Российская политическая культура. Особенности и перспективы - Григорий Тульчинский

Тем самым, ценностно-нормативная модель политической культуры открывает широкие перспективы синтеза различных подходов и аналитик, не отрицающих, а интегрирующих выработанные концепции и накопленные результаты. И на этой основе уже можно ставить вопрос о причинах отмеченных особенностей российской политической культуры.

2. Нормативно-ценностное содержание российской культуры

Смысловое содержание российского культурного опыта: источники и обобщение. Народ и власть.

Смысловое содержание российского культурного опыта: источники и обобщение

В предыдущих разделах в рамках сравнительного синхронического (типологического) анализа неоднократно затрагивалась специфика российской политической культуры. В этом разделе реализуется диахронический подход, рассматривается природа, источники ее специфики. Конкретный культурный опыт историчен, он связан с реальной деятельностью, является ее осмыслением, уточняется, меняется, развивается. Это дает возможность не отдельного рассмотрения социентальных и ценностно-смысловых аспектов динамики политической культуры, а в их взаимосвязи.

В данном рассмотрении российская политическая культура понимается, включая также и советский период, который есть продолжение, форма существования, а теперь уже и компонент российского. В этом плане «советское» есть одно из проявлений «российского», а нынешнее «российское» – в изрядной степени содержит в себе «советское».

Все больший круг проблем и перспектив развития России оказывается связанным с сердцевиной культуры – ценностями, нормами, «принципами» – всем тем, что определяет поведение людей, строй и особенности сознания, порождает вполне определенные отношения, мотивации, оценки, мнения и переживания. Речь идет о чем-то невещественном и нематериальном, что оказывается, тем не менее, не только реальным и существенным, но и силой, способной решающим образом сказаться на ходе экономических и политических преобразований – в качестве их источника, рычага, а то и трудно преодолимого препятствия. Эта сила оказывается куда прочней распада империи, экономического спада, инфляции, разрыва хозяйственных связей, разгула коррупции и преступности, она проявляется в действиях и установках движений, групп и их лидеров. Эта сила имеет свою историю и судьбу, выражает мировоззрение, миропонимание и мирообъяснение, оправдывавшее, объяснявшее, обосновывавшее и благословлявшее извивы, катастрофы и взлеты нашей истории, и продолжающее это делать до сих пор. И без ее осмысления, понимания ее корней и природы общество обречено на систематический отказ от собственного прошлого, а в результате – на соскальзывание на одну и ту же «колею».

Обращение к такой теме требует указания источников, в которых ценности и нормы российской культуры, связанный с нею опыт и осмысление социальной реальности находят свое наиболее полное выражение, аккумулированы в наиболее конденсированном виде, открывая, тем самым, возможности наиболее результативного анализа. Ряд специфических особенностей российской культуры выявляет анализ нормативно-ценностного ее содержания на материале мифологии, фольклора, особенностей русского православия, философии, художественной культуры (особенно литературы), философии, политической и экономической истории, обыденного дискурса, впечатлений путешественников (отечественных и зарубежных). Такой анализ был уже проделан многими исследователями. Поэтому можно воспользоваться его результатами.

Мифологемы. В мифах представления о нормах, идеалах и т. д. находят свое наиболее яркое и целостное выражение, причем в яркой образной форме. Однако, о собственно русской дохристианской мифологии можно говорить лишь с известной степенью условности. Недаром даже в авторитетнейшем энциклопедическом издании «Мифы народов мира» нет статьи, посвященной именно русской мифологии. Речь может идти, скорее, о славянской мифологии (точнее – о ее реконструкции) и о некоторых ее специфически русских чертах и особенностях.[23] С этой точки зрения можно выделить несколько уровней основных мифологем.

Во-первых, это первичный слой зачастую малоспецифицированных полностью или частично антропоморфных образов и персонажей: домовые, лешие, водяные, русалки, кикиморы, шишки, навы и т. п. Во-вторых, это воплощенные и персонфицированные абстрактные идеи: Доля и Недоля, Правда и Кривда, Белобог и Чернобог.

В-третьих, герои эпоса (былин и сказаний): князья (Кий, Щек, Хорив, Чех, Лях, Крак, Владимир-Ясное Солнышко и др.) и особенно – богатыри-княжьи слуги и защитники народные.

