Книга теней - Джеймс Риз

В тот вечер я сидела одна в маленькой библиотеке над сестринскою часовней, пыталась учить уроки, но мне никак не удавалось сосредоточиться. Раны на ногах служили напоминанием, что все приключившееся за день не было сном. И загадочные слова Перонетты, сказанные на прощание, продолжали звенеть в моей голове, заглушая все другие слова, которые я читала.

Я пришла в себя от звука хлопнувшей двери. Одна из сестер – не важно, кто именно, – вошла в библиотеку и выбранила меня за то, что я «секретничаю» за закрытою дверью, когда она повсюду меня «обыскалась». Мать Мария-дез-Анжес желала немедленно видеть меня в своих покоях.

Встав, я последовала за монахиней, не сомневаясь, что наша проделка раскрыта и меня ведут, чтобы объявить о наказании: месяц работ на кухне, а может, и два. Кстати, всегда сохранялась угроза такого наказания, как исключение: меня могли прогнать из С*** так же тихо и безо всяких церемоний, как я там появилась. Итак, мой приговор был вынесен; и все-таки мне хотелось, чтобы не мать Мария объявила его. Пусть лучше бы это была сестра Клер, глава монастырской школы, или другая какая-нибудь монахиня, которая ничего для меня не значила. Невдалеке от покоев матери Марии, у нашего дормитория, окна которого выходили во двор, моя конвоирша показала жестом, чтобы дальше я шла одна. Она передала мне огарок свечи, и я проследовала дальше, ведомая ее слабым огоньком.

– Да-да, открыто, – отозвался голос на мой стук в дверь. – Входи, Геркулина.

Когда я открыла дверь и вошла, мать Мария-дез-Анжес встала. На ней было платье с вышивкой, а волосы убраны так, как я никогда прежде не видела: они красивой пышной волной ниспадали вниз, аккуратно расчесанные. В воздухе висело знакомое голубое облачко, теперь довольно густое; вьющийся дымок поднимался от ее сигарки, положенной на створку раковины, кажется морского гребешка. На столе рядом с ее любимым креслом лежала книга – явно не Библия.

Она сделала знак рукой, чтобы я присоединилась к ней, и мы сели за стол. На блюде из белого фарфора я увидела спелые фрукты и ломтики сыра. Рядом стояли два бокала темно-красного вина. Один она пододвинула мне:

– Сегодня мы перекусим вместе. Ты разделишь со мной легкий ужин?

В ответ я подняла бокал и пригубила. Мать Мария пристально посмотрела на меня. Я уставилась в бокал и пила, пока вино не кончилось. Наконец она проговорила:

– Геркулина, милочка, Христос нуждается в твоей услуге. – (Пауза.) – Ты видела мою племянницу, Перонетту?

Я не ответила. Не могла. Мать Мария налила еще вина и пододвинула ко мне фарфоровое блюдо. Я снова взяла бокал и сделала большой глоток. Затем принялась за сладкую белую грушу.

– Перонетта приехала к нам в неурочное время. Боюсь, она может отстать, когда возобновятся занятия. – Мать Мария отвела от меня взгляд и указала пальцем на гроздь черного винограда. – Таковы семейные обстоятельства, и тут ничего не исправишь. – Она снова посмотрела на меня. – Так вот о чем я хотела сказать: ей нужен репетитор, и она попросила тебя.

«Я попрошу тебя».

Мать Мария ждала, что я скажу. Я не могла говорить и вместо этого допила вино. Должно быть, я улыбалась при этом, потому что с уголка моих губ сбежал красный ручеек. Ей, по-видимому, и не требовалось другого ответа, потому что она улыбнулась в ответ и сказала:

– Тогда решено. Я составлю расписание занятий. Вам следует начать завтра.

Я тотчас встала, чтобы уйти.

– Не так быстро, дорогая Геркулина, – вновь улыбнулась она. – Я не хочу, чтобы ты забросила собственные занятия. – Я заметила, что мать-настоятельница рассеянно перебирает под столом четки. – Возможно, мои опасения беспочвенны. Все-таки ты лучшая ученица из всех, кого мы здесь видели. – При этих словах я потупила взгляд. – В любом случае я буду наблюдать.

Мать Мария-дез-Анжес подвела меня к полкам, где стояли ее книги, так хорошо мне знакомые. Она стала задавать вопросы о том, что я читаю вообще, и о некоторых книгах в частности. Не дошла ли я до Фомы Аквинского? Дошла. И разумеется, я захотела бы найти время для святой Терезы, если только не сделала этого до сих пор? Да, захотела бы. Я стояла рядом с ней в нетерпении, отвечая лишь по необходимости: мне хотелось разыскать Перонетту и сообщить ей хорошую новость. Но конечно, она уже знает – ведь это она попросила меня в репетиторы. Меня!

Голос матери Марии вывел меня из задумчивости.

