Изгиб грани - Олег Артюхов

замер, боясь спугнуть состояние тихой радости. Рядом кашлянул дед Семён:

– Кхе-кхе. Взаправду гуторил Пахом, приняла тебя земля, – пробормотал он скрипучим голосом, по-прежнему опираясь на корявую палку из тёмного старого дерева и глядя прямо перед собой.

– О чём это вы, дедушка?

– О тебе, паря. О тебе. Чую в тебе силу и правду, токмо шибко глубоко они захованы.

– Дедушка Семён, ваш брат обещал, что вы поможете мне кое в чём.

– Отчего ж не подсобить, доброму человеку, коль он нуждается. Да, ты не сумлевайся, вопрошай. Мол, что тут за место чудное? Кто вы сами такие будете? Отчего отшельниками бытуете? Что про меня ведаете?

– Я не…

– Место сие внай непростое. Тут многие тыщи лет народ наш жил. Предки предков и пращуры. И наша весь… по-нынешнему село, по-разному называлась, в позапрошлом веке прозвали её Лошаки, а до того по-иному. Спросишь, што опричного тута? Земля, как земля. А истина в том, што глубоко в тутошних недрах встретились четыре стороны света: север да юг, запад да восток. А потому силы тут много, и не все могут её стерпеть. Вишь, а тебе по ндраву пришлось. А, што касаемо нас с Пахомом, то мы последние из жителев тутошних, и нам выпала доля вдокон край сей хранить. Людей встречать-привечать, аль спроваживать подобру-поздорову. А тепереча вопрошай о главном.

Я потёр подбородок и всё рассказал.

– Виденье мне было, и рисунок я в книжке старой нашёл. Срисовал, но ничего не понял… По правде сказать, после того покой потерял. Там про поле Куликово написано и про иную судьбу. Подумал, сел в машину, да и поехал. Деда Пахома по дороге встретил, он сюда направил. Рисунок при мне. Там церковка, и всякие странные знаки.

Дед Семён внимательно слушал, кивал, чертил на земле кончиком посоха, кряхтел и снова кивал.

– Как добрался? Не препятствовал ли кто, не забижал?

– Честно сказать, трудновато ехал. Будто за ноги кто-то хватал. Всю дорогу от самой Москвы за мной тащились два белоглазых типа в коричневой одежде, и думается мне, что все проблемы как-то с ними связаны.

– Што, што! Значит, не заблазнилось Пахому. Давненько мы о них не слыхивали. Вновь объявились, ироды,– дед стукнул палкой по земле, что-то проворчал под нос и покачал головой.

– А, после старых развалин у развилки вообще творилось непонятное, то в болоте завяз, то в реке чуть не утонул, то мост едва меня не сбросил. В голове всё перепуталось. Что здесь за место, дедушка?

– Место сие само себя стережёть и пущаеть не всякого. Грязное багно, речная бырь, асотный мост, то всё блазн, но чужаков лихо отваживает. – Он легко поднялся, взошёл на крыльцо, в дверях обернулся и кивнул мне на медную ендову, висящую на столбике. – Сполоснись-ка с пути, да в избу заходь. Поснедаем, а опосля и потолкуем.

Я хотел вежливо отказаться, но передумал и не стал перечить старику. Умывшись, я вытерся чистым рушником, висевшим на сухом сучке, подхватил рюкзак и шагнул на крыльцо. Пройдя через сени, я толкнул толстую дощатую дверь, и, наклонившись, чтобы не врезаться головой в притолоку, вошёл в горницу. Некоторое время я соображал, что в доме не так, и вскоре понял: нет характерного затхлого печного запаха, что присутствует в каждой деревенской избе. В большой светлой комнате легко дышалось, пахло свежим деревом, травами и хлебом. Поблёскивал выкрашенный светлой охрой пол, и сияла белизной стоящая справа русская печь со сводчатым подом, загнетками и лежанкой. Под потолком со стороны входа к ней были пристроены палати, под которыми виднелась аккуратная поленница, источающая густой берёзовый дух. В глубине ниши под палатями у стенки стояли ларь и бочка-бодня с крышкой. Слева в красном углу по обычаю висели три иконы в тёмных киотах, украшенных вышитым рушником. Длинный стол покрывала бежевая скатерть. В том же красном углу пристроились к стенам две широкие лавки. С другой стороны стола стояли три деревянных табурета. В дальнем правом углу за скромной занавеской виднелась старинная кровать, накрытая светлым покрывалом.

Привычно занявший место хозяина дед Семён широким жестом пригласил меня за стол. Придвинув табурет, я присел и по достоинству оценил сервировку. В глиняной мисе горкой лежала бутеня (творог с топлёным молоком), рядом в такой же посудине дымились крупные куски рыбы. Плоская деревянная тарелка с зелёным луком, укропом и редиской соседствовала с солонкой и большой чашкой, наполненной золотистым мёдом. В плетёной хлебнице лежал крупно нарезанный душистый хлеб, а в высокой обливной махотке белело холодное молоко. Дед ел мало, молча, не спеша, а я, вкормленный на малосъедобной городской пище, впервые за много лет с удовольствием уплетал простую здоровую еду. Поблагодарив хозяина за угощение, я вышел из дома и машинально потянулся за куревом, но сунул пачку обратно в карман, поймав себя на ощущении, что курить совсем не хочу. Чуть погодя вышел дед Семён и присел рядом.

– Ещё раз спасибо дедушка Семён за обед, никогда не ел ничего вкуснее.

Он хмыкнул в бороду:

– Пустое. Здрав буде, – он опёрся двумя руками на свою палку-корягу и спросил, – погуляешь аль погутарим?

– Немного пройдусь, огляжусь, подумаю.

– Добро. Постелю тебе на кровати, я-то привык на печке. А к церковке ноне не ходи. Без толку. Тока руки да ноги обдерёшь. – Он легко поднялся и прошёл во двор.

Выйдя из дома, я, не спеша, отправился за околицу. Сразу за домом тропинка раздвоилась. Одна убежала вниз к реке, другая протянулась вдоль кручи и спряталась в невысокой траве. Отойдя с четверть версты, я оглянулся, чтобы рассмотреть церковь с другой стороны. Она так же сиротливо возвышалась среди непролазных зарослей, из которых кое-где одиноко торчали ржавые кресты заброшенного погоста. Походив вокруг да около, я вернулся на тропинку и направился вдоль крутого берега, с любопытством разглядывая окрестности.

Слева над затянутой лёгкой дымкой поймой, раскинулось голубое небо, испещрённое лёгкими штрихами облаков. Справа на освещённой солнцем напольной стороне волновались цветущие луга, просечённые морщинами оврагов и упирающиеся вдалеке в тёмную гребёнку леса. Вокруг жужжала, щебетала и стрекотала живая природа, а когда я услышал долгожданную трель жаворонка, то, не раздумывая, завалился на спину в мягкую траву. Вдыхая напоенный живыми запахами воздух, я грыз травинку и, прищурившись от блаженства и избытка света, смотрел в бесконечную лазурь, в которой на восходящих потоках медленно кружила пара сапсанов.

Незаметно я задремал, а, когда пробудился, солнце уже коснулось закатных облаков. Душа моя отдохнула, но на самом краю сознания сохранилось ощущение кануна чего-то важного.

В лучах уходящего солнца