Диктатор Пётр - Николай Никандров

– Оля, что ты так смотришь на меня? – вздрогнула тетя Надя, почувствовав на своем профиле вдумчивый взгляд племянницы.

– Так,– ответила племянница, глядя на пятно сажи на носу тетки.– Думаю.

– И, конечно, обо мне? Правда?

– Откровенно говоря, да.

– Это интересно. Что же ты обо мне думаешь?

– И думаю я вот что: как это могло случиться и как это понять, что наша тетя Надя, такая замечательная и такая известная оперная артистка, о которой когда-то даже было в газетах, вдруг теперь скупает у нас в провинции подержанные, испачканные говяжьей кровью мясорубки и старые, запаянные, в копоти, примусы.

Москвичка рассмеялась, отвертывая передними зубами какой-то винтик на машинке.

– А ваш Петя что делает? – спросила она и опять сунула в рот винтик.

– Петя? – повела бровями Ольга.– Петя другое дело.

– Нет, ты отвечай на мой вопрос: что делает ваш Петя, тоже талант и не такой, как я, а настоящий, большой, признанный!

– Ну, он, конечно, торгует, на толчке старьем.

– Он "конечно"? Ну, и я "конечно"! – победно рассмеялась москвичка.

– Теперь трудное время,– примирительно вступила в разговор Марфа Игнатьевна, чтобы не дать разгореться спору.– Теперь не приходится много философствовать. Теперь лишь бы чем-нибудь заработать. А так-то оно конечно. Что там говорить.

– Вот это верно! – воскликнула гостья бодро.– А вы тут сидите в Крыму и спите! Вот, чем философствовать, как говорит Марфинька, и спать, вступайте-ка лучше в нашу компанию по скупке у жителей Крыма мясорубок и примусов! Вы будете скупать на местах, а мы будем сбывать в Москве! Хотите?

– Отчего же,– нерешительно, с ноющей болью в груди, улыбнулась неожиданному предложению Ольга.– Можно. Если сумеем.

– А чего тут уметь? Жан, слышишь, какое предложение я делаю нашим?

– Слышу, слышу,– отвечал над тарелкой Жан.– Конечно, пусть соглашаются. У них тут в Крыму работать можно. У крымских жителей еще вещички есть.

– Значит, согласны? – перестала работать москвичка и села прямо напротив обеих хозяек, глядя на них в упор, как дух-искуситель.

– А что ж,– принужденно улыбнулась Ольга.– Согласны.

И вдруг она почувствовала такую щемящую тоску на сердце, точно прощалась с чем-то дорогим навсегда!

– Я думаю,– вводя их в курс дела, между прочим сказала москвичка,– я думаю, что тут вам удастся много закупить этих машинок.

– Тут-то много,– ответила вяло Ольга, как в тяжелом дурмане, и вздохнула.– Тут каждый свою продаст. Тут такой голод.

– Вот и хорошо,– сказала тетя Надя.– И вы заработаете, к мы заработаем. Мы вам оборотные средства оставим.

– Только с этим надо спешить, пока у крымских жителей дела не поправились,– не поворачивая к ним головы, произнес Жан, наливая в стакан портвейн.– А то тогда они вам ничего не продадут. Вон уже ходят слухи, будто американцы в Крым кукурузу везут…

IX

И потом, в другой комнате, лежа в постелях, раздетые, под одеялами, при потушенной лампе, долго еще продолжали три женщины переговариваться между собой из трех разных углов. Их самих не было видно, и узнавали они друг друга только по голосам.

– Ай-яй-яй! – вдруг спохватилась в постели москвичка.– Я сегодня проговорила весь вечер, а вы только молчали и слушали! Я заболталась, а вы никто не остановили меня, и вышло, что я только о себе да о себе! Даже неловко! Извольте теперь вы рассказывать, как вы тут живете, а я буду слушать!

– Мы-то расскажем,– протянула со вздохом в полной тьме из своего угла Ольга.– Только жизнь наша неинтересная. Я даже не знаю, о чем, собственно, тебе рассказывать.

– Обо всем,– зазвучал в темноте в другом углу голос приезжей.– Я не понимаю, например, вот чего: если ты, Оля, служишь машинисткой в коммунхозе, где жалованья не платят, а Петя берет на комиссию для продажи на толчке чужие вещи и тоже почти ничего не зарабатывает, то чем же вы живете?

– Случаем,– отвечал голос Ольги.– Мы живем, тетя Надя, только случаем. Нас всегда случай спасал. Сколько раз, бывало, казалось, что ниточка, на которой мы висим, вот-вот оборвется и мы полетим в пропасть, погибнем. А потом смотришь, какой-нибудь непредвиденный случай вывезет нас, и мы опять держимся до следующего кризиса. И твой приезд, тетя Надя, для нас такой же непредвиденный случай и, вероятно, самый счастливый из всех, благодаря тому делу с примусами и мясорубками, которое ты устроила для нас.

