Шотландская сага - Мунро Джеймс

— Я — Джеймс Кэмерон, боевой лейтенант сто сорок пятой эскадрильи. Я вас тут никогда не видел прежде, вы навещаете кого-нибудь?

— Нет, — незнакомец пожал ему руку, — я прибыл сюда всего несколько минут назад, как раз вовремя, чтобы в первый раз почувствовать, что такое бомбардировка. Наверное, я буду в вашей эскадрилье. Меня зовут Хью Маккримон, летный офицер Хью Маккримон.

В тысяча девятьсот тридцать девятом году будущее Хью Маккримона, казалось, было все расписано наперед. Его отец, Родерик Маккримон, всеми уважаемый республиканский сенатор, уже отписал большую половину земель под ранчо в Озарке своему сыну, что обеспечивало ему значительный доход. Ожидалось, что, когда Хью закончит обучение юриспруденции, он пойдет по дороге, проторенной его отцом: судья штата Миссури, потом большая политика.

Когда в Европе разразилась война, никого в Соединенных Штатах это не удивило. Такая возможность обсуждалась повсюду в клубах и на политических собраниях по всей стране в течение нескольких лет. Единственно, что было не совсем известно, — когда, где и кто будет в нее вовлечен.

Некоторые американцы считали, что их страна просто обязана вступить в войну немедленно, но большинство верило, что нужно держаться подальше от этого мирового пожара. Старые государства Европы веками вели между собой войны. Лучше уж оставить их в покое.

Хью Маккримон не был согласен со сторонниками такой изоляции. Адольф Гитлер, неуравновешенный фюрер Германии, был одержим манией высшей расы, которая будет править миром, и твердо намеревался истребить всех евреев в Европе. Было бы неразумно считать, что народ такой огромной страны, как Соединенные Штаты Америки, будет оставаться в стороне и закрывать глаза на то, что происходит в остальном мире.

Родерик Маккримон, будучи старше и мудрее, уверял его, что Америка уже внесла свой вклад в первую мировую войну. Курс на войну не позволит стране превзойти все другие страны по богатству и значимости. Все его симпатии были на стороне Великобритании, которую он считал единственным бастионом свободы в завоеванной Европе, однако он был сенатором Соединенных Штатов. Его родина — Америка. Он понимал, что они могут выйти из этой войны, став самой могущественной нацией, какую когда-либо знал мир.

Сын и отец провели много часов, обсуждая ситуацию в Европе, во время каникул Хью. Но обязанности Родерика потребовали на долгое время его присутствия в Вашингтоне, в то время как Хью был занят своей учебой, а Европа так далеко, за много миль через Атлантический океан.

Хью Маккримон завершил юридическое образование в начале лета тысяча девятьсот сорокового года, и это событие совпало с его двадцать четвертым днем рождения.

На ранчо в Озарке собралось большое общество, чтобы отметить двойной праздник. Среди многочисленных гостей были и друзья Хью, которых он приобрел за время учебы, политические коллеги его отца, соседи Маккримонов и все высшее общество штата Миссури.

Среди всего этого пестрого собрания нельзя было не обратить внимания на большое число девушек, достигших брачного возраста. Хью Маккримон считался едва ли не самым подходящим женихом в Штатах, и матери не жалели расходов, чтобы их дочери не остались незамеченными на этом балу года.

— Наверное, приятно чувствовать себя в поле зрения самых красивых девушек Миссури? — Лаура Маккримон задала этот игривый вопрос, когда брала своего брата под руку и уводила от общества одной из матерей, объединившейся со своей дочерью и пытавшейся целиком завладеть его вниманием на более долгое время, чем позволяли приличия.

— Я чувствовал себя индейкой в сарае мясника перед Днем Благодарения, — уныло сообщил Хью. — Это не столько празднование дня рождения, сколько брачный базар. Некоторые матери совершенно вульгарно ведут себя. Я уверен, что женщина, от которой ты только что меня спасла, уже кинула кости, какой из дочерей я достанусь, если бы я проявил к ним обеим хоть малейший интерес.

