В сказочной стране. Переживания и мечты во время путешествия по Кавказу (пер. Лютш) - Кнут Гамсун

Ночью проѣзжаемъ мы большой городъ Ростовъ, — вслѣдствіе темноты почти ничего не видно. Многіе изъ нашихъ спутниковъ здѣсь выходятъ.

Мнѣ удалось увидать на платформѣ толпу киргизовъ. Какъ могли они забрести сюда изъ степей востока, я не знаю; но я слышалъ, что это были дѣйствительно киргизы. Въ моихъ глазахъ они очень мало отличаются отъ татаръ. Это кочевой народъ, гоняющій своихъ овецъ и коровъ съ мѣста на мѣсто и пасущій ихъ по степямъ. Овца ихъ денежная единица, другой нѣтъ у нихъ; за жену платятъ они четыре овцы, за корову восемь овецъ. За лошадь даютъ они четырехъ коровъ, а за ружье трехъ лошадей: это я гдѣ-то читалъ. Я гляжу на темно-желтыхъ, косоглазыхъ людей, и киваю имъ; они киваютъ мнѣ въ отвѣть и смѣются. Я дарю имъ пару мелкихъ монетъ, они радуются и благодарятъ. Вотъ насъ двое европейцевъ, стоящихъ и смотрящихъ на нихъ; сосѣдъ мой знаетъ немного ихъ языкъ. Они не красивы по нашимъ понятіямъ, но во взглядѣ ихъ есть что-то дѣтское; руки ихъ необыкновенно малы, я сказалъ бы даже безпомощны. У всѣхъ мужчинъ овчины и зеленые или красные башмаки съ загнутыми носками, въ качествѣ оружія носятъ они кинжалъ и копье. Женщины одѣты въ пестрыя ситцевыя платья; на одной надѣта соломенная шляпа, отдѣланная лисьимъ мѣхомъ. Онѣ безъ всякихъ украшеній и кажутся очень бѣдными. Европеецъ, стоящій подлѣ меня, даетъ имъ рубль, они снова благодарятъ и завязываютъ подарокъ въ платокъ.

Чудное ясное утро въ степи; трава высока, потемнѣла отъ солнца и тихо лепечетъ по вѣтру. Необозримая равнина раскинулась далеко на всѣ стороны.

Есть три рода степей: поросшія травой, степи песчаныя и солончаки; здѣсь только неизмѣримыя пространства травяной растительности. Только ранней весной можетъ трава служить кормомъ для скота, уже въ полѣ она дѣлается жестка и деревяниста, и скотъ не ѣстъ ее. Когда приходитъ осень, какъ теперь, напримѣръ, то перепадаютъ изрѣдка сильные дожди, солнце уже не такъ палитъ; тогда-то зарождаются спѣшно подъ сухой шелестящей степной травой мягкія, тонкія, зеленыя былинки и множество прекрасныхъ цвѣтовъ. Насѣкомыя, птицы и животныя вновь пробуждаются съ жизни, далеко звучатъ трели и свистъ перелетныхъ птицъ, бабочки порхаютъ взадъ и впередъ, вверхъ и внизъ по воздуху. Но если не обратить на это пристальнаго вниманія, то на цѣлыя версты не увидишь кругомъ ничего, кромѣ высокой спаленой травы; потому-то въ это время года степь похожа не на море, а скорѣе на пустыню.

