В сказочной стране. Переживания и мечты во время путешествия по Кавказу (пер. Лютш) - Кнут Гамсун

Теперь я больше не удивляюсь, что въ русскомъ хлѣбѣ такъ много песку и камешковъ. Я припоминаю изъ временъ своего дѣтства на сѣверѣ, что финляндскіе рыбаки привозили съ собою хлѣбъ изъ Архангельска, и маленькая мельница моего отца не мало труда переносила съ этимъ хлѣбомъ. Случалось даже, что изъ мельницы искры сыпались, когда она перемалывала русское зерно. Я находилъ это страннымъ. Тогда я не видѣлъ еще всѣхъ способовъ молотьбы. Теперь же я знаю всѣ: начиная отъ способа, примѣняемаго въ американскихъ преріяхъ, засѣянныхъ пшеницей, гдѣ мы управляли громадной паровой молотилкой, а мякина, зерно и солома облаками вздымались надъ преріей. Но самый забавный способъ, — это тотъ, что мы видимъ здѣсь, гдѣ казачки молотятъ быками. Онѣ держатъ длинный кнутъ въ обѣихъ рукахъ и ободрительно покрикиваютъ на животныхъ. Когда онѣ щелкаютъ кнутомъ, то онъ описываетъ въ воздухѣ красивую фигуру. Сами же казачки не слишкомъ толсты, откормлены и богато одѣты, — скорѣе напротивъ.

Равнина дѣлается болѣе волнистой, она уже не такъ гладка; далеко, далеко, налѣво виднѣются на горизонтѣ сливающіяся очертанія горныхъ хребтовъ, — это первые предвѣстники Кавказскихъ горъ. Мѣстность здѣсь очень плодородна, города, раскинутые по равнинѣ, становятся многочисленнѣе; а по склонамъ горъ лѣпятся деревушки. Большіе виноградники и фруктовые сады повсюду, но все еще нѣтъ лѣса; только вокругъ городовъ разрослись небольшія рощицы акацій. Жаръ усиливается, мы поочередно входимъ въ купэ, чтобы надѣть на себя легкое платье, какое у насъ имѣется.

Телеграфные столбы, сопровождавшіе насъ все время, имѣютъ иногда больше, иногда меньше проволокъ; здѣсь я насчитываю ихъ девять.

Все тяжелѣе и невыносимѣе становится жара; собственно говоря, я нѣсколько удивленъ этимъ сильнымъ зноемъ, я побывалъ уже много южнѣе въ другихъ странахъ. Положимъ, мы здѣсь далеко на востокѣ, но на той же широтѣ, какъ Сербія, Сѣверная Италія и Южная Франція. Однако, нѣтъ полнаго затишья, и жара потому не томительна; всѣ окна и двери у насъ настежь, и дуетъ такой сильный вѣтеръ, что мы должны придерживать шляпы на головахъ. Но это горячій вѣтеръ, и едва можно дышать въ вагонѣ. Мы дѣлаемся похожими на темнокрасные піоны, а дамы, къ великому нашему увеселенію, пріобрѣтаютъ пузыри на лицѣ и смѣшные толстые носы, Дамы, разумѣется, сегодня утромъ умывались; и теперь получаютъ возмездіе за такое кокетство, неумѣстное во время долгой поѣздки по желѣзной дорогѣ.

Поѣзда съ керосиномъ и нефтью изъ Баку мчатся мимо насъ. Масляный смрадъ заражаетъ раскаленный воздухъ.

Налѣво отъ насъ лежитъ Пятигорскъ; мы останавливаемся на маленькой станціи и высаживаемъ здѣсь ѣдущихъ на курорты. Слава Богу, здѣсь сходитъ съ поѣзда и офицеръ, похожій на еврея; онъ рѣшительно больше не признаетъ меня; мы хотимъ устроиться такъ, чтобы уѣхать изъ Владикавказа раньше, чѣмъ онъ туда прибудетъ!

