Парижские письма виконта де Лоне - Дельфина Жирарден

Другое дело светские люди… О! эти видят происшедшее после, сильно после, они понимают, что случилась беда, если из-за этой беды отменили праздник[523]; сегодня они развлекаются так же беззаботно, как вчера, а когда с ними заговаривают о чудовищном, позорном голосовании, они нетерпеливо восклицают: «Как! Опять укрепления! Сколько можно! Когда вы наконец прекратите толковать нам про эти скучные укрепления?» — Когда они будут построены… Уверяем вас, когда это произойдет, вам уже не станут толковать ни про укрепления, ни про что бы то ни было другое. В ту пору журналистам сделается нелегко писать остроумные фельетоны; любое правительство, получив в свои руки эти бастилии, непременно предпишет литераторам молчание; какой властитель окажется настолько наивен, чтобы, обладая подобными средствами убеждения и введя подобную цензуру, позволить подданным себя критиковать? Попробуйте иронизировать над цитаделями, попробуйте разить эпиграммами противников, которые отвечают вам артиллерийскими залпами! Господин де Ламартин давеча был совершенно прав, когда сказал, что не доверяет обещаниям левых и тревожится за свободу. Что значит статья закона против двадцати фортов и одной непрерывной цепи укреплений, откуда по одному сигналу телеграфа могут открыть огонь три тысячи орудий? Против такой атаки конституция бессильна. «Когда Бонапарт после 18 брюмера захватил абсолютную власть, — сказал господин де Ламартин, — он стал деспотом именем республики. Тогдашние либералы, точно так же как и теперешние, были довольны, а свободе пришел конец».

Господин де Ламартин произнес эти слова, обращаясь к группе депутатов, собравшихся подле трибуны во время рокового голосования. Один из них, то ли по неосторожности, то ли по наивности, взялся защищать новый закон и выдал истинные намерения его создателей: «Укрепить Париж — значит укрепить власть». Господин де Ламартин отозвался мгновенно: «Это значит укрепить гильотину». Поэты — пророки. О господа пэры, имейте же мужество испугаться.

Но куда там! их подкупают в розницу, индивидуально, каждого по отдельности. Их приглашают на обед, они понимают скрытый смысл этих приглашений и отвечают согласием, не слишком удивляясь этим искусительным учтивостям. Что на обед приглашают депутатов, в чьих голосах заинтересованы устроители обедов, это понятно; депутаты этим нимало не оскорбляются, они сами устраивают обеды для своих избирателей, чтобы заполучить их голоса, и потому считают совершенно естественным, что и с ними поступают таким образом; но люди независимые, но пэры Франции[524]… это совсем другое дело; они вправе возмутиться подобными авансами. Иные, самые чувствительные, так и поступают, однако это не мешает им отправляться на обеды и не помешает проголосовать так, как хочется устроителям обедов.

И вот результат: страшный, гибельный, антинациональный, антилиберальный, антиконституционный закон будет принят обеими палатами, несмотря на убеждения одних и обязательства других[525]. […]

21 февраля 1841 г. Балы. — Грандиозный бал. — Тщеславный бал. — Туземный бал. — Холостяцкий бал. — Придворный бал. — Вынужденный бал

Мы обещали рассказать вам об американском бале[526], состоявшемся на прошлой неделе; рассказ окажется далеко не так увлекателен, как можно было ожидать. Бал этот решительно не удался, потому что в нем не было гармонии, а без гармонии ни в чем не бывает ни изящества, ни красоты. Чтобы стать удачным, празднество должно иметь узнаваемый характер, носить на себе особую печать, обладать внятным смыслом. Не все празднества одинаковы, даже если говорить только о празднествах большого света; у каждого свои достоинства, свое очарование; вот почему непозволительно давать бал, не имеющий своего лица и не принадлежащий ни к одному из существующих разрядов, разряды же эти мы сейчас постараемся перечислить и описать.

