Марий и Сулла. Книга первая - Милий Езерский

— Марий пишет, что вы готовы на всё… Как пони мать это?

— Понимай так, — сказал Мульвий: — плебей подыхает с голоду, а оптимат жиреет, как свинья.

Веттий засмеялся, похлопал его по плечу.

— Я устрою вас у своего дяди, неподалеку от Рима.

К вечеру три человека в плащах и в теплых шапках выехали верхами из Рима и направились по Латинской дороге на юго-восток.

Лошади, взбивая копытами мягкие борозды снега-следы проехавшей повозки, бежали, тяжело посапывая. В воздухе теплело, и оттепель уже бродила по полям, как старуха с посохом, дырявя белую пленку; снег становился ноздреватым. А от моря тянуло сырым ветром.

Когда Рим исчез за холмами и впереди открылась белая равнина, Мульвий спросил:

— Далеко еще до виллы?

— Не больше двенадцати стадиев, — ответил Тит Веттий и стегнул коня бичом.

Лошади побежали рысью. Вскоре в стороне от дороги зачернели постройки виллы, запахло дымом, послышался лай собак.

Веттий долго стучал в ворота — никто не выходил. Собаки лаяли не переставая. Наконец появился толстый высокий старик в плаще и с палкой в руке. Он шел, позвякивая чем-то под одеждой, и лицо его было сурово.

— Кто? Чего нужно? — отрывисто спросил он хриплым басом, часто кашляя. — Разве не знаете, что сего дня Сатурналии?

— Это я, дорогой дядя, я, Тит Веттий!

Муций Помпон не удивился приезду племянника, — С некоторых пор он привык ничему не удивляться. Столько горя, неприятностей и потрясений пришлось перенести в жизни, что всё неожиданное он принимал теперь с мудрым спокойствием, присущим многоопытным старикам. А неприятностей было немало: Помпоний и Леторий погибли; жена, племянница Публия Рупилия, изменяла ему со Спурием Торием, и старик долго не знал об этом. И только года два тому назад он случайно захватил их в своем кубикулюме. Рассвирепев, он выгнал жену, а Тория ударил по щеке, но «угостить», по обычаю «редькой» воздержался, боясь мести оптиматов. («А жаль, что не проучил его! Вогнали бы ему рабы деревянную редьку куда следует — забыл бы он навеки, как соблазнять чужих жен!») дочь Люция, выданная замуж за всадника Мамерка, оказалась бесплодной, развратной и расточительной, и муж развелся с нею; накануне Сатурналий она возвратилась под отеческий кров и бесилась от скуки, брюзжания и выговоров отца и изводила его своими причудами.

Он повел приезжих в виллу и угрюмо смотрел, как они отряхивались на пороге от снега. В очаге трепетал, угасая, синий огонек. В атриуме было холодно и пусто. Одинокая светильня чадила.

Муций Помпон разделся, подошел к очагу и погрел руки. На поясе у него позвякивала связка больших ключей. Белые волосы, большая лоснящаяся лысина, красные уши, крупный багровый нос, седые усы и борода — старик! Но он был еще крепок, подвижен и бодр.

— Люция! — крикнул он повелительным голосом. — Подложи дров в очаг, да немного!

Вошла Люция, сердитая, заплаканная. Увидев Тита Веттия, она растерялась.

Он ласково приветствовал, ее и, не зная еще об ее разводе, спросил, надолго ли она покинула Рим и когда рассчитывает вернуться к ларам.

Люция, всхлипывая, принялась обвинять мужа в любовных похождениях, говорила, что бесплодие не должно быть причиной развода, и собиралась рассказать о Мамерке что-то постыдное (она даже понизила голос и с таинственным видом подошла к Веттию), но Помпон, которому надоела ее болтовня, резко повернулся к ней:

— Замолчи! Ты раскудахталась, как курица с яйцом… Подбрось дров!

Она принесла два полена из перистиля и, пачкая холеные руки, не привыкшие к невольничьей работе, опять всхлипнула, Веттий видел — лицо ее исказилось, как у ребенка, и ему стало жаль Люцию. Он подмигнул Мульвию, но Тициний уже бросился к очагу, отнял у Люции дрова, быстро расщепал их и развел огонь.

Он положил в очаг одно полено и собирался втолкнуть второе, но Помпон удержал его:

— Хватит одного. Дрова дороги. Сжечь легко, а купить трудно.

Веттий удивился. Он знал, что Помпон скуп, но оказалось, что старик скупеет с каждым днем; даже ключи от кладовой, где хранились съестные припасы, носил у пояса, боясь доверить их дочери.

— Отец, чем будем потчевать гостей?

Помпон не ответил, — может быть, не слышал вопроса. Дочь повторила настойчиво:

— Дай ключи, я приготовлю поесть, принесу вина…

Рука старика потянулась к связке, задрожала. Он боролся с собой, размышляя, пойти ли самому в кладовую или отдать ключи дочери. Наконец встал и пошел к перистилю.

— Люция! — крикнул он гневно. — Иди. Веттий усмехнулся, взглянул на братьев:

— Я не знал, что он так изменился, вам будет у не го трудно.

