А жизнь одна... - Иван Папуловский

Ветер с моря разлохматил все еще густые, но изрядно посеребренные волосы Саши, карие глаза прищурились, тонкие губы плотно сжались. Он опять был далеко от этого пруда, от всего сегодняшнего великолепия. Я понял, что он вновь ушел на войну.

Таллин, 1984

2. Возвращение Елены Ширман

1. ПАМЯТЬ

Я вернусь еще к тебе, Россия,

Чтоб услышать шум твоих лесов,

Чтоб увидеть реки голубые,

Чтоб идти тропой моих отцов.

Из стихов неизвестного поэта, найденных в концлагере Заксенхаузен

В объемистом томе «Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне» стихи-эпиграф помещены почти рядом с произведениями Елены Ширман. Под одной обложкой со стихами Мусы Джалиля, Юрия Инге, Павла Когана, Михаила Кульчицкого, Алексея Лебедева, Георгия Суворова… В моем сознании все эти имена встали в одну строку, засияли в одном ореоле много лет спустя после трагической и героической смерти поэтов. Жили мы — люди, родившиеся в двадцатых, в одном времени, одними чувствами. Удивительно ли скрещение наших судеб и знакомств?..

Я хорошо помню Елену Ширман, поэтессу и литературного консультанта пионерских газет. Это о ней в середине шестидесятых годов большой советский поэт Илья Сельвинский сказал:

«До войны Елена училась в Литературном институте имени А. М. Горького и работала в моем семинаре. Многие студенты этого семинара впоследствии стали известными писателями. Кто сейчас не слышал о поэзии Когана, Кульчицкого, Наровчатова, Воронько, Окунева, Снеговой, Слуцкого, Яшина!.. Елена вращалась в этой сильной студенческой группе на равных по культуре и дарованию».

Когда началась война, все студенты из семинара Ильи Сельвинского и он сам пошли на фронт добровольцами.

«От моего семинара, — писал Сельвинский, — таким образом, остались одни девушки. Все, кроме одной. Этой одной была Елена Ширман…»

Татарский поэт Муса Джалиль, будущий Герой Советского Союза и лауреат Ленинской премии, весенним днем 1942 года ехал на редакционном грузовичке со станции Малая Вишера в расположение 2-й ударной армии, пробившей брешь в немецкой обороне на западном берегу реки Волхов и вклинившейся на десятки километров в расположение врага. По той же дороге, пару месяцев спустя, на выручку окруженной фашистами, преданной генералом Власовым 2-й ударной армии спешил от Малой Вишеры маршевый танковый батальон, в котором скромное место стрелка-пулеметчика «тридцатьчетверки» занимал я. Под печально известным местечком Мясной Бор прорывались друг другу навстречу Муса Джалиль с пехотинцами и наша 29-я танковая бригада. Не вышел из фашистского окружения автор «Моабитской тетради», раненым попал в плен. Мне почему-то кажется, что не одни стихи сближают судьбы поэта и его читателей — ровесников и фронтовых побратимов…

На Балтике, во время перехода из Таллина в Кронштадт, погиб на торпедированном судне краснофлотский поэт Юрий Инге. Это случилось 28 августа 1941 года — в тот день в газете «Красный Балтийский флот» появилось последнее стихотворение поэта-моряка. И через много лет общие друзья рассказывали мне о нем были-легенды в городе Таллине, откуда он ушел в последний путь.

Три месяца спустя на подводной лодке погиб и другой поэт — автор «Красного Балтийского флота» — Алексей Лебедев. Незадолго до смерти он писал:

…И если пенные объятьяНазад не пустят ни на часИ ты в конверте за печатьюПолучишь весточку о нас —Не плачь, мы жили жизнью смелой,Умели храбро умирать…

О солдатском поэте Георгии Суворове тепло вспоминали Николай Тихонов, Алексей Сурков, Михаил Дудин.

Я читал его стихи на войне — под Ленинградом. Мы почти три года были с ним на одних участках фронта. Когда лавина наших дивизий, рванув под Пулковом и с Ораниенбаумского «пятачка», погнала фашистов через Ропшу и Русско-Высоцкое, Волосово и Кингисепп, снимая окончательно блокаду, армейский поэт и журналист Георгий Суворов стал командовать взводом бронебойщиков и преуспел в этом тяжком ратном деле. Хорошо помню те морозные снежные дни — дни наступления, дни ликования. И дни невосполнимых потерь. Под Волосово сгорел в танке храбрый комбриг-61 полковник Хрустицкий, — об этом я узнал тогда же, в день гибели отважного офицера-танкиста. И только сравнительно недавно — о том, что 13 февраля 1944 года, на центральном участке нашего наступления, под Нарвой, отражая контратаку фашистских танков, осколками снаряда был смертельно ранен лейтенант Суворов…

Последний враг. Последний меткий выстрел.И первый проблеск утра, как стекло.Мой милый друг, а все-таки как быстро,Как быстро наше время протекло.В воспоминаньях мы тужить не будем.Зачем туманить грустью ясность дней?Свой добрый век мы прожили, как люди.И для людей.