Вы хотите и можете устроить то, что мы называем грандиозным балом? Тогда не скупитесь; заведите у себя роскошные гостиные, великолепные залы, цветочные галереи, бесчисленных лакеев и не скудеющий буфет; а затем пригласите две тысячи гостей: англичан, русских, французов, испанцев, немцев, чтобы заполнить, населить и оживить эти залы, чтобы насладиться и насытиться всеми этими удовольствиями. Взорам ваших гостей предстанет феерическое зрелище, рождающее головокружительные иллюзии, живая панорама, в которой будут со славой представлены все нации Европы. В число приглашенных войдут знаменитые особы; гости унесут с собой приятные воспоминания; все явившиеся будут танцевать, беседовать, прогуливаться, развлекаться; конечно, они немного устанут; их будет мучить грохот оркестра, многолюдье толпы, сверкание огней; голова у них пойдет кругом, но душа преисполнится восхищения, и они воскликнут с восторгом: «Какое великолепие! Никогда еще я не видел такого прекрасного празднества!» В самом деле, из всех собраний такого рода грандиозный бал пользуется наибольшим спросом; впрочем, он по плечу далеко не всем. Он требует огромного размаха и не выносит никакой задней мысли, никакой скаредности, никакого жульничества. Вы обязаны предоставить в распоряжение гостей весь свой дом, пожертвовать им всеми вашими сокровищами, цветами из вашей теплицы, картинами из ваших покоев; вы обязаны дать возможность блистательной толпе разгуливать повсюду, а тем, кто желает от нее отдохнуть, вы обязаны предоставить убежище в вашем элегантном кабинете. Вы обязаны устроить так, чтобы, когда настанет час ужина, вся эта масса гостей в одно мгновение если не насытилась, то хотя бы насладилась зрелищем роскошного стола и вышколенной челяди. Люди страдают от голода, лишь когда боятся, что им ничего не достанется; они замечают, что на балу многолюдно, лишь когда испытывают недостаток во всем: в воздухе, чтобы дышать, в месте, чтобы стоять, в стульях и столах. Напротив, если все это достается им без труда, они не ропщут против соперников. Где есть изобилие и простор, там многолюдство не помеха! Мораль: чтобы все были довольны, у всех всего должно быть довольно.

Вторую разновидность бала мы называем балом тщеславным. Такой бал, как правило, очень пышен и безупречно элегантен, но серьезен, как всякое тщеславие, и холоден, как всякая претенциозность. На тщеславный бал гости являются скрепя сердце и памятуя о принесенных жертвах. Одна дама ради того, чтобы получить приглашение, пошла на подлость; другая ради того, чтобы сшить бальное платье или купить парочку мелких брильянтов, вышла из бюджета: ведь мелкие брильянты подчас обходятся дороже крупных. На тщеславном балу хозяин дома едва знаком со знатными вельможами, которых он пригласил и которые удостоили его своим приездом исключительно из почтения к его раззолоченным покоям и роскошным обоям; он приветствует гостей с принужденным видом и, чтобы скрыть свое смущение, начинает важничать. Успокаивается он, только увидев, как высокие гости созерцают великолепное убранство его дома с презрительной завистью. Куда как лестно стать предметом зависти для людей, которые тебя ни во что не ставят! Тщеславные балы редко бывают многолюдны; на них приглашают немногих. Гостям здесь невесело, но приятно. Тот, кого сюда позвали, чувствует себя избранным, ощущает себя стоящим выше толпы; на таком балу нетрудно даже вообразить, что у тебя более деликатная натура, чем у простых смертных, потому что здесь всегда холодно и легко подхватить простуду; впрочем, этому горю легко помочь; достаточно всю следующую неделю сообщать тем приятельницам, которых на этот бал для избранных не позвали: «Мне, милочка, очень нездоровится, я давеча ужасно простудилась на балу у госпожи ***. — Ах! Так вы там были? — Да, бал вышел прелестный, просто очаровательный».

Все же тщеславные балы имеют свое лицо, и этого нельзя не признать: их отличительные черты — это роскошь, в которой устроители знают толк, великолепие, к которому они, кажется, давно привыкли, и чрезвычайная изысканность деталей; впрочем, сама эта изысканность не лишена печали; сама эта роскошь не может не навевать грустных мыслей. Созерцая все эти прекрасные вещи, понимаешь, что они страдают непоправимым изъяном: они не что иное, как предмет торга. Уберите позолоту, сдерите со стен обои — и все блистательные особы, которые так гордятся приглашением и в то же самое время так ясно дают понять, что пришли исключительно из милости, все они… тотчас исчезнут. Стоит вспомнить об этом, и прекрасные вещи, которые поначалу вызывали одно лишь восхищение, очень скоро покажутся вам уродливыми, да, уродливыми, как… как любой предмет торга. А есть ли на свете что-нибудь более уродливое, чем предмет торга?

