Во имя Гуччи. Мемуары дочери - Патрисия Гуччи

Начавшаяся Вторая мировая война полностью изменила жизнь ее семьи. Как только в Италии произошел переворот и правительство было низложено, мой дед Альфредо лишился работы, которую надеялся сохранить до конца жизни. Муссолини был арестован и содержался под арестом на уединенном горном курорте, пока нацисты не совершили налет; они дерзко выкрали его, вывезя на самолете, после чего вернули к власти как марионеточного правителя. Его новый режим был установлен в Гарньяно, на берегах озера Гарда в северной части Ломбардии. Восемьсот бывших правительственных служащих, включая моего деда, были призваны на работу в этот городок. У них, оставшихся в Риме без работы, не было особого выбора, кроме как принять это предложение. Альфредо был особенно счастлив возможности снова послужить своему дуче.

Моя мать, которой тогда было пять лет, была усажена в поезд вместе с ее матерью, старшим братом Франко и сестрой Габриэллой. Семья покинула Рим и поселилась в маленьком домике в курортном городке Мадерно, расположенном недалеко от Гарньяно. Не считая восторга от увиденного впервые в жизни снега, в остальном переезд дался им нелегко: пришлось жить в городке, где основная часть недвижимости была изъята для расселения внезапного наплыва приезжих. Местные жители, которые свысока глядели на южан, злились на новоприбывших, и мою мать дразнили в школе за ее римский акцент, заставляя ее стыдиться и чувствовать себя чужаком.

Охраняемый солдатами и изрытый бомбоубежищами, этот прежде мирный регион теперь часто становился объектом налетов авиации союзников. Когда несколько солдат Муссолини были убиты во время авианалета, жителям городка, включая мою мать, было приказано выстроиться вдоль улиц для участия в траурной процессии. Семья Паломбо, скучавшая по дому и не сумевшая освоиться в новой среде, оставалась в Мадерно до конца войны и прибытия американских войск. После казни Муссолини им пришлось вернуться в Рим. Этот опыт изменил их всех.

Моему деду удалось найти гораздо менее значительную должность, чем была у него до войны, с меньшей зарплатой. Затаенная злоба сказалась на его здоровье, усугубив уже существовавшие язву желудка и болезнь почек, и боль лишь ухудшала и без того скверное настроение. Моя мама часто становилась жертвой дурного нрава отца, ее били за малейшую провинность. Мой дядя Франко старался не попадаться отцу на глаза, а тетя Габриэлла, которая была красива, умна и вообще «папина дочка», единственная избегала его постоянных придирок. Мою мать часто – и не в ее пользу – сравнивали с Габриэллой, что порождало у младшей дочери ощущение, будто у нее мало общего с братом и сестрой. Одинокая и погруженная в себя, она научилась играть и жить в своем собственном мирке. Памятуя о своей изоляции в детстве, могу лишь посочувствовать ей.

Что ж, по крайней мере, хотя бы мать любила ее без всяких условий – или так она думала. В восемь лет мама случайно подслушала, как моя бабушка говорила подруге: «Я не хотела рожать Бруну. Мы не могли позволить себе еще одного ребенка, и я делала все, чтобы избавиться от плода». Моя мать, слишком незрелая, чтобы разбираться в причинах, была буквально сокрушена услышанными словами, оставившими в ее душе шрамы на всю жизнь. Вскоре после этого у нее сложилась странная привычка – повсюду носить с собой сумочку как источник утешения. Эта привычка сохранилась у нее до сих пор. В сумочке она держала свои немногочисленные детские сокровища и начала обмениваться ими со всеми, кто предлагал ей какой-либо подарок. Даже если речь шла о чем-то настолько тривиальном, как конфета, она чувствовала, что должна ответить взаимным даром, даже если для этого приходилось оторвать пуговицу на блузе. Бабушка считала подобное поведение умилительным, не понимая, что это знак внутреннего эмоционального конфликта, связанного с восприятием собственной ценности.

Вопреки открытию истины о том, что поначалу она была нежеланным ребенком, единственные счастливые детские воспоминания моей матери связаны с бабушкой. Солнечное расположение духа Делии освещало ее квартиру, когда она садилась за швейную машинку и, напевая, принималась строчить платья, каких никогда не могла бы позволить самой себе. Бруна наблюдала, как она создавала какой-нибудь ошеломительный наряд, от выкройки до готовой вещи, за считаные часы, и грезила наяву о жизни людей, которые могли носить такие экстравагантные одежды.

