Не стреляй первым - Валерий Гусев

Узкоглазый встал, назвался Сабиром Абдукаримовичем и широко повел рукой от сердца:

– Прошу к столу, уважаемый. Мы всегда рады гостям. И ты извини, дорогой, за проверку. Предосторожность. Время такое: не сразу узнаешь – кто друг, кто враг. Кого за стол посадить, а кого и к стенке поставить,

– Не надо было деру давать, – угрожающе упрекнул Митрохин. – Успеешь еще.

– У меня в багажнике, – попытался смущенно оправдываться Серый…

– Что у тебя было в багажнике, нам хорошо известно. И что будет – тоже, – напористо заметил Сабир, щуря глаза до щелочек. – А вот что сам ты за человек – надо узнать. Гридин за тебя просил.

– Еще бы, – усмехнулся Серый.

Рустам, включив свет, плотно закрыл ставни.

– Так уютнее, – с улыбкой пояснил Сабир. – И не помешает никто. Так что ты за человек, Сергеев? Чем живешь?

– Живу сам по себе, – ответил Серый, разворачивая салфетку. – Никому не должен. Ни перед кем не отчитываюсь. Свободный художник.

– И что же ты рисуешь, художник?

– А за что хорошо платят, то и рисую. – Ел и пил Серый с аппетитом, чему и сам немало дивился. – Там срисовал, еще где-нибудь. Глядишь, и пригодилось. Только не понимаю, зачем Гридин беспокоился. Ведь вам…

– Узнаешь, – прервал его Сабир, вытирая рот и руки. – Засиделись мы. Который час набежал, Сергеев?

Серый привстал, довольно резко, но сидевшие по обе стороны от него Митрохин с Голубковым удержали его, зажали руки. Рустам отщелкнул браслет часов, снял их с руки Серого и протянул Сабиру.

– Прочти сам, Рустамчик, – вежливо попросил Сабир. – По-русски я тяжело читаю.

Рустам повернул часы циферблатом вниз и с выражением прочел: «Капитану Сергееву А. Д. за отличную службу по охране правопорядка от МВД СССР».

Двусмысленная надпись, что ни говори.

Держали меня крепко. Голубков даже обхватил горло сгибом руки. Сабир улыбался – закрыв глаза, открыв зубастый рот. Рустам злорадно покачивал перед моим лицом часы:

– А казачок-то – засланный.

В голове промелькнула почти забытая фраза: «Врешь ты все, я чувствую». Не эти ли ушки из-за пенька торчат? Отблагодарила, Поганка. Первая любовь.

– Ну, последнее твое слово, человек, – сказал Рустам. – Объяснись. Если сможешь.

Не люблю врать, все-таки я немножечко честный. Тем более и нужды сейчас в этом нет. А уж если врать, то желательно ближе к истине. Тогда ложь будет убедительнее, да и предпочтительнее.

– Отпусти, – хрипло проговорил я. – Чего вцепились? Мои часы, не трофейные.

– В ментовке служишь, значит? Художник! Срисовать нас задумал?

– Служил, – прохрипел я. – Погнали.

– Что же сразу не признался? – ещесильнее улыбнулся Сабир.

– И вы бы меня сразу полюбили?

Сабир перестал улыбаться. Голубков ослабил хватку.

– А за что тебя выперли? – спросил он.

– За измену Родине.

– Шутить потом будешь. Если сможешь.

– По служебно-политическому несоответствию.

– Не иначе – коммунист? Смотри-ка, Сабир, товарищ по партии тебе объявился! – злобно обрадовался Рустам. Он вообще с Сабиром довольно развязно себя вел. Непонятно. – Соратник боевой. Только чином пониже: ты же в секретарях райкома ходил, верно?

Меня отпустили. Напряжение спало. Потеплело за столом. Митрохин распахнул ставни, и в комнату хлынуло осеннее солнце. Рустам опустил часы в карман:

– Поношу пока. Такими часами от гаишников хорошо отбиваться. Разорили совсем, справедливые поборники.

– Они ж именные, – напомнил я.

– Так и документы твои у меня, – усмехнулся Рустам. – А где ты потом трудился? Не скрывай. Чистая совесть – крепкий сон.

– Частным розыском занимался…

– По чужим постелям шарил? – осклабился Рустам.

– Случалось… Потом в охране. – Они переглянулись. Я назвал несколько фирм, где могли дать обо мне соответствующие отзывы. – Надоело кусочничать. Больших денег хочу. И сразу.

– Я тоже, – усмехнулся Сабир.

– Все вы такие – коммуняки, – презрительно проворчал сквозь зубы Рустам (розовый демократ в душе). – Вам – все и сразу.

С верхнего этажа, беззаботно стуча каблуками по ступеням лестницы и мелькая коленками, спустилась Лариса.

– О! Какой гость! Привет тебе! Как спалось?

– Прекрасно. Такую поганку во сне видел. По лесу бегает и стучит.

