Скиппи умирает - Пол Мюррей

Пол, пол, пол, пол.

Тело тренера поскрипывает и меняет положение. Дэниел, я сегодня получил вот это. Хруст разворачиваемой бумаги — будто звук лезвия падающей гильотины.

Уважаемый мистер Рош, с сожалением сообщаю вам, что по личным причинам я больше не смогу приходить на тренировки и участвовать в соревнованиях по плаванию. Приношу извинения за доставленные неудобства, искренне ваш, Дэниел Джастер.

Бумага снова складывается. Пальцы тренера снова и снова разглаживают ее, двигаясь туда-сюда вдоль складок.

Это ты написал, Дэниел?

Я не сержусь на тебя. Откровенно говоря, я совершенно сбит с толку. Но это действительно ты написал?

Если ты сейчас не опровергнешь этого, я решу, что это письмо написал ты.

Хорошо. Мы выяснили хотя бы это. Теперь встает вопрос: почему? Почему, Дэниел? После такой подготовки, после всей этой работы? Когда до соревнований остается всего три дня? Почему ты хочешь так поступить со своими товарищами по команде? Почему ты хочешь так поступить с собой? Да как только…

Извини, извини. Обещаю: я не буду сердиться. Я просто… Ну как ты не понимаешь? Неужели тебе невдомек? У меня просто в голове не укладывается — как это один из моих лучших атлетов вдруг выпадает из команды в последний момент, да еще и без всяких объяснений?

За дверью, в коридоре, слышен шум шагов. Тренер поворачивается и ждет, пока шаги стихнут. Вдруг он видит крестик на календаре. Этот крестик — что он помечает? День соревнований?

Значит, когда ты ставил этот крестик, ты собирался поехать на соревнования. И это было еще не так давно. Хорошо. Теперь нам нужно выяснить, что произошло между тем днем, когда ты поставил крестик, и тем, когда ты написал это письмо.

Мне нужно объяснение, Дэниел. Если таково твое решение, обещаю уважать его, но только если ты дашь мне какое-то объяснение. Уж хотя бы это ты должен сделать.

“Личные причины”, о которых ты пишешь… Ты можешь сказать мне, что стоит за этими словами?

Это же я, Дэниел, я, твой тренер. Не забывай: я твой друг. Ты можешь со мной поговорить.

Что у тебя на уме, дружок? Тебе кажется, что тренировок слишком много? Они утомляют тебя, мешают заниматься другими предметами?

Тебя обижают другие ребята? Сидхарта и Гаррет?

Что-то дома не в порядке?

Что-то с твоей мамой?

Дэниел, если у тебя правда есть какая-то серьезная причина, ты должен мне сказать. Когда держишь все в себе, это ни к чему хорошему не приведет. Я за тебя беспокоюсь.

Или это из-за меня?

Дэниел, признаюсь тебе, что твое молчание тяготит меня. Мне делается очень, очень нехорошо от твоего молчания.

Ты хоть слушаешь меня?

Может быть, это из-за чего-то, что произошло в Терлсе?

Да, из-за этого?

А что там произошло, Дэниел?

Что, по-твоему, там произошло?

Секунды проходят одна за другой, тебе странно, что они вот так просто пробегают, но они пробегают себе, а ты все еще на прежнем месте, вы двое в этой крошечной комнатке, секунда, еще секунда, еще, еще…

Вдруг на столе начинает звонить и вибрировать телефон.

Оставь, потом ответишь!

“Звонит Лори”

Положи телефон. Лицо у тренера совсем побелело.

Скиппи кладет телефон обратно.

Дэниел (загибая и разгибая пальцы), если ты не хочешь разговаривать, я не могу тебя заставить. Но мне кажется, что ты сейчас совершаешь серьезную ошибку — ошибку, о которой ты потом еще горько пожалеешь. И вот что я предлагаю сделать. Я предлагаю порвать это письмо…

Вжик, вжик, вжик, и на пол падают длинные белые треугольники.