– Я любила наряжаться и делать макияж, – рассказывала она. – Брала мамину подводку для глаз и основательно наносила ее на веки, пока не становилась похожей на Клеопатру. Я воображала себя экзотической женщиной, которая носит все эти прекрасные наряды и живет совершенно иной жизнью.

Моя бабушка была чем-то вроде экстрасенса и утверждала, что у нее часто бывают предчувствия. Однажды она подняла глаза от швейной машинки и объявила: «Твоей сестре Габриэлле придется усердно трудиться, чтобы получить то, чего она хочет. Но тебе, Бруна, все подадут на блюдечке с голубой каемочкой».

Про себя моя мать подумала тогда, что это крайне маловероятно.

К тому времени, когда мама стала подростком, у нее появилась проказница-подруга по имени Мария-Грация, которая подбивала ее бунтовать против строгих правил, установленных отцом. Для начала Бруна попробовала «запретные плоды» вроде жевательной резинки и сигарет, а потом начала поздно приходить домой, рискуя быть избитой, если отец узнает об этом. Однако в возрасте четырнадцати лет ее интерес переключился на мальчиков – или, точнее, на одного мальчика. Его звали Пьетро. Он был на три года старше ее: брюнет с густыми волосами, необыкновенно длинными ресницами и «красивым ртом».

Влюбленные делали все то, что обычно делают все юные пары, например, ежевечерне прогуливались на площади, проводили время с друзьями или смотрели дублированные голливудские фильмы типа «Ровно в полдень» и «Поющие под дождем». Пьетро был единственным сыном и трудился в семейном процветающем пищевом бизнесе – работа, которая требовала частых деловых поездок. Он был обеспеченнее большинства молодых людей, а когда на 18-летие ему подарили «Фиат-1100» (Magic Millecento), стал первым обладателем собственной машины в их кругу. Увозя мою мать на романтические прогулки в автомобиле, Пьетро парковался в каком-нибудь уединенном местечке, переключал радио на фоновую музыку, а потом пытался ласкать ее, в то время как она сопротивлялась всему, что заходило дальше поцелуев.

Вполне счастливая со своим бойфрендом, дома мама была далека от радужной жизни. Хотя мрачный нрав деда несколько смягчился после неожиданного выигрыша в лотерею (около 5000 долларов), при его домашней тирании моя мать и тетя Габриэлла должны были одеваться консервативно и неукоснительно соблюдать установленный им «комендантский час». И то и другое вызывало у них возмущение. Маме казалось, что он задался целью сделать всех окружающих несчастными, и она не видела никаких шансов, что положение когда-нибудь изменится.

Но однажды жарким июньским днем 1953 года все действительно изменилось. Мама вернулась из школы, и соседка сообщила ей, что ее отец упал без чувств и его отвезли в больницу. Поскольку проблемы со здоровьем преследовали ее отца долгие годы и незадолго до этого он перенес операцию по удалению камней в почках, мама не слишком сильно волновалась.

Она села за кухонный стол и начала листать газету, пестревшую публикациями о коронации королевы Елизаветы. Рассматривая фотографии из Лондона, она ела вишни из миски, оставленные для нее матерью. В забытьи поедая их одну за другой, она прислушивалась к тиканью часов на стене и ждала возвращения матери. Меньше чем через час та же соседка, которая впустила ее в квартиру, снова ворвалась в дверь с криками: «Твой папа умер! Твой папа умер!» Альфредо Пабомбо убил ictus cerebrale, или инсульт. Мама в шоковом оцепенении так и продолжала сидеть, доедая вишни, не говоря ни слова и глядя на часы. С тех пор вкус вишен всегда напоминал ей об этом моменте.

Я не знала никого из своих бабушек и дедушек, но мне известно, что у матери сохранилось мало приятных воспоминаний об ее отце и она не особенно скорбела о нем. К счастью, на момент его смерти семья стала более обеспеченной благодаря неожиданному лотерейному выигрышу и пенсии правительства. Затем, вскоре после его кончины, моя тетя Габриэлла уехала из родительского дома, выйдя замуж за стоматолога, а дядя Франко нашел место в компании British Petroleum. Моя мама захотела получить профессию и начала посещать курсы стенографии, где познакомилась с ровесниками и стала чаще отлучаться из дома. Она почувствовала некоторое облегчение, пока Франко не принял на себя роль главы семейства и не стал насаждать правила, установленные отцом, особенно в том, что касалось поведения моей мамы.

– Я делала все, что было в моих силах, только бы вырваться от Франко и из этой квартиры, – рассказывала она мне. – Однако он по-прежнему следил за каждым моим шагом и набрасывался на меня как пес, если я опаздывала домой к установленному им «комендантскому часу». Он был сущим тираном!