– Лара, – беря ее под руку, указал на меня Рустам, – коллега твой, тоже мент. Только ты – будущий, а он – бывший. – И опять стал заводиться. – Команда подбирается – менты, коммуняки красные… Ничего, кончилось ваше время, и тех, и других. Наше настало!

– Все, друзья, – мягко прервал его Сабир, поднимая бокал. – У нас гость – отдыхаем, веселимся, поем песни.

– Вот что, дорогой, – сказал Сабир Рустаму, когда Сергеев и Лариса уехали, – запроси Котяру об этом сером художнике. Подробнее пусть сообщит. Не верю я ему. Но это хорошо. Может быть, даже очень хорошо. – И улыбнулся ледяной восточной улыбкой.

В гостиницу я вернулся поздним вечером, усталый, злой. Что-то не то получается. И я совсем не тот, каким должен быть. А может, это хорошо? Даже очень хорошо?..

Я позвонил Ларисе и предложил ей погулять немного,

– Погулять? – радостно удивилась она. – Просто так? Так поздно? Бегу.

В коридоре я столкнулся с придурком Юриком.

– О! – приятно удивился я. – Привет тебе! Ты чего тут делаешь?

– Чего-чего? Живу здесь. На законных обоснованиях. Пусти, я спать хочу.

Я притянул его за ухо к себе, конспиративно огляделся и прошептал:

– Ты деревянный сортир у автобусной станции знаешь?

Юрик тоже огляделся, насколько ему позволяло зажатое моими пальцами ухо, и тоже шепотом признался:

– Знаю.

– Будешь меня пасти – я тебя в нем утоплю.

– А я при чем? Мне сказали – я сделал, – почти заорал он. – Пусти, дурной.

– И у меня так же: сказал – сделал, понял? Спокойной ночи, стало быть.

Мы встретились в холле и вышли на улицу. Был хороший вечер – безветренный, свежий, холодный. Лариса взяла меня под руку.

Гостиница, старое здание еще тех времен, замыкала центральную площадь. Напротив стройной чередой своих квадратных колонн тянулись старинные Торговые ряды, обезображенные наглыми латинскими вывесками и рекламными щитами, киосками и ларьками с изобильными завалами примитивных «видеошедевров», сигарет и сладостей для употребления вне страны-производителя, сверкающей стеклом и этикетками импортной бормотухи, которую стыдятся и боятся пить даже ихние бомжи. До тошноты загадив столицу, и сюда добралась западная культурка со своим мусором, вся Европа у нас свалку нашла.

– Как оккупация какая-то, – зябко пробормотала Лариса.

– Так и есть, – зло согласился я.

– И все это схвачено, все это крутится, все это – деньги и кровь… Почему?

– Потому что зло алчно и активно. У него всегда ясная цель. А добро первым не стреляет…

Лариса иронически усмехнулась:

– Ну да, оно ждет, когда перебьют половину лучших его бойцов, а уж потом…

– Потом отстреливается. До последнего патрона.

Мы пересекли площадь, замусоренную банками из-под пива, порожними бутылками, раздавленными пачками сигарет, обертками жвачек, пошли вдоль рядов. Киоски подгоняли нас дурной, бесформенной музыкой, усиленными динамиками голосами торговцев всякими «беспроигрышно-безвыигрышными» лотереями,

– Помнишь, – тихо спросила Лариса, когда мы свернули за угол, – мы здесь бублики с маком воровали?

– Ты меня с кем-то путаешь, – отказался я. – Я даже в детстве не крал.

– За это я тебя тогда и полюбила. Потому» что ты был честным.

– Немножко, – уточнил я. – А откуда ты знаешь?

– Не придуривайся, Леша.

Мм углубились в узкую темную улицу, которая круто, стремительно издала вниз, к реке.

– Запомни, – тихо и раздельно сказал я Ларисе, – Мы попали в миленькую компанию. И о чем бы мы с тобой ни говорили, мы теперь будем говорить так, будто рядом с нами всегда есть еще третья пара ушей, настороженных и внимательных до предела. И так везде – в стенах, на улице, в машине, по телефону, во сне, в постели…

– Разбежался, – засмеялась Лариса. – В постели…

Чем дальше мы уходили от центра, тем становилось лучше, чище, тише и спокойнее. Оставались позади пьяные песни, кассетная музыка, буханье бас-гитары на дискотеке, визги девиц у входа в ресторан.

Мы вышли к реке и сели на скамейку. Лариса, как кошка, прижалась к моему боку, разве что не замурлыкала.

– А с тобой хорошо, – сказала она, глядя на черную воду, в которой блестели редкие фонари набережной. – Руки распускаешь только в драке. – Она взяла у меня сигарету. – Мне что-то беспокойно. Не слишком ли сильно ты этих ребят приложил?

– Ничего, жить будут, – беспечно ответил я. – Да и, похоже, они привычные.

Она как-то странно, подчеркнуто взглянула на меня.

– Ты что?

– Так… приглядываюсь.

– И где же ты мои часы приглядела? Или подсказал кто?