…а мы продолжим с того самого места, где остановились. Завтра ты придешь на тренировку, в субботу ты примешь участие в соревнованиях, которые мы запланировали еще несколько месяцев назад, а потом, когда мы немного передохнем, — потом мы разрешим любые трудности, с которыми ты столкнулся.

Что скажешь на это, Дэниел?

Могу я истолковать твое молчание как “да”?

С трудом согнув колени, чтобы сесть на корточки и взглянуть тебе в лицо снизу: послушай, дружок, я не знаю, что у тебя творится в голове. Только догадываюсь, что что-то серьезное, раз ты так поступаешь. Но что бы ни случилось, я надеюсь, ты все равно сможешь… Надеюсь, ты знаешь, что ты всегда можешь мне довериться, можешь рассказать обо всем… о чем тебе трудно рассказать другим.

Глаза: хлоп, хлоп…

Хорошо. Голова тренера на миг опускается, а потом поднимается вместе с телом. Хорошо.

Дверь за ним закрывается. Триллионы частиц закипают в голове у Скиппи, рубашка липнет к спине — насквозь мокрая от холодного пота, словно он только что плавал в арктических водах, словно он проплыл тысячу миль, настолько изнурены его мускулы. Таблетки под подушкой — уже устаревшие, а на стене — Рупрехтова карта Луны: миллион достопримечательностей, куда хорошо бы попасть. А потом:

Лори?

Привет, диджей, я только что тебе звонила.

Знаю, извини, я просто разговаривал с учителем. А ты что делаешь?

Да так, ничего особенного. Голос Лори звучит на фоне уютных домашних звуков: шум телевизора, теплые комнаты с открытыми дверями. Это Дэниел, говорит она кому-то в сторону. Папа говорит, было бы неплохо, если бы ты зашел к нам на следующей неделе, снова в трубку сообщает Лори. Он вспомнил еще какие-то скучные истории из своего школьного детства. А ты что сейчас делаешь?

Ничего. Ах да! Знаешь — я бросил плавание.

Правда? Когда?

Сегодня. Только что.

Вот это да! О, Дэниел, я так рада за тебя. Мне показалось, что тебе это совсем не нравится.

Так оно и есть. Просто мне нужно было, чтобы кто-нибудь подтолкнул меня к этому.

Я рада, что это сделала.

Я тоже рад.

Ну тогда как насчет пятницы — хочешь встретиться? — спрашивает она.

Ну конечно!

Отлично!

Залив Радуги, Залив Любви, Залив Гармонии! Он уже и думать забыл о тренере, он уже далеко-далеко — на Луне! Озеро Счастья, Озеро Надежды, Озеро Радости — он зажмуривает глаза, он невесомо парит по простору серебряной ночи —

Ребята наконец перестали ждать возвращения мисс Макинтайр. Теперь банки из-под кока-колы и бумага летят в мусорные ящики вместе со всем остальным; все снова безудержно пользуются лаком для волос и дезодорантами; китайское правительство строит что пожелает: ученики Сибрукского колледжа его больше не донимают.

Если бы и Говард мог все позабыть так же легко! Но нет: она мучит его днем и ночью, мурлыча ему с освещенной луной палубы океанского лайнера, сквозь гирлянду чужих мускулистых рук; подмигивая ему из широкой кровати с пологом на четырех столбиках, где она лежит в объятиях своего безликого жениха. Порой ревность является Говарду в обличье ярости: да как она могла солгать ему вот так?! Да как она могла солгать самой себе вот так?! И в одиночестве, в темноте, он сжимает кулаки, обрушиваясь с оскорблениями на нее прямо на палубе воображаемого корабля. А порой он так сильно тоскует по ней, что едва выносит боль разлуки.