– Дело с примусами и мясорубками – верное дело,– прозвучал убежденный голос москвички.

– Мы, Наденька, не живем,– вставила свое замечание Марфа Игнатьевна.– Мы вымираем. На почве плохого питания мы все чем-нибудь неизлечимо больны. У Васи размягчение позвоночника, у Нюни какая-то атрофия в желудке, у Оли белокровие и все зубы вынимаются, а обо мне и говорить нечего: когда хожу, держусь за мебель, а из дома не выхожу, чтобы не умереть на улице. Доктор говорит, у нас у всех такое ничтожное содержание гемоглобина какого-то, или кровяных шариков, что ли, при котором прежде падали и умирали. Тот же доктор прописывает нам мышьяк и железо, но сам же говорит, что это ничего не поможет…

– Какие ужасы распространяет ваш доктор! – задрожала москвичка.– Доктор не прав, и вы скоро поправитесь! Если на примусы и мясорубки цены московские и ваши скоро сравняются, тогда вы будете поставлять нам другие товары. Сейчас, например, нам есть расчет еще брать у вас: пилы, чернильные карандаши, горький перец…

– Вот из-за такой жизни нам, Наденька, и важно толком от тебя узнать, можно ли в ближайшее время надеяться на какую-нибудь перемену? – неизменно сворачивала бабушка разговор в сторону политики.– Что у вас в Москве говорят об этом?

– Я уже вам сказала,– отвечала москвичка,– что в Москве о политике не говорят. Москва живет деловой жизнью.

– Очень жаль,– сказала бабушка.– А у нас, на юге, наоборот, политика стоит на первом плане. Ночью лежишь, не спишь, слышишь: булькает в животе, и думаешь, что это где-то вдали начинается канонада: французы и англичане к нам пробиваются. А потом видишь, что это в животе, и так сделается обидно, что все нас бросили!

Москвичка рассмеялась.

– У нас в Москве от этого излечились давно и уже никого не ждут,– сказала она.

– Неужели не ждут? – упавшим голосом спросила бабушка.– Это будет ужасно, если никто не придет.

– А кто же может прийти?

– Все равно кто. Лишь бы пришли. И мы тут не теряем надежду, что вот-вот кто-нибудь придет.

– Напрасно,– опять засмеялась москвичка.– В Москве когда-то тоже верили в это "вот-вот", назначали сроки, ждали, томились, мучились. А с тех пор, как окончательно уверились, что никто не придет, и зажили обыкновенной жизнью, всем сразу стало хорошо. Конечно, так будет и у вас. Бросьте эти ожидания, займитесь делом, и вы увидите, как вам будет хорошо.

Обе хозяйки, было слышно, что-то промычали в темноте ей в ответ…

Детям тоже долго не спалось.

– Я-то твой шоколад не украду,– говорила в темноте со своей постели Нюня.– Лишь бы ты мой не украл!

– Я тоже твой не украду,– обещал Вася.

Минуты две длилась пауза.

– Вася, ты спишь?

И, не получив ответа, Нюня, босая, осторожно крадется в темноте к своему шоколаду и перепрятывает его на другое место.

– Нюня, ты спишь? Отчего же ты вдруг перестала дышать? Ой, притворяешься…

И Вася ощупью отправляется в такую же экскурсию. Вася хитрее Нюни, и, переложив свой шоколад на новое место, он долго еще путает следы, нарочно возясь и шурша в потемках в разных местах комнаты.

Петр бредил:

– Слышу, по запаху слышу, у вас в кухне опять молоко убежало!.. Самые сливки ушли!..

Х

Расставание с теткой было такое же трогательное, как и встреча. Уехала она ранним утром, в волнении едва выпив на скорую руку один стакан чаю.

Жан, бегая за лошадьми, принес в распоряжение семьи еще целый каравай белого хлеба и еще фунт сливочного масла, хотя от вчерашнего дня оставалось и то и другое.

Жан положил прекрасное начало дня, он как бы задал этому дню с утра правильный тон, и весь этот день обещал быть для семьи Петриченковых столь же хорошим, как и вчерашний. А завтрашний день, без сомнения, будет для них еще более лучшим, чем сегодняшний. Они будут удаляться и удаляться от прежних трудных дней…

И, может быть, первый раз в жизни таким близким, родным и, главное, таким значительным показалось им утреннее чириканье слетевшихся в садик воробьев. Так, так, чирикайте, чирикайте! Хвалите, хвалите жизнь! Приветствуйте, приветствуйте первые лучи восходящего солнца. И нежное благоухание роз и холодноватый запах росы, неразрывно смешанный с травянистым запахом молодой зелени, все принималось сердцем глубоко и по-новому. И все представлялось новым, весь мир, вся жизнь на земле, как бы впервые начинающаяся этим прекрасным июньским бледно-розовым утром.