Строки лейтенанта Георгия Суворова. Поэта, прожившего на свете всего двадцать пять лет…

Елена Ширман была немного старше. Она написала немало стихов и сказок, еще больше писем — необыкновенных, ободряющих и поднимающих дух; и сегодня, вспоминая о ней, о Кульчицком и Когане, о Инге и Суворове, я ловлю себя на мысли о том, как много они успели — и сказать, и сделать в короткие сроки, столь скупо отпущенные им судьбой…

Полвека назад немецкий поэт Райнер Мария Рильке, которого Елена Ширман любила и переводила, написал:

…Знай же: нет преграды для души.Неслыханная даль с тобой сольется,и голос твой, что прозвенел в тиши,в тех звездах отдаленных отзовется.

Их давно нет в живых, поэтов поколения и судьбы Елены Ширман, — даже могил иных никто не знает и не сыщет, — но как они дороги нам, живущим, как будоражат память их живые образы, как будят мысль их неповторимые голоса, что «прозвенели в тиши» и в «звездах отдаленных» отзовутся!

…На моем столе лежат редкие фотографии. Вот хотя бы эти три. С одной, из темного круга, с сердечной добротой смотрит молодая женщина в простеньком светлом платье, с упавшей на плечо волной густых вьющихся волос. Как светла и щедра улыбка женщины — на нее Елена Михайловна не скупилась при жизни…

А вот вторая фотография. На фоне заснеженной площадки перед многоэтажным домом в Ростове настоящий донской казак в полушубке, отороченном черным мехом, в казачьей шапке и ботинках с крепко зашнурованными длинными голенищами. Если бы не эти ботинки да серая юбка — ни дать ни взять удалой хлопец из буденовских войск, готовый на славу и подвиг!

Третий снимок нашли в сарае бывшей немецкой комендатуры в станице Ремонтной Ростовской области, откуда Елену Михайловну и ее родителей увезли на казнь. Последний снимок, последний год среди живых…

Есть и еще фотографии. На них Лена то одна, то с сестрой Алитой, то рядом с молодыми еще Александром Фадеевым, Юрием Либединским, Владимиром Киршоном, Владимиром Ставским. Каждое имя — яркая страница в истории нашей литературы. К ним, по Сельвинскому, можно добавить и тех, кто учился вместе с Леной и с кем она была «равна по культуре и дарованию».

С особым волнением перебираю эти старые фотографии, перечитываю все, что было напечатано о Елене Михайловне за последнее десятилетие в газетах, журналах, сборниках — от югославской «Борбы» до казахстанского «Простора», и во всем узнаю дорогие мне черты удивительного человека, чьи ум и душевная щедрость в свое время открыли для меня, тогда еще мальчишки, необыкновенный мир высоких стремлений и чувств, озарили на долгие годы настоящее и будущее. Помню, в начале октября 1964 года звонит мне один товарищ из Тарту:

— Вчерашнюю «Комсомолку» читал? Нет?! Да ты что?

— Ты — из Свердловска ведь? — продолжает допрашивать мой тартуский собеседник. — И в школе ФЗО учился — редактором стенгазеты, старостой группы был? Был ведь?

— Был…

— И Елену Михайловну Ширман знаешь?

— Елену Михайловну?! Ширман? Да откуда к тебе… Она — жива? Говори же скорей — жива?

— Нет, но…

Я бросил трубку. Нашел газету. Там были опубликованы письма Елены Ширман к школьнице Ляле Яненко, а в них несколько раз упоминался я:

«Хорошие письма мне шлет Ваня из Свердловска. Он как раз хочет идти в трудрезервы… В 16 лет без отца — помогает матери вырастить пятерых братишек и сестренок, работает и учится заочно…»

…Память уже переносила меня в далекое предвоенное прошлое, в год сороковой…

2. ХОЗЯЙКА «СТРАНЫ ЮНОНИИ»

Стоят надо мной вершины,

Доступные, как мечты.

Лежат подо мной стремнины

Нетроганной красоты.