Но одновременно его осаждают и другие воспоминания. Помимо его воли, его ум начал заполнять пустоты, оставшиеся в квартире и имеющие форму Хэлли. Вот он зачитывается допоздна на кухне — и вдруг ловит себя на том, что ждет, когда она войдет: он почти видит ее — она в пижаме, трет глаза и спрашивает, чем он занят, а потом, не дослушав ответа, погружается в изучение содержимого холодильника. Вот она у плиты, взбивает яйца для омлета; вот она проходит через гостиную и перешагивает через его ноги, когда он смотрит телевизор; вот она сидит за компьютером, с сигаретой в руке и сосредоточенно изучает какой-то корпоративный сайт; вот она чистит зубы перед зеркалом, пока он бреется… Вскоре квартира заполняется тысячами разных призраков Хэлли, а еще миллион мельчайших подробностей дожидается своей очереди — какие-то новые черточки, на которые сам Говард никогда раньше сознательно не обращал внимания. Все это всплывает как-то само собой, без какой-либо эмоциональной “звуковой дорожки”; эти воспоминания не задевают в нем глубоких чувств, не вызывают какой-либо реакции, в которой он мог бы точно опознать или любовь, или чувство потери, — они просто здесь.

Фарли говорит, что все это напоминает ему один анекдот.

— Отлично, Фарли. Именно это мне, наверное, и поможет.

— Ну, я тут ни при чем, просто напоминает анекдот, и все тут. Рассказать или не надо?

Говард жестом показывает, что согласен слушать.

— Ну ладно. Входит человек в бар — и видит, неподалеку от него сидит парень с малюсенькой головой, каких и не бывает. Тело у него нормальное, а голова не больше бильярдного шара. Он старается не глазеть на него, но вскоре не выдерживает, подходит к тому парню и говорит: “Извините, если вам покажется грубым мое любопытство, но не могли бы вы объяснить — что случилось с вашей головой?” И мужик с крошечной головкой рассказывает ему высоким, резким голосом, что много лет назад, еще во Вторую мировую войну, он служил во флоте. “В мой корабль попала торпеда, и все мои товарищи утонули, — рассказывает он. — Я бы тоже утонул, но только, когда я уже пошел ко дну, меня обхватили чьи-то руки и стали тянуть наверх. Очнувшись, я обнаружил, что лежу посреди океана, а мне делает искусственное дыхание прекрасная русалка. Я понял, что это она спасла мне жизнь, и спросил, чем мне отблагодарить ее. Она ответила, что ей ничего не нужно. “Но что-то же я могу для вас сделать”, — настаивал я. “Нет”, — ответила она. Но ее так тронула моя благодарность, что она решила исполнить три моих желания. Ну, я ничего особенного не желал — разве что оказаться дома, подальше от этой проклятой войны. Я сказал ей об этом, она щелкнула пальцами — и вот мы уже вблизи берега, и я вижу собственный дом, где меня ждут родные. “А еще что?” — спросила она. “Вы уже столько сделали для меня, чего же еще мне просить? — сказал я. — Ну разве что немного деньжат, чтобы как-то перебиться на первых порах?” Она щелкнула пальцами — и вдруг мои карманы раздулись от денег. “Выполнено, — сказала она. — Отныне вы никогда не будете нуждаться. А какое ваше третье желание?” На этот раз я думал долго и упорно, — рассказывает солдат, — и продолжал плыть рядом с ней. Наконец я сказал: “Не хочу показаться слишком нахальным. Но вы не только спасли мне жизнь, вернули меня с войны на родину и сделали меня богатейшим человеком, о чем я никогда и не мечтал. Вы еще и самая пленительная красавица, какую я только видел в жизни. Я знаю: вы вернетесь в океан, а я — на сушу, и мы больше никогда не увидимся. Но прежде чем это случится, я бы больше всего на свете желал один-единственный раз переспать с вами. Это мое третье, и последнее, желание”. Русалка опечалилась. “Боюсь, как раз это желание я никак не смогу выполнить, — сказала она. — Ведь я русалка, а вы человек, и нам невозможно познать друг друга плотски”. — “Правда?” — спросил я. Она с сожалением кивнула. Тогда я подумал еще немного. “Ну ладно, — сказал я, — а как насчет маленькой головы?”