Что касается до поэзіи всѣхъ степныхъ обитателей, то самой прочувствованной и наилучше выраженной является поэзія казаковъ. Ни о калмыцкой, ни о киргизской, ни о татарской степи не говорится такихъ прекрасныхъ и нѣжныхъ словъ, какъ о степи казаковъ. А между тѣмъ, степи всѣхъ этихъ народовъ, раскинувшіяся по широкому простору Россіи, имѣютъ такъ много сходства. Но казакъ разнится отъ всѣхъ прочихъ степныхъ жителей. Во-первыхъ, онъ коренной обитатель степи, между тѣмъ какъ другіе пришельцы, составляющіе кто остатки «золотой», кто — «голубой» орды. Затѣмъ, казакъ — воинъ, между тѣмъ какъ всѣ остальные либо пастухи, либо земледѣльцы. Онъ никогда не былъ рабомъ никакого хана, пана или боярина, всѣ же остальные были таковыми. «Казакъ» — значитъ «свободный человѣкъ», какъ я гдѣ-то читалъ. Казаки живутъ на собственной землѣ. Имъ принадлежатъ большія пространства въ высшей степени плодородной земли. Они свободны отъ государственныхъ налоговъ, но должны въ военное время сами заботиться о своемъ снаряженіи. Въ мирное время они обрабатываютъ свои поля, сѣютъ кукурузу, пшеницу, разводятъ виноградъ и гоняютъ скотъ по степи, но въ военное время они являются самыми отчаянными храбрецами среди храбраго русскаго войска.

Мы проѣзжаемъ теперь по области казаковъ…

Здѣсь далеко отъ всѣхъ станцій и всѣхъ городовъ встрѣчается намъ телѣга, гдѣ сидитъ офицеръ въ фуражкѣ съ красными околышемъ. Онъ ведетъ отрядъ казаковъ, направляясь наискось отъ насъ въ степь. Можетъ быть, онъ ѣдетъ въ городъ, быть можетъ, гдѣ-нибудь тамъ въ степи есть станица, казацкій городъ, но намъ за горизонтомъ этого не видно. Немного спустя проѣзжаемъ мы мимо татарскаго аула. Ихъ шатры имѣютъ видъ стоговъ сѣна. Татаръ, какъ и вездѣ въ южной Россіи, можно встрѣтить и въ казацкой области. Это, по большей части, пастухи, честные и способные люди, всѣ безъ исключенія умѣющіе читать и писать, что, какъ я слышалъ, умѣютъ не всѣ казаки.

Одинъ изъ армянскихъ евреевъ говоритъ мнѣ что-то, но я разбираю только одно названіе Петровскъ. Нѣтъ, отвѣчаю я совершенно правильно по-русски, нѣтъ, Владикавказъ, Тифлисъ. Онъ киваетъ и понимаетъ рѣшительно все. Итакъ, я могу объясняться по-русски. Пусть бы кто-нибудь тамъ, дома, послушалъ меня теперь. Такъ какъ мнѣ приходитъ въ голову, что еврею, можетъ быть, хочется посмотрѣть вслѣдъ офицеру въ телѣгѣ, то я подаю ему мой бинокль. Онъ мотаетъ головой и не беретъ его. Затѣмъ, онъ снимаетъ свои серебряные часы съ длинной серебряной же цѣпочки держитъ ихъ передо мною и говоритъ: восемьдесятъ рублей! Я ищу въ своемъ спискѣ цифръ и соображаю, сколько онъ за нихъ хочетъ получить. Я въ шутку разсматриваю часы, они велики, тяжелы и напоминаютъ собою старомодную луковицу. Я подношу ихъ къ уху, они стоятъ. Тогда я вынимаю изъ кармана свои собственные золотые часы и думаю поразить еврея ихъ видомъ. Но онъ не проявляетъ ни малѣйшаго признака изумленія, какъ будто бы онъ откуда-то прослышалъ, что часы эти только и существуютъ у меня на тотъ случай, чтобы заложить ихъ въ минуту нужды. Я думаю: что бы дали мнѣ за его часы? Можетъ быть, кронъ десять. За мои же собственные я иногда получалъ по сорока. Значить, и рѣчи не могло бытъ о сравненіи. Нѣтъ, говорю я рѣшительно и отдаю ему часы обратно. Но еврей продолжаетъ держать ихъ передъ собою, медлитъ и наклоняетъ голову на бокъ. Коротко сказать, я снова беру часы въ руки и показываю ему, какъ они стары и обыкновенны, прикладываю ихъ къ уху еще разъ и не слышу ни звука. Стою, говорю я коротко и рѣшительно, потому что не желаю имѣть съ нимъ дальнѣйшихъ объясненій. Тогда еврей улыбается и беретъ часы обратно. Онъ даетъ мнѣ понять, что хочетъ мнѣ кое-что показать; затѣмъ открываетъ заднюю крышку и даетъ мнѣ поглядѣть. Часы внутри очень забавны, сквозной чеканной работы, но все же въ нихъ нѣтъ ничего замѣчательнаго. Но тутъ еврей проситъ меня обратить вниманіе на то, что будетъ сейчасъ. Онъ открываетъ также и чеканную крышку и даетъ мнѣ поглядѣть. Внутри въ высшей степени непристойная картинка. Картинка эта, повидимому, тѣшитъ его. Онъ смѣется, глядитъ на нее, наклоняетъ голову на бокъ и снова приглашаетъ меня хорошенько посмотрѣть. Тутъ онъ вкладываетъ ключъ, поворачиваетъ его разъ кругомъ, и часы идутъ. Но идутъ не одни часы, а также и картинка приходитъ въ дѣйствіе.