В-четвертых, собственно языческий «пантеон», русский «Олимп на Владимирской горке», низвергнутый во время крещения Руси: Сварог, Даждьбог, Хорс, Стрибл, Симаргл, Мокоша, символизирующие различные стихии (огня, солнца, ветра и пр.). А также персонажи, не упоминаемые в летописи, но выявляемые в реконструкциях, а то и сохранившиеся в общественном сознании до наших дней: Род и Чур (символы общинного единства), Ярило и Купава (Кострома), с которыми связывалось изменение сезона, прежде всего – приход весны.

И наконец, в-пятых, персонажи, взаимоотношения с которыми В. В. Иванов и В. Н. Топоров назвали даже «основным славянским мифом»: Перун – громовержец, «княжий бог», Зевс славянского Олимпа, и Велес (Волос, после христианизации – Власий) – бог крестьянского достатка (не как результата трудовых усилий, а как удачного урожая, приплода и т. п.). Характерно, что, если Перун стоял на Владимирской горке, то Велес – на Подоле, в пойме Днепра, внизу, что лишь подчеркивает их принципиальную оппозицию и противостояние. Да и сюжет их отношений довольно показателен: Перун преследует Велеса, гвоздит его молниями, тот подобно Протею принимает каждый раз новые обличья, оборачиваясь деревом, житом, конем, коровой, пока, наконец, Перун не побеждает – проливается дождь и наступает благодать.

Бросается в глаза особенность содержания этой мифологии, резко отличающая ее от других известных эпосов и систем мифологии. Это отсутствие персонажей строителя, ткача, ремесленника (даже кузнеца!), собственно крестьянина. Последний появляется в былинах в образе Добрыни Никтитича, да и то в характерном сюжете, когда очередной княжий слуга – Святогор пытается забрать неподьемное – землю, после чего Добрыня, легко закинув узелок с землей за спину, также идет «в богатыри». Купец (Садко) появляется только в Новгородском эпосе, да и то не как учитель и основатель Дела, а в связи с чудесным приключением.

В сказках ясно представлены народные страхи – бедности, тяжкого труда, горя. С другой стороны – представлены мечты, надежды и желания. Ими оказываются искания лучшего царства за тридевять земель, овладение «хитрой наукой», дающей сытную беззаботную жизнь, в том числе и путем своеобразной экспроприации экспроприаторов (царя, богача), спасение и победа униженного «дурака», несостоятельность и крах жадного и завистливого благополучия. Положительные персонажи добиваются успеха не трудом, а то ли по щучьему велению по моему хотению, то ли еще каким чудесным образом.

Таким образом, основными темами русской мифологии являются природные стихии, постоянная внешняя угроза (как со стороны природных стихий, так и врагов), воля (как героя-защитника, так и чудесный произвол, реализующий сокровенные желания), особая озабоченность властью – как торжеством над врагами, как символом богатства и жизненного успеха.

Восточное христианство. История русской православной конфессии – история заимствования веры, ее насаждения, исправления, обернувшегося расколом. В тематическом и образном содержание русского православия особый интерес представляет не столько догматический канон, сколько обыденное религиозное сознание, выраженное в житийных текстах («Четьи-Минеи» всегда были наиболее читаемой духовной книгой на Руси), духовных песнях.

Согласно добротным исследованиям этого материала, проведенным Г. П. Федотовым, Л. П. Карсавиным, С. С. Аверинцевым,[24] специфика содержания русского обыденного религиозного сознания состоит, прежде всего, в ориентации не столько на Св. Писание, сколько на жития, т. е. особо повышенный интерес к нравственной личности и ее опыту жизни. Причем особое внимание уделяется претерпеваемым святыми страданиям, которые акцентированно трактуются как безвинные (но принимаемые героями житий, тем не менее, безропотно).

Обращает на себя внимание фигура Христа, представленная в обыденном религиозном сознании в качестве Царя Небесного, осуществляющего властные функции и фактически сливающегося с Отцом. Страдания же Спасителя как идеал святости переносятся на святых, жизнеописания которых демонстрируют попытки воплощения этого идеала в этом мире. Вопреки догмату, в обыденном православии фигурирует не Троица, а «Двоица»: Христос (как Царь Небесный, воплощение небесной силы) и Богоматерь (зачастую ассоциативно переходящая в кормящую «мать-землю»). Тем самым, высшее ценностное содержание придается, фактически родовым отношениям: Мать – хранительница рода и Отец – властный вершитель судеб. Особый предмет и интерес русского обыденного православного сознания также составляет эсхатологическая тема Страшного суда, устанавливающего высшую Правду и Справедливость, – как, впрочем, и тема Кривды, царящей в этом (земном) мире.