Сильнодействующее средство - Эрик Сигал

Профессор Бергстром еще что-то говорил, по для Ани это уже был простой речевой поток, не проникающий в сознание.

Она еще раз поблагодарила звонившего и повесила трубку.

По лицу ее градом катились слезы. Она посмотрела на старинного друга.

— Адаму дали Нобелевскую премию.

Чарли так обрадовался, что моментально забыл о страшной болезни друга. Он вскочил с кресла и закричал:

— Фантастика! Шампанское в доме есть?

— Есть, — неуверенно ответила Аня. — Но мне кажется, нехорошо праздновать, пока Адам не знает. Ну… пока мы ему не сказали.

Радость Чарли мигом потухла.

— Ты права, — согласился он. — Мы вот что сделаем. Я пробуду у тебя, пока он не придет в сознание. Если ты не против, Аня, я бы очень хотел разделить с ним этот счастливый миг. Для меня это так много значит!

— Конечно. — Она покивала. Они вошли к Адаму и стали смотреть на него. Лицо его — без морщин и по-прежнему красивое — несло печать умиротворения.

— Может, разбудить? — предложил Чарли.

— Я тоже подумала. Давай попробуем, — согласилась Аня. Осторожно тронув мужа, она окликнула: — Адам!

Больной медленно открыл глаза. Уставился на жену и ничего не сказал. Потом перевел взгляд на Чарли. И снова на жену.

— Аня, — едва слышно проронил он. — Как ты, родная?

Аня с Чарли переглянулись.

— Он в сознании. Можно ему сказать. Через полчаса уже, наверное, и не вспомнит, но хоть сейчас поймет.

Она взяла мужа за руку.

— Адам, у нас для тебя чудесная новость, — начала она. — Тебе дали Нобелевскую премию. Официально объявят только через два часа, но уже известно, что выбрали тебя.

Он недоверчиво посмотрел на нее и помотал головой.

— Нет, нет, ты не то говоришь.

— Адам!

— Ты не то говоришь! — повторил он с выражением. — Не меня выбрали, а нас. Без тебя я бы…

Тут у него в мозгу случилось короткое замыкание. Глаза подернулись дымкой, он умолк и опять погрузился в свой мир.

— Он понял! — твердил Чарли. — Понял! Он был в совершенно ясном сознании, когда ты с ним говорила. Ты согласна?

Аня кивнула. И они вдвоем уложили больного на подушку.

Настало утро. Аня готовила Чарли яичницу, чтобы затем отправить его на работу, и тут опять зазвонил телефон. Звонил Прескот Мейсон.

— Слышали? — торжествующим тоном спросил он.

— Да, — тихонько ответила Аня.

— Великолепные новости, а? — Мейсон ликовал, как группа поддержки на стадионе, явно ожидая благодарности.

— Да, да, — согласилась Аня. — Вы проделали огромную работу.

— Послушай, Аня, — с чувством произнес Мейсон, — я не собираюсь скрывать, что мы лоббировали. Но незаслуженно Нобелевскую не дают. — Он сделал паузу и осторожно произнес: — А теперь самое тяжелое. Для тебя.

— Что такое? — не поняла она.

— Адам, ясное дело, с прессой встретиться не сможет. Придется убедить их, что он временно вышел из строя. Ты ведь сможешь ответить на вопросы, а?

Сердце у нее упало.

— А нужно?

— Послушай, душа моя, — не отставал Мейсон, — это нужно не для нас с тобой — для него! Если будешь об этом помнить, то справишься.

Она развела руками.

— А как же церемония? Подумать страшно, что с ним будет к декабрю.

— Аня, будь мужественна, — нежно произнес Мейсон. — Давай не загадывать так далеко.

Она положила трубку и оглянулась на Чарли.

— Я слышал, — сказал он. — У него голос, как иерихонская труба. Послушай, Аня, не знаю, чем мне тебе помочь… Я сейчас поеду, проведу обход и сразу вернусь. В такой момент ты не должна оставаться одна.

— Спасибо, Чарли, — грустно проговорила она.

— Ага. — Он развернулся и быстро вышел из дома.

Оказавшись на улице, Чарли облегченно вздохнул. «И откуда у нее только силы берутся?» — подумал он.

Оставшись одна, Аня немедленно позвонила Лиз Рудольф, по праву считая ее причастной к этой высокой награде. Лиз расплакалась.

Она оплакивала Макса… Адама… Себя.

— Лиз, я бы хотела, когда явятся журналисты, чтобы вы были со мной. Не для того, чтобы помочь мне выпутаться. Я хочу, чтобы вы были здесь, как живое напоминание о том, что эта премия принадлежит и Максу тоже.

