Великий путь. Вечное пламя - Бхагаван Раджниш

И вот этот логик придумал особое слово, которое как бы встало между «да» и «нет». И «да», и «нет» несут в себе определенность: в первом случае - положительную, во втором - отрицательную. Поэтому он и придумал свое слово - «да-нет». Уже само его звучание снимает всякую определенность. Вы тут же уточняете: «Так что вы все-таки имеете в виду: да или нет?» А вам говорят: «Да-нет». «Да-нет» - это и ни «да», и ни «нет», а оба сразу.

Жизнь все время движется и меняется. Она разрывается между «да» и «нет», между положительным и отрицательным, между днем и ночью, между жизнью и смертью.

Махавира уже две с половиной тысячи лет назад нашел слово «сыят». Спросите его про Бога, он скажет: «Возможно». Но что это за ответ? Либо Бог есть, либо его нет совсем - вот так работает наш ум, вот так его воспитали. Вы спрашиваете кого-нибудь: «Ты там, ты в комнате?» - и вам ответят: «Возможно». Как вы это воспримете?

«Возможно» Махавиры гораздо ближе к реальности, потому что тело человека может находиться в комнате, но его самого может там и не быть -может, он где-то в миллионах световых лет отсюда. Как же ему сказать «да»? Как быть с умом? И как ему сказать «нет»? Как насчет тела? Поэтому он скажет «возможно» и оставит выбор за вами. Это не тот случай, когда можно ограничиться положительным или отрицательным. Нужно и то, и другое.

В начале двадцатого века наука была очень определенной. Собственно, в этом и было ее значение. Философия - туманна, религия - вообще выдумана, наука - определенна. Два плюс два всегда четыре. Такова была ситуация в самом начале века. И вплоть до двадцатого столетия ученые просто горой стояли за определенность, потому что раньше наука была очень поверхностна, глубокие исследования не проводились.

Теперь же наука зарылась в поиск настолько глубоко, что для ее понимания сегодня необходимо обладать очень острым умом. Чтобы увидеть, насколько сложной стала современная наука, достаточно взять одну из самых сильных работ по математике - «Основы математики» Бертрана Рассела. На двухсот шестидесяти пяти страницах этой книги Рассел доказывает, что два плюс два и в самом деле равняется четырем. Двести шестьдесят пять страниц, которые никто не читает, потому что осилить их под силу только математикам.

При всем этом Бертран Рассел не был в силах работать над своей книгой в одиночку, ведь он не был профессиональным математиком - он был философом, он вынашивал философские идеи касательно математики, - так что он сотрудничал с ученым по имени Уайтхед, который тоже имел философский склад ума и разбирался и в философии, и в математике.

И они сообща потратили долгие годы на написание «Основ математики», книги, которую никто не читает. Два гения потратили впустую немало лет. Эта растрата очевидна даже ребенку: двести шестьдесят пять страниц мощной логической аргументации, и все это ради каких-то «два плюс два равно четыре»! Эта книга была написана в начале века. Сегодня она уже никому не нужна.

Они изрядно потрудились. Вот вам, например, просто известно, что два плюс два будет четыре, но они доказали это равенство со всех возможных сторон. Но математики современности утверждают, что два плюс два - это вовсе не обязательно четыре. Иногда это может быть пять, а иногда - три. Все зависит от обстоятельств.

Их доводы глубоки, но вполне понятны. Они рассуждают так: утверждение, что если к двум прибавить два, то в результате получится цифра четыре, традиционно считалось непоколебимой истиной, потому что мы забыли об одном важном моменте - ведь все эти цифры не существуют, они выдуманы. Два стула и еще два стула - это реальность, но просто два и еще просто два?.. Вы когда-нибудь встречали цифру в природе? Господин Один пошел в магазин. Вся математика - это продукт людского воображения.

Новая же математика пытается установить связь с реальностью, но отсюда появляются сложности. В реальности два одинаковых предмета, на самом деле, не в точности одинаковые. Что уж говорить о четырех? Например, если есть две женщины и еще две женщины, то нельзя из них сделать четыре, потому что каждая из них по-своему особенна. Чтобы сложить четыре разных человека, нужно просто воспринимать их как четыре равные единицы, но это неправильно.

