Марий и Сулла. Книга первая - Милий Езерский

В шестнадцатый день римских календ ветер утих, пошел снег крупными хлопьями.

Но улицы, несмотря на холод, жили напряженной жизнью. Рабы и невольницы, кутаясь в плащи, спешили разнести подарки, посылаемые господами друзьям и знакомым. Торговцы готовились закрыть лавки, торопясь продать товары.

Серые сумерки слетали на город. Форум гудел, как улей. Храм Сатурна, на вершине которого находились тритоны — трубачи, погрузившие хвосты в воду, — оживленно шумел; жрецы и магистраты торжественно пировали в честь Сатурна и его супруги Опс. В многочисленных вазах поблескивали зерна и плоды — символы земли и неба. Народ ждал,..

Наконец под портиком храма появился белобородый жрец, прошел на середину форума и возгласил:

— Сатурналии! Сатурналии!

Клепсидра, сооруженная Сципионом Назикой, надрывно завыла, ей ответили клепсидры нескольких рынков. Радостные крики огласили форум, прокатились по улицам. Толпы рабов в пилеях выбегали из домов, распевая во всё горло песни на своих варварских наречиях, весело выкрикивая:

— Io Saturnales![7]

Народ валил беспрерывно. Снег хрустел под ногами. На улицах продавались глиняные скульптурные фигурки, и горожане покупали их, чтобы принести в жертву Сатурну за себя и за родных.

Белый город Ромула утопал в сгущавшемся сумраке. Огни светилен мигали, и розовые тени плясали по грязному снегу.

Рабы и плебеи спешили в господские дома, где ожидало их пиршество. Но в эти праздники слова «господин» и «раб» не произносились, потому что все жители республики считались равноправными гражданами.

Метеллы, не желая справлять Сатурналий в обществе невольников и клиентов, уехали накануне в свою виллу; гордые нобили предпочитали просидеть сутки в летнем доме, в холоде и без слуг, чем «унижаться» перед «говорящими орудиями». Многие оптиматы отправились с вечера в игорные дома, где чванливая римская молодежь, привыкшая к шуму и спорам, играла в кости (эдилы в этот день сознательно закрывали глаза на недозволенную забаву, во время которой проигрывались большие состояния, рабы и дома), но большинство нобилей и всадников всё же остались дома, — Сатурналии обещали веселые часы, мимолетные связи с женщинами.

Сулла, получивший после смерти Никополы крупное наследство и не успевший промотать его, жил на Палатине, где занимал небольшой, прекрасно обставленный дом.

Задолго до Сатурналий он подсчитал свои деньги и десятую часть их, а также кое-что из одежды, ваз и статуэток предназначил на праздничные расходы.

Ожидая вечером гостей, он приказал еще накануне вымыть и вычистить дом, приготовиться к пиру; лично наблюдал за работой поваров и невольниц, закупил вещицы, которые собирался подарить друзьям.

Посылая рабов, Сулла говорил:

 — Не берите ничего от господ в награду и не пейте вина больше одного фиала. Отнесите Лутацию Капулу пучок зубочисток, банку варенья из ливийских фиг и дюжину навощенных дощечек, о трех страницах каждая; всаднику Аницию пол-либры[8] благовоний и восковую свечу, чтобы усердно молился богам о порядке в своем доме; дочери его Лоллии (передать так, чтобы никто не видел!) — губку, корзинку лучших оливок и горшочек с антиполисскими тунцами; маленькой Арсиное, канатной плясунье, — корзинку орехов, пряников и венок; шутам и мимам — полмодия очищенных бобов, луку и сыру; клиентам — вазы, туники с рукавами и пряжки для обуви, как я распределил и записал; а рабам и невольницам — по одному ассу и восковой свечке. При каждой посылке найдете эпистолу, которую вручите по принадлежности.

Он улыбнулся, вспомнив содержание этих эпистол. Катулу он написал: «Желаю тебе не почернеть от знойных объятии эфиопки, в которую ты влюблен»; Аницию: «Зорко смотри за своими сундуками с золотом, в которых завелись черви, поедающие динарии» (это был намек на расточительную и беспорядочную жизнь жены всадника); Лоллии: «Вытирай тщательно посылаемой губкой чужие поцелуй на своем теле»; а канатной плясунье: «Лакомься сластями, как я лакомлюсь тобою». Днем он стал получать ответные подарки. Лутаций Катул прислал скатерть и письмо с дерзким ответом: «Бережно употребляй эту подстилку во время любовных нежностей»; Аниций — амфору, наполненную желудями: «Кушай на здоровье». (Сулла, побледнев от бешенства, подумал: «Никогда ему не прощу!»); Лоллия — серебряную чашу с уксусом: «Я — мед, а ты — уксус»; Арсиноя — прядь волос и эпистолу на греческом языке: «Сладости от тебя — напоминание о сладостях твоей души и тела»; а один бедный клиент, распродавший свое скудное имущество, чтобы сделать патрону оскорбительный подарок, прислал золотое кольцо.