Через несколько минут появился Терри Уолтерс. Аня так захлопоталась, что уже почти час не заглядывала к мужу.

Сначала из комнаты Адама раздался изумленный вопль Терри:

— Черт бы меня побрал!

Потом — топот его больших ног, устремившихся на кухню.

— Его нет. Вашего мужа нет!

— Как это?

— Постель пуста. В туалете тоже нет. Его нигде нет. Что могло случиться?

Аня похолодела от ужаса. В начале его болезни случались эпизоды, когда Адам, как лунатик, вставал с постели и бродил по заднему двору. В последнее время его состояние вообще не позволяло ему ходить. А из окна кухни она видела, что в саду его тоже нет.

Они с Терри мыслили синхронно. Рванулись в гараж — и с ужасом обнаружили, что худшие опасения оправдались.

Одна из машин исчезла.

Болезнь Альцгеймера медленно, но неумолимо лишила Адама Куперсмита всех его способностей. В минуты просветления он вспоминал свою прежнюю жизнь и приходил в глубокое уныние. Он не осмеливался сказать Ане, что уже давно принял решение: он не позволит недугу лишить его человеческого достоинства.

Несомненно, было и неврологическое объяснение внезапному — и, безусловно, мимолетному — возвращению к нему сознания. И хотя ученые пока так и не знают, где именно в организме расположено то, что мы называем волей, все признают ее существование и уважают ее неисповедимую мощь.

Вся жизнь Адама Куперсмита была сплошным покорением природы. В юном возрасте это выражалось в мастерских прыжках в воду. Он научил свое тело подчиняться мысли и производить движения удивительной красоты.

Огромная внутренняя сила предопределила характер его научной деятельности, которую Адам посвятил исправлению ошибок природы. И присужденная ему премия была наглядным свидетельством его огромного успеха.

Помимо этого, сообщение из Стокгольма возбудило нервный импульс, стимулировавший такой физический подъем, какого от него уже вряд ли можно было ожидать.

Адам понял: если действовать, то сейчас. Он сел в постели, машинальными движениями натянул одежду, кроссовки — чего не делал без посторонней помощи уже несколько месяцев. Ключи от машины были неосторожно оставлены на столике в коридоре. Он взял связку и вышел.

Дверь гаража тоже оказалась не заперта, так что единственным произведенным им шумом стало легкое урчание «Форда Темпо» в тот момент, когда он задом подавал из гаража.

Адам ехал в лабораторию и внимательно следил за дорожными знаками. Прилежно останавливался на светофорах. Не превышал разрешенной скорости.

Он поднялся в лифте на восьмой этаж, рассчитывая нанести последний визит в свою лабораторию. Но стоило ему заметить за столами и приборами нескольких полуночников, как он развернулся и направился к пожарному выходу.

Адам уверенно и не спеша поднялся по пожарной лестнице на крышу.

Он прекрасно осознавал, где находится и зачем он здесь.

Ему не было страшно.

Адам медленно подошел к краю крыши и какое-то время прямо и горделиво стоял над городом, любуясь им в первых утренних лучах солнца.

Потом, припоминая, как в юности совершал полет над бассейном, он оттолкнулся и прыгнул.

Эпилог

Из четырех враждующих стихийСоздав людей, природа в них вложилаТревожный и неукротимый дух:Он постигает стройный ход созвездийИ дивную гармонию вселенной,Пылает ненасытной жаждой знанья,Мятется, как далекий рой планет;Он нам велит идти, искать, стремиться,Пока мы не достигнем тайной цели —Единственного полного блаженства:Земной короны на своем челе!

Кристофер Марлоу[4]

Вечером десятого декабря именитые представители светской и научной элиты собрались в Большой аудитории Концертного зала Стокгольма на кульминационное мероприятие праздничной недели — торжественную церемонию вручения Нобелевской премии за прошедший год.

В отличие от большинства театральных постановок на этом «представлении» публика располагалась по обе стороны рампы. Ибо к зрителям следовало причислить и восседающих на сцене в несколько рядов полторы сотни членов шведских научных академий, во фраках с белыми галстуками.

Эти черно-белые ряды имели лишь отдельные вкрапления цветных пятен — наглядное свидетельство того, сколь малое место заняли женщины в истории Нобелевской премии.

Ровно в четыре тридцать расположившийся на небольшом возвышении за академиками Стокгольмский филармонический оркестр получил сигнал от своего дирижера Никласа Виллена и заиграл шведский государственный гимн. Публика поднялась, и с правой стороны на сцену вышел Его Королевское Величество Карл Шестнадцатый Густав в строгом черном фраке в сопровождении королевы Сильвии — ослепительной в своем красном платье, с сияющей диадемой на каштановых волосах.