В реальности все зависит от обстоятельств. Иногда один человек может равняться сразу всему миру: Сократ, Будда, Эйнштейн - каждый из них может в одиночку стать целым человечеством или даже больше, потому что остальное человечество никак себя не проявляет, а они поодиночке подарили миру свое огромное видение всего сущего. Нельзя считать таких людей единицами, равными первому встречному; это будет неверно, потому что так вы не принимаете в расчет качество.

Но тут все усложняется. В общем, для обычных мирских дел два плюс два - это по-прежнему четыре, но с точки зрения экстраординарного понимания два плюс два может быть и пять, и три, и вообще что угодно, в зависимости от ситуации.

Старая математика свое отжила, былой определенности больше нет.

Евклидова геометрия имела определенность, и в этом была ее красота. Там не было и намека на неустойчивость - настолько ясными были все определения. Кратчайшее расстояние между двумя точками - это прямая линия. Но это чистая абстракция, потому что если вы на самом деле захотите провести совершенно прямую линию, то у вас ничего не выйдет.

Так что сегодня создается неевклидова геометрия, утверждающая, что прямых линий вообще не бывает. Вот, например, вы прочертите линию на полу в этой комнате, но ведь пол - это часть круглой земли. Если продолжить эту линию с обоих концов, то рано или поздно концы сомкнутся и образуют круг. Если прямая линия в результате становится кругом, то она и с самого начала не была прямой - она была дугой, частью круга; просто это была настолько незначительная часть настолько гигантского круга, что вы невольно впали в заблуждение определенности.

Прямых линий не бывает. Все евклидовы определения оказались ложными. В абстракции они верны, но в реальности никуда не годятся; между тем, современная наука старается подойти к реальности как можно ближе.

Именно поэтому я говорю, что она приближается вплотную к реальности со многих сторон и тем самым , даже о том не подозревая, соглашается с мистиками, потому что мистики тоже старались именно приблизиться к реальности и уйти от иллюзий. Разными путями они приближаются к одной реальности. И когда путь к реальности пройден, человек либо замолкает -потому что любые слова кажутся неверными, - либо начинает высказываться туманно, вроде Махавиры: «Возможно, да, а возможно, и нет», - одновременно выдавая в качестве аргумента и положительное, и отрицательное, в то время как в повседневности такая парадоксальность вызовет непонимание.

Махавира не мог повлиять на многих, и главным образом потому, что он родился на двадцать пять столетий раньше своего времени. Эйнштейн бы нашел с ним общий язык. Махавира не был математиком, но озвучил он в точности ту же самую теорию относительности. Глупо утверждать, что такой-то человек обладает высоким ростом до тех пор, пока ему будет некого противопоставить, потому что в природе нет такой вещи, как высокий рост - есть только сравнения. Если рядом с ним поставить какого-нибудь пигмея-карлика, тогда он будет высоким.

Есть одна древняя поговорка: верблюды не любят шастать по горам. Я не знаю, о чем вообще думают верблюды, но можно быть уверенным, что они не карабкаются в горы. Они живут в пустынях, где нет никаких гор. Но те люди, кто придумал эту поговорку, несомненно, были лучше осведомлены. Верблюды не любят шастать по горам, потому что рядом с горами они чувствуют себя неполноценными.

Совсем недавно Фрейд сделал открытие: верблюды всегда знали, что в горы им лучше не соваться, потому что там легко можно нажить себе комплекс неполноценности, а избавиться от него потом чрезвычайно сложно. Спокойней оставаться в пустыне, где выше, стройнее и больше тебя никого нет. Разве не лучше пожинать плоды мании величия? Зачем бестолку ходить в эти чертовы горы?

Все, что мы говорим - относительно, и эта относительность меняется, потому что, как я уже вам сказал, жизнь - это течение.

Как-то я рассказывал вам историю о Мулле Насреддине и его замечательном домике в горах. Время от времени, уставая от мирских дел, он заявлял:

- Все. Я ухожу в горы. На три, на две, на четыре недельки.

Но он никогда не был последователен. Он уходил на три недели, но уже на четвертый день возвращался домой.

Друзья недоумевали:

- Раз ты собираешься вернуться обратно через четыре дня, зачем же ты врешь? Мы же не стали бы чинить тебе препятствия, если бы сразу узнали, что ты вернешься через четыре дня. Это же твой дом - можешь приходить и уходить, когда захочешь, можешь оставаться сколько пожелаешь. Почему же ты без конца уверяешь нас... Ты еще ни разу не вернулся точно в тот день, когда собирался.