Дикий Порт (Райские птицы) - Ольга Онойко

— Ты погоди, — негромко, чуть гнусаво протянул над ухом Лилен Синий Птиц, — вот они ещё посидят, подвыпьют и начнут рассказывать, как они боялись директрисы. Это вечная тема — «как мы боялись директрисы». До старости…

Лилен постаралась не обратить внимания. Так, чтоб он понял.

Взгляд Птица уже явственно размывало; казался он не столько пьяным, сколько задумчиво-тоскливым. Под блестящими наманикюренными ногтями темнели коричневые полосы: Димочка ломал в пальцах очередную сигарету с акарой. Крошка сыпалась на белые брюки.

Солнце проворчал что-то и потянулся к бутылке.

— Полетаев, — мурлыкал Этцер, — красься. Иначе жизнь твоя станет адом.

— Уже стала!

— О чём и я. Ну как ты не поймёшь? Борода ничего просто так не говорит. Это же симпатическая магия, понимаешь? Два явления, на первый взгляд никак не связанные, но в действительности находящиеся в нерасторжимом родстве. Одно следует за другим. Так что если ты покрасишься…

— Несимпатичная твоя магия, — уныло сообщил Костя. — Север, что мне делать? Я несчастный, умученный человек.

— Полетаев! Кому ты жалуешься?! Ты ЭТО видел?! — и Шеверинский ткнул пальцем в своё белокурое проклятие.

Солнце скорбно опустил лицо долу.

— Север, — пафосно сказал он, — давай выпьем.

Тот, не говоря лишнего, налил. Звезда Терры начинала путь к вечеру и светила в спину ему: в тени загорелое лицо Шеверинского казалось ещё темнее, только блестели белки глаз и зубы в улыбке. Блеснул хрусталь, и поднявший его провозгласил:

— За то, чтобы эти сволочи действовали нам на нервы как можно дольше!

Синий Птиц иронически дёрнул углом рта. Таисия, облокотившись на стол, щурилась и улыбалась самым домашним, ласковым образом. Все энергетики в спокойной обстановке кажутся исключительно безобидными людьми… Димочка думал, что несмотря на все протесты Алентипалны, Иван Михалыч распорядился вести в РС тот армейский психотренинг, после которого убийство становится рассудочно-волевым действием и не влечёт за собой особых переживаний и угрызений совести. Бабушка опечалилась, но отступилась: она понимала, насколько далеко положение дел от всеобщей любви, и какая сила — райские птицы.

Тогда Батя тоже сделал уступку. Без просьб, просто в ответ. Для её душевного спокойствия.

Не нападение.

Только поддержание мира.

Насколько Птиц понял, девица Вольф страстно мечтала пойти по стопам матушки и записаться в Джеймсон, но местра Вольф-старшая встала стеной. Марлен рассказывала это Северу, думая, что Димочка спит с открытыми глазами, но он не упускал ни слова из застольных бесед.

— Она не хотела, чтобы я общалась с нуктами, — жаловалась девица, — она говорила, что я стану на них похожа!

«Вот отчего у Севера не клеилось с нашими девками, — лениво думал Димочка. — Он туповатых любит». С его птичьей ветки ясней ясного виделось, что покойница не от драконов спасала дочку, тем более, что болтать с ними та всё равно научилась отлично.

В Джеймсоне готовят профессиональных солдат. Таких, у кого тверда не только рука, но и мысли.

Спокойных.

Отбор есть отбор, и наверняка среди экстрим-операторш много слабых амортизаторов…

Таисия улыбалась.

Синий Птиц помнил, что в рукопашной её любимый удар — пальцами в глаза. Скорость у хорошего энергетика такова, что мало кто из нормальных, пусть даже натренированных людей сумеет поставить блок. «Не настолько банально, как в пах, — рассуждала Чигракова. — И женственно!»

У выпускниц Первого корпуса оригинальные понятия о женственности.

А вторая тройняшка, Настя, сейчас летит сюда. Шеверинский сказал, что они встречали её на Диком Порту, в клубе «Серебряный блюз». Димочка не вспомнил. Он вообще не помнил Дикого Порта. Север, услышав об этом, долго смотрел странным взглядом, но ничего не сказал. Анастис отработала роль визитной карточки местера Люнеманна, знаменитого пиратского короля, и теперь сопровождает Больших «Б».

А третья тройняшка, Ксеня, во временной спайке с Ручьём и Клёстом на Древней Земле ворочает такие дела, что только держись. Об Аксенис меньше всего слышно, и появляется она редко. Последний раз Птиц её видел, когда… да, именно.

…В Райском Саду.

— Мало быть сверхполноценником, — сказал он тогда. — Надо ещё что-то из себя представлять.

Алентипална вздохнула.

Уютно пощёлкивали спицы. Задумчиво, колыбельно журчал малыш-водопад, струйка воды с детское запястье. Падал в каменную чашу, украшенную резьбой. Бабушка сидела на каменной скамье возле чаши, на старом детском одеяльце, сложенном вчетверо. Вязала. Дима смотрел и не мог понять, то ли она просто вяжет, то ли поёт так.

Это Алентипална начала звать их райскими птичками. А о себе говорила: «Я птица-страус. Как пну — мало не покажется». Видя её, трудно поверить, что на самом деле это ещё мягко сказано. Кто-кто, а Синий Птиц знал, какое счастье можно спеть человеку спроста, мимоходом, по случайному раздражению.

Чуть одаль, на мощёной белым камнем дорожке, стояла Ратна-Жемчуг — миниатюрная, прямая, строгая, в неизменном чёрном платье до пола, похожая на шахматную фигуру. Блестящие тёмные волосы обрамляли узкое лицо, как вороньи крылья. Талия Ратны даже для её невысокого роста казалась несоразмерно тонкой, точно директриса была вовсе не человек, а лаэкно какая-нибудь.

Директриса считала, что между нею и куратором Райского Сада имело место некое соперничество, которое она, Данг-Сети, проиграла. Свой проигрыш Жемчуг при каждом удобном случае подчёркивала, отчего Бабушка, не разделявшая её представлений, очень нервничала. Алентипална полагала, что своим положением обязана не себе, а тем мужчинам, за чьими спинами ей так спокойно. Она старалась быть с Данг как можно вежливей, и только злила её этим.

— Кем ты хочешь быть? — спросила Бабушка.

— Не знаю. — Птиц смотрел, как течёт вода: падает сверху, серебряными пузырьками тревожит тёмное зеркало чаши, успокаивается, уходит дальше по жёлобу.

В эту самую чашу крайне удобно макать чью-нибудь дурную голову. Но когда рядом Алентипална, всё чародейство Райского Сада выбирается из щелей, где пряталось от малолетнего хулиганья. Давным-давно сели за проекты великие архитекторы, ландшафтные дизайнеры и художники, а молодая Бабушка украдкой спела им творческую удачу. Сложной и необыденной была цель — не украшение создать, не дворец, а место, где больной, психически нестабильный ребёнок вырастет здоровым и весёлым…

— Я смогу всё, за что возьмусь, — сказал Васильев. — Но только потому, что я корректор. Забрать это — и я никто.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});