Въ эту минуту я, естественно, соображаю, что часы имѣютъ гораздо большую цѣнность, чѣмъ я думалъ. Нашлись бы, вѣроятно, люди, готовые дорого за нихъ заплатить.

Тогда еврей глядитъ на меня и говоритъ: пять тысячъ! Пятъ тысячъ! въ ужасѣ восклицаю я и ничего не понимаю. Но еврей захлопываетъ часы, кладетъ ихъ въ карманъ и уходитъ. Такая старая скотина! Десять тысячъ кронъ за безнравственные часы. Напади онъ не на такого стойкаго малаго, какъ я, то торгъ, вѣрно, состоялся бы. Всякій, взглянувъ разокъ, пожелалъ бы не заводить часовъ, но лишь поворачивать немножко ключикъ, чтобы поберечь драгоцѣнный механизмъ…

Девять часовъ, но солнце грѣетъ такъ жарко, какъ вчера въ одиннадцать; мы стараемся укрыться въ тѣни. Здѣсь въ степи видны знакомые цвѣты, мальвы, желтоголовникъ, колокольчики. Въ общемъ же ландшафтъ тотъ же, что и вчера: все равнины, да равнины ржаныя и кукурузныя поля, стада; тамъ и сямъ скирды сѣна и соломы, время отъ времени деревушка съ купами изъ круговъ. Обязательно имѣется хоть пара деревьевъ у жилища любого степняка, а около станицъ побольше; подлѣ же церквей попадаются даже акаціи. Повсюду на поляхъ люди и лошади за работой; надъ стадомъ овецъ въ отдаленіи паритъ съ клекотомъ орелъ.

Внезапно мы ѣдемъ очень медленно, и я могъ бы при навыкѣ, пріобрѣтенномъ мною за время службы кондукторомъ въ Америкѣ, отлично спрыгнуть съ поѣзда, ухватиться за послѣдній вагонъ и вновь впрыгнуть. Мы проѣзжаемъ мѣсто, на которомъ чинится полотно дороги, потому-то поѣздъ и идетъ такъ тихо. Обѣденное время, и всѣ работники укрываются въ тѣни шатра, но изъ отверстія высовываются женскія и мужскія головы.

Собака сидитъ у шатра и лаетъ на насъ.

Станція Тихорѣцкая. Здѣсь у нашего спутника инженера украли въ прошломъ году деньги. Онъ стоялъ у буфета съ бутылкою пива; какъ разъ въ ту минуту, какъ онъ поднесъ стаканъ ко рту, почувствовалъ онъ, что его дернули, но выпилъ прежде все-таки пиво. Потомъ онъ ощупалъ свой боковой карманъ, его бумажникъ исчезъ. Вора и слѣдъ простылъ. Однако, послѣдній былъ черезчуръ жаденъ, захотѣлъ еще хоть немного поживиться, распространивъ свою дѣятельность на весь поѣздъ; тутъ-то его и словили, какъ разъ въ то время какъ онъ собирался унести ручной чемоданчикъ одного офицера. Были призваны жандармы, вора обыскали, и инженеръ тутъ же на мѣстѣ получилъ свои деньги обратно. Другому, пожалуй, и не удалось бы такъ счастливо отдѣлаться, по инженеру повезло.