Долгий сон - А-Викинг

— Я вот по этой моде бесстыжей… соленым прутом!

Пашку заклинило у крыльца. Ну, точно, Леська вот этот самый купальник привезла! Врастая в землю, впитывал их не особо сердитую перепалку и рисовал себе Леську, которая сейчас крутится у ихнего старого, подслеповатого зеркала и показывает всю себя, ну которая в купальнике и как есть вся голая!

Сунуться к занавеске… Или заметят? Или не разглядишь? Или…

Внутри пристукнула дверь сеней, Пашка торопливо перевел дыхание, аккуратненько постучал. Вошел — бабка уже махнула по столу трескучей от крахмала скатеркой, встретить с приездом за семейным столом, а Леська спустя минутку появилась из своей «залы» в коротышке-сарафанчике, снова заулыбавшись Пашке:

— Так ведь и знала, что забудешь гостинцы! Вот, держи!

Принимая пакет, просветил сарафанчик как рентгеном. Понял, что рентген из него хреновый… а Леська словно издевалась — потянулась к верхней полке, что-то еще достать. Ее сарафанчик еще школьные годы помнил, коротышка, и как есть половина тугих ядреных голышей вдруг с размаху, сладким ударом Пашке по глазам! Врут девки! Не бывает таких купальников! Голая Леська под сарафаном… Ну как есть голая!

Проглатывая ватный ком в горле, пошел снова торопить солнце и опять закрутил в голове вопрос — а тогда какую ж такую моду бабка Леське обещалась прутом выстегать? Он ведь зашел ну почти сразу, она разве что сарафан накинуть успела бы. Тьфу ты, черт вас побери, с вашими модами! Споткнулся о Епифаныча, здоровенного Леськиного кота, который мрачным мявом коротко послал его со вполне человечьими интонациями. Тебе хорошо, котяра, тебя Леська не стесняется…

x x x

Печная труба на баньке уже вовсю пыхтела березовым дымом, набирая жар, а Леськин жар только начинал гореть на щеках — тетушки еще пару-тройку дней не будет, пусть уж лучше бабуля по-свойски полосок выпишет, и все — дважды не вешают! Вот далась им эта мода… Не понимают ни фига, а туда же — по рукам пошла, это гулящий знак! Языки без костей… — помотала в кадушке прутьями и поежила плечи, словно уже свистнул пучок пониже лопаток.

А сама чего, не знала? Знала ведь, чего скажут! Ученость тут свою показала, независимость… Фифа институтская. Дурочка с переулочка. Вот и терпи теперь, не за моду, а за дуру…

Оставила в покое розги, пусть мокнут. Ладно хоть не в рассоле! Тетушка Анна точно бы под солянушки положила, а они… Ух, тут от обычных в лавку втереться охота, а под солянушками света белого не видать и горло потом саднит, что крик в себе давишь. А вот и пусть тебе!

Пашка опять же… Крутится как прилипнутый. Ишь какой вымахал, а ведь по всему видно, что меня ждал. Может… а давай ему — показушку! Даже охнула от накатившего стыда и тут же не смогла соврать даже себе — а ведь хочется! Хочется и ему показаться и самой себе сладко сделать. Вроде и не снился, вроде и не мечтала, а вот как увидела — родное, конопатое, уже на парня совсем похожее! Ой, дура, прекрати! Чуть ладонь не прикусила, борясь с собой. Искоса взгляд на розги, короткое движение бедер… и огнем словно не от розог, а от его глаз. Перестань, говорю, дура!

x x x

Полистал журналы. Машины почему-то в голову не лезли, а растопыренная красотка на капоте крутой тачки снова повернула мысли к Леське и к этому треклятому купальнику. Вот блин, дался он мне! Да на фиг надо! Что я, Леську голышом не видал? Видал… сто лет назад. Когда ни сиськи, ни письки и попа с кулачок… Не ври, все у нее на месте уже было!

Дал сам себе по уху, выгоняя глупь из головы. И засопел над ремонтом верши, так кстати порванной в прошлый раз. Хоть быстрей время пройдет…

Ближе к ужину взял себя в руки железными рукавицами и стальной силой воли. Степенно и серьезно сложил рыбацкие припасы, проверил одежку и твердыми шагами пошел огородами — приглашать гостевушку на рыбалку, потому как обещано было. Да и причем тут купальник, кто в нем рыбачит…

У бани словно споткнулся — Епифаныч мрачно глядел на него, усевшись прямо на проходе. Беззвучно раззявил пасть, дернул хвостом, словно предупреждая. Умный Пашка понял старого Леськиного друга — в доме ругаться не ругались, но явно не ласкались.

Бабка елозила все опять же про какую-то «бл… моду» да про «позорище на весь белый свет», Леська вяло огрызалась и потом вдруг втрое громче отчеканила:

— В доме не будем! Придет кто проведать, а я тут телешом извиваюсь. Не маленькая! В сарайку пойду. Там и выстегаешь! В сарайку, говорю!

— Я бы тебя вот чессслово вообще на паперти секла… — злости в голосе бабки не слышалось, но и просто так гладить Леськин зад она явно не собиралась. — Иди и вправду на столбец, я тебе там все как есть и разрисую… охальница!

x x x

Возьмет бабка плеть или намоченные уже розги, Пашка не слышал — дверь сарайчика уже скрипнула от его руки. Ткнулся внутрь, замер, замирая от стыда и растерянности. Увидят — это же позору будет! Даже не ему, Леське! Скажут, пацан сопливый, затаился, на девкин зад поглядеть… стыдобище!

Вот, придумал! Пулей вылетел обратно, в десять прыжков домчал до своего подворья, суматошно разбросал в углу столярки старье и вытащил на свет божий два крепких весла. Назад бежал с веслами, как в штыковую, наперевес. Бляммц! Не отряхиваясь, вскочил, потер шишку на лбу и ввинтился в узкую щель приоткрытой двери. Пристроил весла за угловатым дровяником, шумно перевел дух. Вота! Вдруг заметят — а чего? За веслами зашел — на рыбалку же, на парной лодке пойдем, сам знаешь, на Резвяке течение ого-го! Брысь! — это уж сам себе и замер, превратившись в два огромных глаза на безжизненной статуе имени Пашки…

x x x

Тень обратилась в бабку Глашу. Помахала перед лицом рукавом, прогоняя свет и привыкая к легкой тени. Уложила на чурбачок принесенный пук мокрых, набухших от воды розог, сноровисто скрутила узловую петлю на толстой веревке и только пожала плечами, услышав просящий Леськин голос:

— Руки не вяжи… Сама вытерплю, не впервой…

— Уж правда твоя, что не впервой… Бесстыдница! Сколь уж сечена, как уж с Аннушкой старались, а то одно, то другое отчебучит… Был бы мужик в доме, ты бы давно шелковая стала.

— И без мужика по три дня встать не могла… — как себе пробурчала Леська, а Пашка даже поежился — он хорошо знал, как нужно сечь девчонку, чтобы даже терпеливица Леська три дня лежала. И столь же хорошо знал характер Анны, которая только по названию приходилась Леське тетушкой.

Наполовину глухая, на вторую подслеповатая бабка все-таки услыхала. Или догадалась:

— Молчи уж… кого любят, того и дерут! — перебрала в узловатых пальцах прутья, сложила три, махнула рядом с телом.