Сулла побагровел: «Велю продать кольцо в пользу храма Сатурна, а клиенту дам собственноручно на третий день двести пятьдесят ударов тростью по ногтям!» В атриуме всё было готово для вечернего пиршества. Когда рабы и невольницы вышли на улицы для участия в Сатурналиях, в дом Суллы прибыли мимы, шуты и Арсиноя, — все в одеждах рабов.

 Канатная плясунья жила близ храма Кастора и отказывалась переехать к Сулле, потому что состояла в корпорации фокусников и считала неудобным покидать коллег. Страстно привязанная с отрочества к патрицию, которого боготворила, она не имела любовников и не желала выходить замуж, пока жив был ее господин; связь их не омрачалась ничем в течение десяти лет — срок огромный при непостоянстве Суллы.

Надев рабскую одежду, Сулла отправился на кухню подогреть блюда, которые обыкновенно подавались в горячем виде.

Засучив рукава, он усердно трудился у пылающего огня и говорил помогавшей ему канатной плясунье:

— Мы равны, Арсиноя! Я знаю о твоей привязанности. Жена надоела, и я отошлю ее к родителям, если ты согласишься выйти за меня замуж. Не отказывайся, умоляю тебя!..

Арсиноя звонко засмеялась и обняла его. Она была слишком умна, чтобы согласиться, и сказала, прижимаясь смуглой бархатистой щекой к его лицу:

— Я согласна, но только на время Сатурналий!

— Арсиноя!

— Не проси меня, Люций! Разве я не знаю, что после празднеств проснусь канатной плясуньей, а ты — патрицием из древнего рода? Арсиноя не пара Люцию Корнелию Сулле.

Он молчал, в душе соглашаясь с нею.

— Десять лет я люблю тебя, Арсиноя, хотя много узкобедрых дев возлегало на моем ложе. Скажи — не переставала ли ты меня любить, зная об этом?

Она грустно улыбнулась.

— Я ревновала тебя, ревную и теперь. Но каждый раз я думала так: если это составляет для него удовольствие, пусть наслаждается и пусть Афродита будет ему помощницей!

Сулла не успел ответить, — возвращались рабы.

Они ворвались в атриум, как в свой собственный дом, — с криками, песнями, воем и грохотом. Многие бросились в лаватрину, чтобы помыться.

Мужчины и женщины купались вместе, — грубые шутки и хохот не умолкали. Вода плескалась, горячая и холодная, цистерны опорожнялись и вновь наполнялись. Многие, торопясь, мылись в грязной воде, оставшейся после предыдущих купальщиков: не время было разбираться в полутемной лаватрине, когда ждало всех пиршество.

Из лаватриды люди побежали в атриум. Останавливаясь у столов, они бросали кости: выбирали царя пирушки. Наибольшее число очков получил любимый шут Суллы.

Это был старый, лысый карлик со слезящимися глазами. Он с гордым видом занял почетное место и смотрел исподлобья на собеседников. А они, играя в кости на орехи, ругались, спорили.

— Кончать игру! — приказал царь пирушки, и все не возражая, повиновались. — Занимайте места. Эй, повар и повариха! — закричал он. — Давайте кушать, иначе, — клянусь Эскулапом! — всех нас придется спасать от голодной смерти.

Сулла и Арсиноя появились в дверях таблинума. Они несли одинаковое блюдо — гороховую похлебку. Потом последовала полента, жареная свинина, пирожки и облитые медом лепешки. Хозяин сам прислуживал рабам, — ему некогда было даже поесть. Черные глаза канатной плясуньи пристально следили за гостями; она прислушивалась к их речам и улыбалась, слыша нетерпеливые вопросы: «А скоро подадут вино?»

Обделяя пирожками собеседников, Сулла нагнулся к царю пирушки:

— Прикажи, чтобы каждый выбрал себе подругу.

— Зачем? Всякий волен взять любую женщину…

— Сделай, как я сказал.

Шут, не смея возразить, возгласил:

— Выбирайте себе подруг, чтобы было кого угощать вином!

Несколько рук потянулось к Арсинбе.

— Опоздали, — сказал Сулла, — она уже выбрана.

— Не тобой ли? — дерзко спросил рослый сириец, обхватив Арсиною за плечи, но она вырвалась и убежала в таблинум.

Сулла побагровел, на лбу налилась кровью толстая, как веревка, жила, кулаки сжались. Еще мгновение — и пирушка была бы прервана, вспыльчивый патриций начал бы жестокую расправу, полилась бы кровь…

Царь пирушки понял это и, вскочив, бросился в таблинум.