– Пора тебе, Геркулина, заводить собственную библиотеку. – Она величественно указала на свои полки, тянувшиеся вдоль всей стены. – Лучшие книги те, что прочитаны с любовью. Выбирай. – Я принялась возражать, говоря, что не могу принять такой щедрый дар. Но мои слова, рожденные вежливостью, были неискренними; мать Мария тотчас отмела их. – Чепуха, – сказала она. – Выбирай. – Она провела пальцем вниз по моей щеке, дойдя до подбородка, приподняла его и какое-то время вглядывалась в мое лицо. – Перонетта не такая, как все, – произнесла она; глаза наши встретились, и я не смогла отвести взгляд, а она продолжила: – Но запомни мои слова: потакать ей опасно. – И с этими словами мать-настоятельница принялась снимать с полок книги и подавать мне; вскоре я с трудом удерживала их, подставив руки. – Давай посмотрим… Если ты уже прочла Фому Аквинского, тебе нужно его иметь, правда? Скажем, в награду. – Она улыбнулась. – А вот Плутарх. И Петрарка… А ты читала сонеты Шекспира? Нет? Тогда держи. – И в мои руки перекочевало полное собрание сочинений великого поэта, изданное ин-кварто, в кожаном переплете из красной лайки. При этом она продекламировала: – Two loves I have for comfort and despair, Which like two spirits do suggest me still…[7]

Я поняла, что она может прочесть сонет до конца, но почему-то не хочет; на нее нашла грусть, и она поспешила снять с полок остальные подарки. Жития святых. Тексты на латинском и греческом. Книги различных авторов – одних я знала, других нет. Поэты. Темные сочинения таких теологов, как Бузенбаум, Рибаденейра и Санчес. Здесь были даже новейшие романы миссис Радклиф! Она остановилась, только когда поняла, что мне больше не унести, и улыбнулась, после чего, не сказав ни слова, проводила до двери своих покоев.

Ну не ирония ли судьбы, что я получила столько книг, которые должны были рассказать мне о мире, о жизни, в то время как то, чему вскоре суждено было произойти в С***, со всей очевидностью обнаружило одну простую вещь: я ничего не знаю . Я лелеяла мечту о дружбе, как искренне верующий человек лелеет мечту о спасении, но я ничего не знала ни о дружбе, ни о любви, ни, конечно же, о чувственности. И я ничего не знала о зле.

ГЛАВА 3Дьявольская пляска

Перонетта как племянница матери Марии и дочь ее любимой, страдающей от недуга сестры пользовалась в С*** привилегиями, о которых не могли даже мечтать прочие воспитанницы. И если это не было неожиданностью, то столь же неизбежной стала и связанная с этим обстоятельством зависть.

Точней, Перонетта присвоила , так сказать, эти привилегии; далеко не все они были пожалованы ей матерью Марией, сердце которой действительно таяло в присутствии этой девочки. Перонетта приехала в С***, будучи уже воистину испорченным ребенком. Такой она и осталась. Находясь среди девиц, остро переживавших особое положение новенькой, и монахинь, которые, очевидно, иногда забывали принесенные ими обеты бедности, чистоты и послушания (каждому из которых ее присутствие бросало вызов), Перонетта не желала ничего замечать. Для нее, получавшей чуть ли не каждый день изящно упакованные разноцветные коробки, где находилось множество флаконов с духами, конфеты, платья, было бы не лишним вести себя благоразумнее. Но она не хотела быть осмотрительной. Откуда только не приходили эти подарки, присылаемые отцом, который с их помощью стремился освободить себя от необходимости посещать дочь. Их доставляли из Парижа и Вены, Брюсселя и Лондона; приходили они также из городов небольших, но прославившихся какими-нибудь особенно замечательными изделиями, – например, целые отрезы кружев из Алансона. Перонетта принимала посылки с абсолютной невозмутимостью. Порою она просила меня открыть их. Зачастую моя подопечная оставляла их содержимое лежать там, где оно было извлечено из упаковки, и жителям С***, вышедшим на прогулку, случалось иногда находить на пляже розовые куски мыла в виде морских раковин, а в окрестных лесах – разбросанные на траве засахаренные фрукты.

Что и говорить, Перонетте с ее необузданным нравом и несдержанным языком следовало быть хоть капельку осторожней, но куда там… При малейшем намеке на то, что к ней кто-то недоброжелателен или хочет выразить порицание, она, закусив удила, взвивалась на дыбы. Она могла прийти на мессу, надев чудовищно дорогую брошь. Могла вытащить из-под платья флакон и опрыскать проходившую мимо монахиню лавандовой водой. И поскольку она пользовалась покровительством настоятельницы, никто, даже сестра Клер де Сазильи, отличавшаяся непреклонною волей в деле наведения порядка в школе для старших воспитанниц, не решался призвать ее к ответу.