Въ Пятигорскѣ курортъ и купанья. Горы поднимаютъ каждая отдѣльно свои пять вершинъ. Здѣсь есть горячіе ключи, температурой до 40 градусовъ, и сѣрные источники, содержащіе такъ много сѣры, что, если положить вѣтку винограда на нѣсколько часовъ въ эту воду, то сѣра кристаллизуется на ней и образуетъ твердую вѣтку и ягоды изъ сѣры. На станціи продаются подобныя диковинки.

Вдали видны снѣговыя горы, которыя почти сливаются съ бѣлыми облаками. Точно въ сказкѣ подымаются среди степей эти громадныя горныя массы и сверкаютъ на солнцѣ.

Въ семь часовъ вечера жара стала спадать; Кавказскія горы лежатъ у насъ слѣва, и становится все прохладнѣе и прохладнѣе. Мы постепенно затворяемъ въ поездѣ двери. Часа черезъ два становится такъ холодно, что мы запираемъ даже окна. Тогда появляется вдругъ снова на моей курткѣ стеариновое пятно: отъ холода оно снова выступаетъ наружу. Мой мастеръ оказался, такимъ образомъ, просто пачкуномъ и обманщикомъ.

Солнце давно уже скрылось за горизонтомъ, горы приняли бѣловато-зеленый оттѣнокъ, онѣ выглядятъ въ своемъ неприступномъ величіи отдѣльнымъ міромъ. Зубцы и башни, сѣдла и минареты, все это изъ снѣга; и мы, чужестранцы, начинаемъ теперь понимать то, что Пушкинъ, Лермонтовъ и Толстой написали подъ первымъ впечатлѣніемъ этого мистическаго великолѣпія.

Быстро темнѣетъ. Мы подъѣзжаемъ къ станціи Бесланъ, гдѣ должна выйти семья инженера, что-бы ѣхать прямо въ Баку. Отсюда должны мы уже путешествовать одни. Серповидная луна взошла, масса звѣздъ затеплилась на небѣ. Горныя цѣпи тянутся все время сбоку поѣзда. Черезъ нѣсколько часовъ небо заволакивается, луна и звѣзды исчезаютъ, и наступаетъ темная ночь. Среди этого мрака видимъ мы въ степи два большіе огня; это известковыя печи подъ открытымъ небомъ. Время отъ времени высоко въ воздухѣ брызжутъ искры, фигуры движутся вокругъ огня, собаки лаютъ.

На станціи довольно темно, только здѣсь и тамъ проливаетъ фонарь скудный свѣтъ, и мы при прощаніи едва видимъ нашихъ спутниковъ. Долго спустя послѣ того, какъ поѣздъ на Петровскъ и Дербентъ уже ушелъ, увозя семейство инженера, бродимъ мы въ темнотѣ по станціи Бесланъ. Что-то предстоитъ намъ? Да, когда бы кто это зналъ! Но у кого могли бы мы объ этомь спросить? И кто могъ бы намъ отвѣтитъ? Больше двухъ часовъ прогуливаемся мы взадъ и впередъ по платформѣ, привыкаемъ къ мраку все болѣе и болѣе, такъ что въ концѣ-концовъ отлично все видимъ.

Пьяный крестьянинъ повалился у стѣны. Онъ спитъ, а можетъ быть обрѣтается въ безсознательномъ состояніи и не подаетъ признаковъ жизни. Какой-то господинъ въ мундирѣ и фуражкѣ съ околышемъ приказываетъ, чтобы его убрали, и двое желѣзнодорожныхъ служащихъ волочатъ его подъ руки черезъ всю платформу въ уголъ.

У него нѣтъ подтяжекъ, штаны и куртка раскрылись на животѣ, и мы при этомъ видимъ, что на немъ нѣтъ и рубашки. Его тащатъ, словно животное, или мертвеца. Но, къ сожалѣнію, нѣтъ уже времени хоть немного помочь ему.

Пролетаетъ съ шумомъ поѣздъ, и нашъ путь наконецъ, свободенъ, слышенъ свистокъ, мы поспѣшно влѣзаемъ въ свое купэ и чувствуемъ, что погружаемся дальше въ темноту.

Черезъ полтора часа мы во Владикавказѣ. Уже половина двѣнадцатаго. Запоздали на три часа.

