Полиция памяти - Ёко Огава

и просто потягивал дальше горячую белую жидкость.

Единственную лампочку покрывала густая пыль, все вокруг напоминало старую акварель. В каждом углу мастерской дремали оставленные мамой вещи: каменная скульптура, которую уже никто никогда не закончит, пожелтевший альбом с набросками, пересохший точильный брусок, сломанный фотоаппарат, набор пастели из двадцати четырех цветов. То стулья, то половицы жалобно скрипели от малейшего движения, за окном зияла безлунная мгла.

— Вкусно, да? — сказал вдруг мальчик, обводя взглядом каждого из нас. В тот самый миг, когда я подумала, что никто больше не произнесет ни слова.

— Да… Вкусно, — закивали мы дружно в ответ. И я подумала: пока эти люди даже представить себе не могут, что их ждет впереди, — как все-таки здорово, что молоко такое вкусное и горячее.

— А где ваше убежище? — наконец задала я вопрос, терзавший меня больше всего. — Может, я как-то помогу вам? Принесу что-то нужное, расскажу, что происходит снаружи…

Супруги Инуи переглянулись и, как по команде, уткнулись взглядами в недопитое молоко. После долгой паузы профессор заговорил:

— Спасибо за беспокойство. Но тебе о нашем убежище лучше не знать ничего. Говорю это вовсе не из опасения, что ты можешь нас выдать. Если бы мы так думали, то и скульптур сюда бы не принесли. Просто мы не вправе еще больше осложнять тебе жизнь. Чем глубже ты будешь в это погружаться, тем опаснее для тебя. Слава богу, пока на любом допросе ты сможешь честно сказать, что ничего не знаешь, и твое дело закроют. Но если будешь знать хоть что-то, они вытянут из тебя эту информацию любыми, даже самыми бесчеловечными способами. Так что никаких вопросов о нашем укрытии, пожалуйста, не задавай.

— Хорошо, поняла. Тогда я не буду ничего знать. И буду просто молиться за то, чтобы с вами ничего не случилось. Могу ли я напоследок что-нибудь сделать для вас? — спросила я, сжимая в пальцах опустевшую кружку.

— Можно мы воспользуемся твоими щипчиками для ногтей? — пробормотала, явно смущаясь, госпожа Инуи и показала на руку сына. — У него уже просто когти отросли…

— Конечно, какие пустяки! — воскликнула я. И, достав из шкафчика щипчики, помогла мальчику стянуть рукавичку.

— Замри и не шевелись… Я быстро!

Детские пальцы были тонкими, гладкими. Ни синяков, ни царапин, ни грязи. Я присела рядом и аккуратно взяла его руку. Наши глаза встретились, он застеснялся и с улыбкой начал болтать под стулом ногами.

Я начала подстригать ему ноготки на левой руке — по порядку, слева направо. Отрезанные кусочки, мягкие и прозрачные, опадали, как цветочные лепестки. Какое-то время все вслушивались в легкое клацанье щипчиков. Звуки эти, казалось, растворяются в ночи навсегда.

И лишь небесно-голубая рукавичка на столе ждала, когда все закончится.

Так исчезла семья Инуи.

6

Я карабкаюсь вверх по лестнице. Такой узкой, что даже не знала бы, куда деваться, начни сверху спускаться кто-либо еще. Под ногами — ступеньки из грубо сколоченных досок, ни ковровой дорожки, ни хотя бы перил.

Каждый раз мне кажется, будто я на маяке. В детстве я была на нем раз или два, там были очень похожие звуки и запах. Уныло скрипели доски под башмаками и пахло машинным маслом.

Маяк моего детства не зажигали уже давно. Никто из взрослых даже не думал в него заглядывать. Утес, на котором он стоял, так зарос сухим, колючим бурьяном, что даже до входа добраться было нельзя, не исцарапав ног.

Я ходила туда с кузеном. Он был старше меня и зализывал мне царапины на ногах одну за другой.

Внутри маяка, сразу под лестницей, располагалась каморка, где когда-то отдыхал смотритель. В ней — складной столик, два стула. На столике — чайник, сахарница, салфетница, пара чашек, блюдца для пирожных, десертные вилки. Вся сервировка — от расположения чашек до бликов на вилках — была так безупречна, что я холодела от страха. Но в то же время очень живо представляла, какие, наверное, красивые и вкусные пирожные раскладывали по этим блюдцам. И хотя смотрителя на маяке не было уже много лет, а освещавший когда-то море огромный прожектор давно остыл и покрылся толстым слоем пыли, мне чудилось, будто кто-то чаевничал за этим столом всего минут десять назад. Казалось, если долго смотреть на чашки, можно увидеть, как над ними поднимается пар.

С сердцами, замирающими уже от одного визита в эту каморку, мы полезли по лестнице вверх. Я поднималась первой, кузен за мной. Вокруг царил полумрак, а ступени закручивались такой резкой спиралью, что вскоре мы перестали понимать, сколько уже прошли, а сколько еще осталось.

Мне тогда было лет семь или восемь. Я надела розовую юбочку с завязками, которую сшила мама. И на этой лестнице я вся просто извелась оттого, что юбка чересчур коротка и, сколько ее ни одергивай, кузену все равно видны мои трусики.

Вот только зачем мы с ним забрались в такое странное место? Этого я вспомнить не могу, как ни пытаюсь.

Мы уже совсем задыхаемся, когда шум волн вдруг становится громче, а в нос ударяет запах машинного масла. Хотя о том, что это машинное масло, я догадываюсь не сразу. Сначала думаю, что так пахнет какой-то вредный химикат, распыленный или разлитый по маяку. Чтобы не впускать его в себя, я зажимаю ладонью рот, стараясь вдыхать пореже. Так подниматься еще тяжелее и кружится голова.

Далеко внизу что-то лязгает. Может, это неведомые поедатели пирожных вернулись и тоже поднимаются вслед за нами? Я представляю, как смотритель маяка вонзает сверкающую вилку в последний ломтик бисквита, раскатывает лакомство на языке и с липкими крошками на губах бросается за мной в погоню.

Я хочу позвать на помощь кузена. Но что, если позади меня уже не кузен, а смотритель? Я боюсь оглянуться. И оседаю посреди лестницы, не в силах добраться до вершины башни.

Сколько времени я корчусь на этих ступеньках, сама не знаю. Но вдруг замечаю, что весь маяк сверху донизу заполняет гнетущая тишина. Даже волн снаружи и тех уже не слыхать.

Я долго, изо всех сил прислушиваюсь. Но, похоже, ничего больше происходить не собирается. Только давящее беззвучие заполняет собой все и вся. Набравшись смелости, я медленно оборачиваюсь.

Но позади меня — ни смотрителя, ни кузена.

Странно, что на этой лестнице я всегда вспоминаю о маяке. Сюда я прихожу на свидания с любовником, и хотя это вроде так здорово