Третью разновидность бала мы, за неимением другого слова, назовем балом туземным. Туземным балом мы называем такой, который устраивают без усилий, без хлопот, без претензий, в своей стихии, в своем квартале, в своем особняке для своего круга и своей семьи, в согласии со своим состоянием и своим званием. Хозяин дома сам приглашает гостей и знает их всех без исключения. Другое дело, что он не всегда их узнаёт. Нередко случается так, что хозяйка дома удивленно кланяется прекрасному танцору, чье чело украшают великолепная борода и гордые усы, и, кланяясь, мучительно пытается сообразить, кто же это такой? А он подходит поближе и с улыбкой спрашивает: «Вы не узнаете меня, сударыня? — Ах! Шарль, это вы! Как я рада! — С тех пор как я воротился, я уже несколько раз заезжал к вам, но… — Да-да, ваша матушка мне говорила; я завтра у нее обедаю, вы мне расскажете о ваших странствиях». Заметьте, что в этом обществе молодые люди не считают, что единственный способ прослыть элегантным — проводить жизнь в праздности. Легкомысленным наслаждениям они предаются лишь после того, как подвергнут себя суровым лишениям, серьезным опасностям. Иные из них каждый год отправляются в новое путешествие, как, например, господин герцог М…, который проводит лето то в России, то в Морее. Некоторое время он нигде не показывается, а потом является в Опере. — Откуда он? — Из Константинополя. Он исчезает еще на какое-то время, пропускает два-три прелестных бала, а затем мы вновь встречаем его на балу. — Вы не были на последнем представлении у господина де Кастеллана; отчего же вы не пришли? — Я был в Москве[527]. — Причина более чем уважительная. Другие молодые путешественники избирают для своих странствий маршруты еще более экзотические и опасные. В поисках развалин Старого света и его зыбких воспоминаний они добираются до Персии, а потом, проведя долгие и мучительные месяцы вдали от света, оставивши позади пустыни не только ужасные, но и ужасно скучные, презрев опасности самые разнообразные, от смертельной жары чересчур азиатского происхождения до встреч с бандитами чересчур романического и чересчур живописного вида; промокнув от ливня в одном краю и избежав чумы в другом; испытав тревоги за ближних, от которых нет вестей, и тоску от разлуки, которая не имеет пределов, — пережив все это, они возвращаются домой и весело вальсируют на туземных балах, точь-в-точь как простые парижане. Впрочем, парижанами их никто не зовет. По названию той далекой страны, откуда они воротились, их именуют персами. Так вот, персы нынешней зимой в большой моде. В каждом квартале имеются свои персидские львы; Сен-Жерменское предместье гордится господами Роже де ла Б… и Филибером де ла Г… Предместье Сент-Оноре хвалится господами де Серее, Сирюсом Жераром и Дарю; предместье Шоссе д’Антен выставляет вперед господина де Лавалета. Впрочем, персы не единственные элегантные господа, любимые модой. Не менее любезны ее сердцу африканцы; так именуют тех знатных и богатых юношей, которые, подобно господам Франсуа де Ла Рош…, Арману де М… и Луи де ла Бриф…, отправляются в Африку либо офицерами, либо простыми солдатами, чтобы развеять скуку, и убивают арабов, чтобы убить время. Как! неужели богатые люди становятся солдатами и плывут в эту проклятую страну, хотя могли бы жить здесь в свое удовольствие! Что поделаешь? они находят, что древнее имя и хорошее положение в свете — еще не причина для того, чтобы оставаться безвестными и бесполезными, и, при прочих равных, предпочитают завоевывать славу в Африке, а не на бульваре Итальянцев, и входить в историю благодаря военным подвигам, а не подвигам совсем иного рода, как то: выкуривание трех дюжин сигар в день, пятикратное падение в грязную лужу или соблазнение танцовщицы из Оперы.