— Хью! — Лаура считала все это скорее забавным, чем удручающим. На семь лет моложе своего брата, она обожала его. — Сам виноват, что такой привлекательный — и, конечно, такой богатый, о чем все мамаши прекрасно осведомлены.

— Я полагаю, что приятная внешность в данном случае не играет роли, — честно сказал Хью. — Смотри, Лаура. Скоро настанет и твоя очередь, если только ты не сбежишь с каким-нибудь работником на ранчо, тем самым шокировав весь штат.

Беседуя, они вдвоем подошли к крыльцу дома, и Хью, который пил редко, взял лимонад с сервированного столика и повернулся, чтобы посмотреть на роскошно одетых мужчин и женщин, собравшихся на лужайке.

— Посмотри на них, Лаура. Никого ведь не волнует то, что, пока они тут развлекаются, мужчины и женщины воюют и тысячами погибают в Европе. Ты видела сегодня утром газеты — фотографии берегов Дюнкерка? «Спит-файр» был сбит полудюжиной «мессершмиттов»?

— Ну, все это происходит в Европе, Хью. А мы сейчас тут, в Америке. Каждый воюет в своей войне. Кроме того, сегодня — твой день рождения, и мы все собрались отметить завершение твоего образования. Ты не должен портить праздника отцу. Он готовился к этому моменту несколько месяцев, ты ведь знаешь. Кроме того, у него приготовлен подарок, и я думаю, что он уже готов вручить его тебе.

Почтительно направляемые слугами, люди начали перебираться поближе к помосту для оркестра, на котором музыканты уже вставали со своих мест. Родерик передвигал дирижерский пульт ближе к краю помоста, в положение, откуда он был виден всем.

Когда он остался доволен всеми этими перемещениями, а в микрофоны подули по крайней мере полдюжины людей, Родерик Маккримон призвал всех к молчанию.

— Леди и джентльмены, мне доставляет большое удовольствие видеть вас всех, собравшихся, чтобы отметить два события, которыми я очень горжусь. Первое — день рождения моего сына, случай, который произошел столько лет назад, что страшно даже подумать, сына, которым я всегда гордился…

Подождав, пока стихнут аплодисменты, Родерик Маккримон продолжил:

— Второе — мы празднуем здесь сегодня получение им диплома юриста, и, я должен признаться, с лучшими оценками, чем те, что я заслужил в свое время.

На этот раз послышались аплодисменты и смех, которые продолжались, пока Родерик не поднял руки, призывая к молчанию.

— Как многие из вас уже знают, семейство Маккримонов жило в Соединенных Штатах столько, сколько существует штат Миссури. Мой прадед — тезка Хью — приехал из Шотландии именно на это ранчо, то есть на это место, где мы все сейчас собрались, сто двадцать лет тому назад. В этом диком месте его сын и мой дед, один из первых поселенцев, был и первым шерифом, что осуществлял правосудие с шестизарядным револьвером за поясом. Я часто думаю, вот было бы хорошо, если бы штат разрешил мне действовать так же…

Снова послышался смех, но Родерик продолжал:

— Оба этих больших человека воевали в Гражданской войне, а бригадный генерал Роберт Маккримон погиб, сражаясь за дело, в которое он страстно верил: справедливость. Мой отец продолжил эту традицию, служа адвокатом во времена беззакония в штате, а позднее он стал судьей. Я надеюсь, что и я, будучи адвокатом, судьей Верховного суда, а потом сенатором, тоже внес свой маленький вклад в дело, которое они начали. Дожить до счастливого момента, когда и мой сын окончил обучение и стал адвокатом, — это исполнение моей самой дорогой мечты.

Патетическим жестом Родерик указал пальцем в небо.

— Я искренне верю, что три поколения Маккримонов смотрят на нас с небес на эту сцену со всей той гордостью, какую я чувствую сейчас.

Повернувшись туда, где стояли Лаура и Хью со своей матерью, Родерик сказал:

— Сын, для тебя небо — не предел, и чтобы доказать это, я купил тебе довольно необычный подарок по случаю окончания учебы.

Повысив голос — без особой на то нужды и вызвав тем самым помехи в усилителе, от которых заложило уши, владелец ранчо прокричал:

— О'кей, мальчики, везите его сюда.