Тициний подумал и пожал плечами:

— Куда идти? Останемся здесь. Может быть, лары смягчат сердце старика…

Люция вернулась одна. Поставив на стол блюдо с нарезанной ветчиной и хлебом, она принесла фиалы с изюмным вином.

— Садитесь.

— А ты, Люция? А дядя?

— Мы ужинаем перед сном.

Когда пришел Помпон, Веттий сказал, что привез работников.

Старик внимательно оглядел Мульвия и Тицииия.

— Кто такие? Откуда?

— Плебеи, земледельцы из страны вольсков.

Помпоний подумал и сказал:

— Я могу только кормить и одевать. Платить не буду…

Веттий растерялся, взглянул на братьев: знал, что настаивать было бы бесполезно, — черствый упрямый старик не уступит.

— Согласны, — сказал Мульвий.

А Тициний, хмурясь, положил недоеденный кусок хлеба и покосился на Помпона.

Когда братья ушли отдыхать в кубикулюм, старик спросил:

— Скажи, разве ты приехал только по делу этих бродяг?

— Нет, дядя, я приехал побеседовать с тобою. Боги свидетели, что я люблю тебя, как родной сын, и желаю тебе светлой, спокойной старости. Но ты уже в летах, и не пора ли тебе позаботиться о Люции и обо мне? Я запутался в долгах, и, если ты, единственный мой благодетель, не поможешь мне, меня ждет тюрьма и позор! О, прошу тебя, великодушный отец, спаси меня от петли, не пожалей нескольких сотен тысяч сестерциев!..

— Сотен тысяч? — дрожа прошептал старик. — Да ты шутишь, дорогой мой! У тебя есть богатые друзья, и, если они любят тебя, они, несомненно, выручат… _

— Кто же будет жертвовать своим состоянием, кроме родных? — с удивлением вскричал Веттий.

— Близкие, дорогой мой, не родились Крезами: они наживали каждый асе, отказывая себе в куске хлеба. И неужели ты думаешь, что я заплачу за тебя сотни тысяч, сестерциев, за тебя, расточительного бездельника и пьяницу? Ты с ума сошел! Ни тебе, ни Люции — ни одного асса! Вы похожи друг на друга, как пара дырявых сандалий, и место ваше — на помойке!

— Отец! — вскипела Люция. — Ты не смеешь оскорблять меня! Я имею право на часть наследства… Я обращусь в суд…

Помпон побагровел.

— Развратница, мотовка! — крикнул он. — Так-то ты отблагодарила меня за заботы, любовь?.. Так-то ты, дрянь, потаскуха…

— Довольно, дядя! — резко сказал Веттий и встал. — Деньги твои мы получим: иных наследников у тебя нет, и римское право на нашей стороне. Неужели думаешь, что мы долго будем терпеть твои сумасбродства и скудость? Я буду хлопотать, чтобы назначили над тобой опеку! Я отниму у тебя, старая калила, власть над твоими деньгами, и ты будешь жить у нас, из нашей же милости!

— На этот раз ты промахнулся, Тит Веттий! — злобно захохотал Помпон. — Все мною предусмотрено: ты и Люция получите по маленькой сумме, чтобы жить скромно… не умереть с голоду… А все состояние я уже завещал моему брату, с тем условием, что, когда жена его родит сына, которого назовут Титом, этим наследством лет через двадцать — двадцать пять воспользуется всадник Тит Помпоний…

Веттий пошатнулся, тяжело опустился на лавку. Надежды рухнули. Что делать? Покончить самоубийством?.. Встрепенулся. Люция кричала, как одержимая:

— Разве ты отец? Так-то ты заботишься о своей дочери?! Пойми, что в жизни нет у меня опоры! Куда пойду? Что буду делать одна? О боги! Слышите, что задумал старик? Может быть, ты, отец, действительно, сошел с ума? Но нет! Ты изменишь завещание! Ведь ты писал его, когда я еще жила с мужем, но теперь…

— Замолчи! Составляя завещание, я знал каждый твой шаг, я могу перечислить всех твоих любовников, в том числе и Тита Веттия! А ведь это кровосмешение, дочь моя, и оно строго карается законом!

Тит Веттий и Люция побледнели.

— Дядя, — глухо вымолвил Веттий, надевая плащ, — ты меня убил своим отказом. Добивай же, добивай! Обвини меня в кровосмешении, мне все равно. Жизнь моя кончена…

Он вышел из атриума, крикнув Люции:

— Если хочешь, поедем вместе! Ни тебе, ни мне терять больше нечего!

Люция не ответила. Он подождал, но кругом было тихо. Вывел из конюший лошадь и, вскочив на нее, помчался по дороге, которая вела в Рим.

XVI

В Риме допускались ранние браки — между четырнадцатилетними мальчиками и двенадцатилетними девочками, но этот обычай был распространен только среди плебеев. Патриции же, всадники и зажиточные плебейские роды предпочитали более зрелый возраст, потому что дети нередко упрекали родителей в чрезмерной поспешности.