Эр-Три - Адель Гельт

избитым обожаемым хозяином.

- Буква О: ответственность! - отметил Эдвин. - Доктор твой почти прав: если устранить автора проклятия физически, эффект развеется в два-три дня, но тут есть и другая сторона медали. Я немного привык к тому, что у меня есть друг по фамилии Амлетссон, и отправлять в течение пяти лет передачи на каторгу — такой убыток, такой убыток! В общем, имей терпения немного подождать. Студенты, — друг предвосхитил мой порыв, — подождут тоже, кто из вас, в конце концов, профессор?

Сначала мой друг долго рылся в записной книжке, встроенной в элофон: односторонней прозрачности маголограмма сначала была небольшой, размером с сигаретную пачку, потом увеличилась вдвое, потом еще раз, оказавшись, в итоге, размером с небольшое объявление: в два или три листа печатной бумаги шириной. Что там, внутри морока, делает мой друг, я не знал, но догадывался: листает и делает отметки.

Потом элофон пропал в одном из карманов необъятных размеров пиджака, и Эдвин вынул из воздуха жезл последней модели, выглядящий как старинная волшебная палочка: в нынешнем году в моду вернулся стиль ретро.

Стало очень тихо и немного темно.

- Здесь не очень интересуются делами посетителей, - извиняющимся тоном пояснил мой друг. - Не очень, но меры, на всякий случай, стоит принять. Шалом! - последнее слово было направлено уже в приемную щель элофона, моментально оказавшегося в руке и прижатого говорильником к уху.

- У меня об тебя есть одно небольшое дело с большими последствиями! - сообщил мой собеседник неизвестному абоненту, - помнишь моего друга, того, который немножечко профессор? Так вот…

Тревожность и прочие милые неврозы внезапно меня отпустили, полностью или почти: Эдвин включил режим пародийного гоблинского еврея. Это, кроме прочего, означало, что решение проблемы мой друг уже нашел, потом нашел еще раз, как следует обдумал и признал годным.

Оставалось немного подождать: я так и поступил.

Глава 4. Некоторый договор.

Я читал, а также слышал по телевидению, что в некоторых странах бывают отдельные выходные дни, приходящиеся на праздники, государственные и местные. Такая практика выглядит совершенно потрясающе с точки зрения рядового работника, и вызывает нечеловеческую головную боль у работника руководящего.

Только представьте себе — выходной день посередине рабочей недели, скажем, в среду или четверг. Представили? Здорово, правда? Теперь представьте, что Вы — начальник, скажем, отдела, и Вам надо как-то не дать поломать сложный рабочий процесс, не переплатив, при этом, сверхурочных: в бюджете отдела лишних денег просто нет, а заставить людей работать в выходной день без дополнительной оплаты — верный способ заполучить неприятности с трудовой инспекцией или профсоюзными боссами.

Еще Вы можете быть собственником большой организации, в которой все проблемы, связанные с неурочным выходным днем, уже упомянутые и производные, возникают в масштабе куда большем и неприятном. Денег на решение требуется больше, а они, как известно, не бывают лишними, дальним лесом идет настроенная логистика, работа нескольких офисов, охраны предприятий, технического персонала…

Представьте, что таких дней в году больше одного. Не только, скажем, шестое декабря, но еще восьмое марта, первое мая, и, на закуску, дней десять после рождества. Представили? Осознали?

В общем, хорошо, что такие лишние выходные бывают только в странах, выбравших странный и противоестественный, так называемый «социальный», путь развития. Не у нас.

Лично мне и прямо сейчас такой выходной и не потребовался бы, потому, что ровно неделю назад начались летние каникулы, и меня, как профессора, они настигли с той же неизбежностью, что и моих студентов.

Требовалась, конечно, некоторая административная работа, но ее я радостно, как и всегда, спихнул на заместителя: его семья, состоящая из него самого, белой масти жены и семи разновозрастных щенков, во-первых, полностью выгребала все невеликое жалование, и, во-вторых, постоянно требовала от отца повышенного внимания.

В этом смысле, заместителю не мешали сверхурочные и дополнительные часы работы, и я ему эти часы предоставил: немного повышалось жалование и появлялся совершенно законный повод проводить на службе больше времени, чем дома.

Звонка Эдвина я ждал всю первую неделю каникул. Питался рыбой, картофелем и кефиром, хотя страшно хотелось запить элем добрый сандвич с курицей. Проигнорировал пятничную пьянку в «Поросенке», огорчив всегдашних собутыльников и порадовав вынужденной трезвостью домового духа. Сводил Рыжую-и-Смешливую в кафе, в котором подают исключительно тортики и мороженое и не наливают ничего, кроме чая, кофе и шоколада. Записался, от нечего делать, на занятие анонимных алкоголиков — правда, на само занятие не пошел.

Неделя выдалась вполне ничего себе, и даже пару раз возникала малодушная мысль о том, что пусть так само и идет, вроде неплохо получается…

Однако, Эдвин, все-таки, позвонил.

- Шалом, дружище! - заявил говорильник элофона голосом моего неугомонного друга. - ты ждешь от меня новостей, и таки у меня их немножечко есть!

Я насторожился. Возникла даже мысль о том, что Эд прямо сейчас говорит под контрольным воздействием: некоторые вещи обсуждать по открытой линии не стоило совершенно точно.

- Наша проблема имеет больше одного метода разрешения, но это мы с тобой обсудим лично. - собеседник сразу же развеял возникшие было сомнения. - там же, где в прошлый раз, помнишь? Столик я уже заказал, на через час. Успеешь?

Я успевал, ну и успел.

Друг мой сегодня был одет легко и легкомысленно: вместо привычного черного костюма о пиджаке, застегивающемся на неправильную сторону, его наряд составляли белые парусиновые шорты и такая же, белая и парусиновая, рубашка. Традиционную шапочку, черную и плотную, заменила ее более легкая версия — темно-зеленая, вязаная и украшенная тремя гоблинскими рунами.

- Нравится кипа? - спросил он вместо приветствия. - Сегодня пришла посылка, ребята из Цахал подарили. Теперь буду носить.

Странные связи Эдвина с еврейским государством (которое половина атлантиков называла, по привычке, гоблинским, хотя собственно гоблинов среди евреев меньше десятой части, евреи — это вообще не про кровь, а про религию) давно стали притчей во языцех.

Сам Эдвин не носил в себе ни капли гоблинской крови, с огромным удовольствием отмечал вообще все доступные религиозные праздники, от христианского Рождества и мусульманского Курбан-Байрама до марксистского Дня Весны и Труда, но, время от времени, вспоминал о корнях своей матушки. Матушка была, во-первых, галахическая еврейка, и, во-вторых, наглухо светский человек, полностью отрицающий любую связь свою с коленами Народа.

«Мы должны исправлять ошибки предков, а не усугублять их» — цитировал, кажется, детского писателя Эдвин. «Мама отрицает, что она полностью да, но почему я должен делать то же самое,