Путь хирурга. Полвека в СССР - Владимир Голяховский

Ермакову немного за сорок — одутловатое лицо кабинетного работника и любителя выпить — «испитое»; лысинка, слегка прикрытая редкими волосами; глаза, бегающие и сверлящие, — как будто все время что-то оценивают и чего-то ждут. Он обрадовался Языкову, они обнялись и расцеловались. Языков его поздравил с повышением:

— Я всегда считал, что тебе на роду написано быть начальником.

— Стараемся, стараемся, — похохатывал Ермаков.

— Надо нам это вместе отметить.

— Да, надо бы, конечно, только вот все некогда.

— Так за чем дело стало, мой молодой помощник готов устроить банкет на славу. У нас к тебе дело: у него уже почти готова диссертация, я хочу забрать его из аспирантуры и перевести в ассистенты. Только он не член партии. Помоги, а он в долгу не останется.

Ермаков немного задумался, прикидывая — выгодно ли ему?

— Что ж, если вы просите, так поможем — ради вас я согласен.

— Где скажешь?

— Давайте в «Арагви», только в отдельном кабинете, чтобы нас не видели. Ждать меня снаружи у входа не надо, я сам приду. Жена придет отдельно. Позовите только своих — вашего доцента Ксану и подругу моей жены Нину Иванову. Их я знаю, а чужих не надо.

Было ясно — он не хочет никаких свидетелей.

Грузинский ресторан «Арагви» был одним из самых дорогих. Кроме грузинских дельцов, его облюбовали для себя московские бюрократы-начальники. Официанты были избалованы большими «чаевыми», а дирекция — разными сомнительными делами.

Ирина, конечно, была в курсе предложения Языкова и цели предстоящего банкета — мы всегда рассказывали друг другу свои дела. Обещанная должность была для нас обоих подарком судьбы. Но мы чувствовали себя неловко из-за этого банкета: если профессор считал, что я заслуживал место ассистента, так почему надо тратиться и угощать какого-то чужого человека? Я передал Ирине слова Языкова: «Я тебе это потому говорю, чтобы ты знал, в каком мире ты живешь, среди каких людей тебе придется вращаться. Пригодится, если ты сам когда-нибудь станешь профессором».

Я предупредил ее:

— Конечно, тебе полагается идти со мной. Но удовольствия ты там не получишь. Решай.

— Скажи, что я нездорова, — отговорилась она.

В назначенный день я приехал в ресторан пораньше, прошел в отведенный нам дальний кабинет и стал обсуждать меню с официантами. Они привыкли иметь дела с крупными тузами и забросали меня грузинскими названиями дорогих блюд: сациви, лобио, харчо, хачапури, лаваш, чурек, шашлык по-карски… По всему получалось, что это обойдется около четырехсот рублей. Чтобы слегка сократить расход, я попросил:

— Подайте две бутылки коньяка «три звездочки», подешевле, но налейте его в графины.

Ермаков приехал раньше других, по-хозяйски оглядел стол:

— Скажи, чтобы поставили четыре бутылки коньяка «особый», самый дорогой, и чтобы подали в бутылках — без обмана.

Первый тост произнес Языков — громогласно и немного подобострастно:

— За нашего дорогого друга Владимира Ермакова, человека широкой души, большой доброты и самых лучших душевных качеств. Он заслуженно получил высокий пост: поднимем бокалы и пожелаем ему успехов в новой работе и счастья в личной жизни!

Все полезли чокаться с дорогим другом. Пить полагалось до дна. Потом пили за подругу жизни, тоже до дна. Потом каждый опять поднимал тост за Ермакова и его жену. И опять все лезли чокаться. Пили за всех, дошла очередь и до меня, Ермаков сказал:

— Пожелаем молодому ассистенту успехов.

Языков мне подмигнул: это равносильно утверждению в должности.

Шла настоящая русская пьянка, все захмелели, больше всех сам Ермаков — его душа это обожала. Он разошелся и рассказывал сальные анекдоты, годные в солдатских казармах:

— Пришел балагур-солдат из увольнительной, ребята его обступали, ждут рассказа. Он сапоги стащил, портянки развернул и говорит: «У невести был — на-еб-си!». А еще — спрашивают старого еврея: «Рабинович, вы еще ебетесь?» — «Да, ебусь, только после меня надо переебывать».

Пьяные женщины истерически взвизгивали, хохотали. Он запел матерные частушки:

Сверло — колун,Топор — пила,Пизда по старице плыла,Перепоясана ремнем,Эх, поебемся вечером!

Языков слегка похохатывал громким басом — видно было, что удовольствия не получал. Я стеснялся и пьяно улыбался на этот разгул бюрократа-взяточника. А он разошелся:

— Я кто? Я Ер-ма-ков! Мой род от Ермака! Мы завоевали Сибирь! Я все могу!..

На прощанье он полез целоваться со всеми, достались лобызания и мне. Вдвоем с Языковым мы поддерживали его при выходе из ресторана. На следующий день я смущенно поблагодарил Языкова:

— Спасибо вам за помощь. Я понимаю, что вы вытерпели этот разгул ради меня.

— Да, терпеть приходится. Помнишь старую истину из «Горя от ума»: «служить бы рад, прислуживаться тошно»? Тошно, а коль надо чего-нибудь — и приходится.

Ирине я только сказал:

— Дело улажено. Но хорошо, что тебя там не было — я бы не смог смотреть тебе в глаза.

Улучшение жизни

Два важных события в нашей жизни произошли к моему тридцатилетию: я стал ассистентом кафедры и моему отцу дали, наконец, квартиру на всех нас.

Ассистент — это солидное положение, особенно для моего возраста. Оно давало перспективу дальнейшего научного роста и зарплату в три раза больше прежней. Когда защищу кандидатскую диссертацию, она возрастет еще — надбавка за ученую степень. Мы с Ириной вздохнули свободней: она все еще не работала и материально мы были очень стеснены. Родители нам помогали, но ведь каждому хочется иметь свои деньги, особенно с возрастом. Теперь я мог сказать, что опроверг все три пункта маминой поговорки: «В двадцать лет ума нет — и не будет; в тридцать лет жены нет — и не будет; в сорок же денег нет — и не будет». Все уже было.

Квартиру отцу дали, когда ему было уже почти шестьдесят лет, после двух лет нервотрепки и тяжелой борьбы с бюрократией. Ничего в Советском Союзе легко на доставалось. По всем статьям закона нашей семье полагалась квартира — каждому было положено по 9 квадратных метров, и отцу с научной степенью еще дополнительные 10 квадратных метров — всего 55 квадратных метров. Нам выделили только 36 квадратных метров, мало для пятерых — родителей и нас. Но даже при этом районные власти тянули, тормозили и отказывали. Мы вынуждены были искать рычаги поддержки. Знакомый депутат районного Совета доктор Рафаил Зак помог нам преодолеть бюрократический барьер.

Квартира в новом строящемся районе Москвы — в Черемушках. В те годы по указанию Хрущева строили много стандартных блоковых пятиэтажных домов с низкими потолками. Правительство всё-таки спохватилось, что надо развивать жилищное строительство. Но Хрущев громогласно заявлял на партийных съездах, что он против «архитектурных излишеств», и поэтому строительство домов было доведено до минимума затрат. Отсюда и плохая планировка, и плохое качество домов. Остряки назвали их «хрущобы». После двадцати четырех лет жизни в деревянном бараке мы переехали из трущобы в хрущобу. Наш дом был далеко от работы, далеко от центра и далеко от метро. Но все равно — это была большая общая радость. Наконец-то мы с Ириной после трех лет раздельной жизни станем жить семьей.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});