Изгиб грани - Олег Артюхов

увеждишь. То Дон. Тебе на тот край через брод. Семёна сыщи в Лошаках. Брательник ён мой. Гуторь от меня. Прощевай.

Кинув взгляд на приборы, я понял, что бак действительно пуст. Проклятье! Как всё неправильно и бессмысленно! Пока я соображал, что к чему, дедок выскользнул в дверцу и споро пошёл наискосок через луг.

– Э-э, дедушка Пахом…

Но старый картуз уже мелькал среди молодой берёзовой поросли и высокой травы, а вскоре и вовсе исчез из вида. Деда и след простыл. Ну и ну. Давненько со мной ничего такого не приключалось.

Однако рассусоливать времени не оставалось. Я поспешно скатился на плохо укатанную грунтовку, и едва углубился в посадку, как мотор зачихал и заглох. Всё, приехали. Пожалуйте на выход с вещами. Я обошёл машину сзади, осмотрел правый бок, поковырял пальцем в пулевых пробоинах, вздохнул и начал собирать пожитки. Оглядев с сожалением удочки, матрас и коробку с продуктами, я вытянул рюкзак, переоделся в камуфлированные штаны и куртку, надел брезентовую шляпу-афганку и переобулся в прочные башмаки-берцы. Затем я сложил в рюкзак нужную одежду, выбрал кое-что из еды и закрыл Прожорика.

«Не скучай тут без меня», – я похлопал его по тёплому боку, и, не оглядываясь, зашагал по заросшей колее.

Глава 3

Примерно через полверсты грунтовка перевалила через бугор и направилась в сторону видневшихся в отдалении заросших кустарником и крапивой развалин. Ага! Вот и первый ориентир. Кажется, именно об этом разрушенном доме и говорил дед Пахом.

Я бодро шёл под горку и с интересом разглядывал окрестности. Однако чем ближе я подходил к кирпичным руинам, тем больше меня охватывала непонятная тревога. А, приблизившись к освещённым закатным солнцем выщербленным стенам, я вдруг ощутил чужое недоброе присутствие. Осторожно оглядевшись и прислушавшись, я не нашёл ничего, кроме тишины и струящегося вечернего марева, поднимающегося словно занавес в иную реальность.

Стоя на развилке дорог, я невольно поёжился, вдруг осознав, что реально оказался на распутье. За спиной остался привычный мир начала двадцать первого века, а впереди – разошедшаяся надвое дорога в неизвестность. Направо более-менее сносная грунтовка терялась меж двух рощиц, и оттуда доносился отдалённый собачий лай. Налево едва заметная, заросшая травой колея ныряла в обрамлённую камышом и ракитником затянутую ряской лощину. Похоже, именно это самое место дед Пахом обозвал багном.

Пока я соображал, куда двинуть дальше, солнце устало сползло за чёрную гребёнку деревьев, зажгло багряный закат, и на утомлённую землю из тени начали выползать сумерки. За тёмно-зелёной жижей лощины поднимались перепутанные заросли, в которых исчезала заросшая колея. Дед предлагал мне свернуть именно на левую дорогу.

«Дорога не торная та…», передразнил я деда Пахома. Ничего себе дорога! А что тогда называется болотом? Я поскрёб слегка отросшую щетину, и махнул рукой. Эх-ма! Пропадать, так с музыкой! Раздевшись до трусов, я взвалил на одно плечо рюкзак, на другое – перетянутую ремнём одежду и шагнул то ли в густую воду, то ли в жидкую землю.

Шагать с грузом по грязи занятие само по себе неприятное, но помимо этого я не мог избавиться от ощущения противодействия. Мне показалось, что опора под ногами стала исчезать! А ведь, судя по размерам лужи, она не должна быть такой вязкой и глубокой. Ноги всё глубже тонули в непролазной жиже. Движение давалось неимоверно трудно, руки удерживали груз, и балансировать приходилось только туловищем. С матюгами выдирая ноги из трясины, я пару раз едва не свалился вперёд. А где-то в середине бучала и вовсе началось что-то невообразимое. Со всех сторон раздался зловещий шёпот, тени сгустились и уплотнились, и в сумрачной дымке впереди померещились грозные бездонные глаза. И тогда, разозлившись по-настоящему, я издал рычащий звук и рванулся из цепких объятий болота. Шагать стало намного легче, и через минуту я выбрался на другую сторону коварной лощины, досадливо булькнувшей вслед крупными пузырями. Свалившись без сил в траву, я начал жадно хватать воздух широко раскрытым ртом.

Отдышавшись, я поднялся, оглядел довольно большую, но внешне ничем не примечательную лощину и от недоумения пожал плечами. Затем я пристроил на спине поклажу и побежал по едва видимой в сумерках заброшенной колее, слегка путаясь в мягкой траве. Из множества самых разных желаний тогда я хотел лишь одного, как можно раньше добраться до чистой воды.

Уже в серой темноте впереди блеснула широкая водная поверхность. Под невысоким подмытым водой обрывчиком протянулся ровный, как стол, песчаный берег. Сбросив груз на песок, я оглядел грязные ноги и живот, поёжился, поднял глаза на реку, выискивая место для купания, и замер поражённый феерической красотой.

Разгораясь всё ярче и ярче, из кисейной дымки выбрался широкий полумесяц, окрасивший мир разными оттенками бирюзового цвета. По водной глади побежали искры световой дорожки, обрамлённой лёгким розовым туманом. Казалось, что от одуряющего запаха ночных цветов тёплый воздух загустел и потёк над рекой. Из туманного пуха выступили неясные очертания другого берега, потерявшего свой край в мерцающей выси. Я шагнул в тёплую воду, которая, словно ласковая зверушка, начала шевелить песок и играть с пальцами. Взвизгнув от охватившего меня восторга, я бросился в реку, которая медленно понесла меня, подталкивая своими струями на стремнину.

Опасаясь, что течение унесёт слишком далеко, я попытался вернуться к берегу, но не тут-то было. Река явно не желала отпускать, затаскивая всё дальше и дальше. Дьявольщина! Только этого не хватало. Я изо всех сил молотил ногами и делал мощные гребки, но вихрящееся течение в водокрутах стало затягивать вниз. Ну, нет! Утопление категорически не входило в мои планы. И тогда внутри произошёл незаметный взрыв, переполнивший меня энергией борьбы. Как ни странно, река успокоилась и отпустила. Вскоре я выбрался на берег и растянулся на мягком песке. Уф-ф. Что-то многовато приключений для одних суток.

Вернувшись берегом назад, я оделся потеплее, и, даже не перекусив с дороги, завалился спать, бросив на сухой песок охапку веток и травы, и, подложив под голову рюкзак. Мне кажется, что я никогда не спал так глубоко и безмятежно.

Утро разбудило меня туманной сыростью, бодрящей прохладой и голодом. Я наскоро ополоснулся на мелководье, и, вытираясь полотенцем, наконец-то разглядел место, куда вчера вывела меня непроезжая дорога.

Река устало несла желтоватую воду, поверхность которой на стремнине рябила завихрениями. Ночью Дон чудился мне шире, а днём оказался совсем небольшой рекой. Кручи на том берегу на самом деле поднимались метров на 10 – 15. Кое-где берег резко обрывался к воде, обнажая слоистые пласты мела и