IV

Владикавказъ.

Носильщикъ! кричимъ мы раза два. Наконецъ, слово это понято, несмотря на нашъ выговоръ, и носильщикъ является. Онъ складываетъ багажъ на извозчика, а тотъ везетъ насъ въ гостиницу.

Уже часъ ночи, но гостиница еще освѣщена. Два швейцара въ фуражкахъ съ золотыми галунами выходятъ встрѣтитъ насъ у входа.

Говорите вы по-французски?

Нѣтъ.

По-нѣмецки?

Нѣтъ.

По-англійски?

Нѣтъ. Только по-русски, по-татарски, по-грузински, по-армянски и по-персидски.

«Только».

Несмотря на это, мы выходимъ изъ экипажа, расплачиваемся съ кучеромъ и попадаемъ вмѣстѣ со своимъ багажемъ въ № 3. Здѣсь только одна кровать. Мы заказываемъ знаками вторую кровать, и намъ отвѣчаютъ утвердительнымъ киваніемъ. Поздно, и мы голодны, надо поэтому поскорѣе, пока поваръ еще не убрался на покой, добыть чего-нибудь поѣсть. Мой дорожный товарищъ закидываетъ словечко о предварительной основательной чисткѣ. Я знаю свое дѣло и настаиваю: нѣтъ, сперва поѣсть, а тамъ уже уборы, прикрасы и прочее кокетство. И я добиваюсь того, что желаніе мое исполнено.

Внизу, въ ресторанѣ получаемъ мы жареную баранину, пироги и щи.

Кельнеръ умѣетъ говорить по-русски, онъ знаетъ также, что значитъ по англійски «beer» и «meat», но какъ разъ тѣ же слова извѣстны намъ и по-русски, потому познанія его совсѣмъ непригодны для насъ. Но все обходится очень мило къ общему удовольствію. Только ѣда здѣсь очень дорога.

Поѣвши, мы выходимъ на улицу. Уже два часа ночи, но на другой сторонѣ улицы множество еще открытыхъ фруктовыхъ и табачныхъ лавочекъ. Мы переходимъ на другую сторону и покупаемъ себѣ винограду.

Когда мы возвращаемся домой, то вторая кровать, дѣйствительно, стоитъ уже въ комнатѣ, но неоправленная. Мы звонимъ. Является дѣвушка. Она съ босыми ногами и вообще одѣта очень легко вслѣдствіе жары. Мы пробуемъ внушить ей, что со второю постелью надо бы что-либо предпринять, она киваетъ намъ и уходить. Она не произносить ни слова, такъ что мы никакъ не можемъ отгадать, на какомъ языкѣ умѣетъ она говорить, но по ея внѣшности мнѣ думается, что она можетъ объясняться по-татарски. Тѣмъ временемъ мы снова выходимъ на улицу и снова покупаемъ фрукты, два большіе пакета, чтобъ быть снабженными въ изобиліи. Потомъ еще скитаемся нѣсколько времени, пользуясь теплотою ночи.

Не видно ни зги, но въ открытыхъ лавочкахъ, гдѣ продаются фрукты, табакъ и горячіе пироги, горятъ лампы. Въ каждой лавочкѣ стоитъ лезгинъ или чеченецъ, или человѣкъ другой какой національности, въ полномъ вооруженіи и продаетъ мирный виноградъ и папиросы; за поясомъ у него сабля, кинжалъ и пистолетъ. Подъ тѣнью акацій прогуливаются взадъ и впередъ люди, время отъ времени что-нибудь покупая, но большинство просто ходитъ, напѣвая про себя или безмолвно мечтая; два человѣка остановились подъ деревьями и стоятъ. Чѣмъ дальше на востокъ, тѣмъ люди менѣе говорливы. Древнія націи прошли стадію болтовни и смѣха, онѣ молчатъ и улыбаются. И это, можетъ быть, всего лучше. Коранъ создалъ такое міровоззрѣніе, противъ котораго нельзя ни возставать, ни спорить, и смыслъ котораго таковъ: переносить жизнь называется счастіемъ, а впослѣдствіи будетъ лучше. Фатализмъ.