Катрбра и Линьи, расстройство кавалерии, неизбежное после двух жестоких сражений, неблагоприятную погоду и дурные дороги. Вам самим, любезный Майор, как отличному тактику, надлежит решить, удовлетворительны ли сии причины?

Беспокоимая еще несколько времени неприятелем, английская армия отступила на равнину к вечно памятному Ватерлоо. Там расположилась она на Брюссельской дороге.

В следующем письме моем я постараюсь сделать верное описание ее положения.

Незадолго пред этим герцог препоручил инженерному полковнику Кармайклу Смиту снять план с этой равнины и прочих военных позиций вокруг Брюсселя; теперь он велел ему представить сей рисунок, и с помощью несчастного сэра Уильяма Лэнси и полковника Смита он сделал свои распоряжения касательно военных действий следующего дня. Сей план, и сам по себе драгоценный памятник, сделался еще достопамятнее оттого, что найден был в кармане Уильяма Лэнси, еще дымящийся в крови сего храброго офицера; ныне он находится у Кармайкла Смита.

После распоряжений, отданных на ночь, герцог Веллингтон занял квартиру в худом трактире небольшой деревни Ватерлоо; армия встала под ружьем на скате небольшой возвышенности, которая почти вся была покрыта рожью, еще не сжатой. Французские полки приходили один за другим в продолжение вечера и заняли высоту в виду англичан; деревни, расположенные позади сего возвышения, наполнены были солдатами многочисленной их армии. Бонапарт же занял квартиру в маленькой деревне Планшенуа.

После таковых распоряжений оба генерала ожидали происшествий, долженствующих совершиться в следующий день. Казалось, самые стихии вооружились против готовившейся битвы; жестокая гроза свирепствовала всю ночь и была сопровождаема яростными порывами ветра, проливным дождем, беспрерывным сверканием молнии и сильными ударами грома, какого офицеры наши никогда не слыхивали.

Обе армии претерпевали ужасную бурю на открытом биваке без всякой защиты. Хотя сие обстоятельство было общим, однако же англичане (как в сражении при Азенкуре), казалось, упали духом, тогда как надменность и жар французов возвысились до степени, необыкновенной даже у солдат сей нации.

Англичане не могли удалить мысли, что успех при Катрбра, стоивший им столь дорого, не имел, по крайней мере им так казалось, никакого последствия. За многотрудным маршем и кровопролитным сражением последовала ретирада, равно изнурительная; поражение же пруссаков, о котором слух начал распространяться с обыкновенными прибавлениями, доставило Бонапарту удобство атаковать их отдельно со всеми своими силами, кроме весьма малого числа войск, употребленных им для преследования побежденных и рассеянных союзников. Если прибавить к сему, что в рядах англичан находилось несколько тысяч иностранцев, на верность которых нельзя было положиться, то надобно признать, что их уныние было не без причины; несмотря на то, они имели беспредельную доверенность к своему вождю, необоримую храбрость и твердую решительность в исполнении своего долга, предоставляя все прочее Провидению.

С другой стороны, французы, получив успех при Линьи, забыли потери свои при Катрбра и если вспоминали об оной, то не иначе как приписывая ее измене. Говорили, будто Бурмон и еще некоторые офицеры судимы были военной следственной комиссией за дурное поведение, бывшее причиной сего несчастия.

К сему неосновательному слуху, которым Бонапарт искусно умел польстить оскорбленной гордости солдат своих, присоединились доказательства более убедительные: допуская неполный успех Веллингтона, говорили они, будто английский генерал командовал только правым крылом прусской армии и разделял поражение с Блюхером, что он сам подтвердил, подражая его отступлению. Все способствовало торжеству их; ни один солдат не думал, чтоб англичане осмелились учинить расстах[127], а и того менее сопротивляться победителям до тех пор, пока не будут прогнаны к кораблям своими; никто из них не сомневался в присоединении к императору бельгийских войск; а предполагать, что на другой день поутру они могли встретить какие-либо препятствия в пути своем к Брюсселю, значило обнаружить худое усердие, и потому все сожалели о бурной ночи как об обстоятельстве, способствовавшем ретираде англичан.

Сам Бонапарт разделял или казался разделяющим сии чувствования: когда туманная заря 18 июня открыла ему неприятелей, расположенных еще на высотах, которые они заняли в прошедшую ночь, и казалось, решились защищать, он не мог скрыть своей радости и воскликнул, простирая руки к английским позициям с движением, изъявлявшим желание схватить добычу: «Наконец и англичане в моих руках!»

Радость французов по обыкновению обнаруживалась в остротах, отпускаемых насчет