Ради тебя одной - Иосиф Гольман

– Примерно так, – согласился Глинский. – Хотя, по-моему, идею вы уже уловили.

– Берешься? – спросил Никишин.

– Бюджет? – коротко спросил Береславский.

– Вот и вся философия! – заржал Никишин.

– Неограниченный, – сказал Глинский.

– В разумных пределах, – добавил все время молчавший Кузьмин.

– Я согласен, – сказал Ефим и, сделав постное лицо, добавил: – Ведь это мой долг!

Все засмеялись.

Домой Ефим уезжал в четвертом часу утра, после церемонии награждения и довольно-таки изнурительного банкета. Ему чертовски хотелось спать, и он с откровенным сожалением отклонил более чем привлекательное предложение одной милой журналистки подвезти ее к ней домой. Совесть при этом не грызла, так как он точно знал, что с десяток более молодых и менее уставших рекламистов с удовольствием подвезут девчонку и ей не придется ждать первого поезда метро.

Стараясь не разбудить Наталью с Лариской, тихонько открыл дверь и снял пальто.

– Устал? – спросила мгновенно проснувшаяся Наташа.

– Очень, – честно ответил Береславский.

– Молодые вообще извести могут, – посочувствовала она ему.

– Какие молодые? – чуть не взвыл Ефим. – Я всю ночь крутился на фестивале, нашел два крупных заказа для «Беора», а ты – молодые…

– Ну ладно, прощен. – Наталья каким-то шестым чувством всегда знала, когда он действительно вкалывал, а когда его усталость была подозрительной. Правда, и в этом случае действовала замечательная истина: «не пойман – не вор».

Наталья вздохнула. Верно говорят, что старого кобеля не отмоешь добела. Впрочем, она знала, на что шла. И сейчас нисколько не жалеет ни о том дне, когда впервые встретила Ефима и, чего уж там скрывать, охмурила его, ни о том относительно недавнем дне, когда он перенес вещи из своей квартиры в ее шкаф, добровольно закрыв затянувшийся холостяцкий период своей жизни.

– Ефим, ты уже спишь? – Она погладила его по рано полысевшей голове.

Сломленный усталостью Ефим слегка всхрапнул, убедительно доказав Наталье, что честно заснул, а вовсе не увиливает от исполнения супружеского долга. «Куда что девается?» – грустно подумала она. Раньше им долго не удавалось заснуть в одной постели. Впрочем, есть люди, с которыми даже стариться приятно. И потом – она так долго его добивалась!

Наталья легла под бочок, точнее, под мощный бок любимого и тоже быстро заснула.

4. Велегуров

Москва

Я остановил «девятку» у подъезда, и мы пошли в квартиру. Точнее, пошел я, а она, съежившись, лежала у меня на руках, какая-то маленькая, несмотря на свои метр семьдесят, и очень жалкая. Даже через одежду чувствовался сильный жар, хотя, конечно, одежды на ней было не слишком много.

Как назло, на лестнице попалась тетя Даша. Она спускалась с зеленой хозяйственной сумкой в руке. Я помнил эту сумку почти столько же, сколько себя.

– Кого ты в дом тащишь? – с врожденной деликатностью спросила она. – Видели бы твои родители! – Тетя Даша испокон веков жила в нашем подъезде и когда-то сидела со мной нянькой – мама и папа вечно были заняты на работе. Может, поэтому она и теперь искренне считала, что, за неимением старших, я нуждаюсь в жестком педагогическом воздействии. Впрочем, я обычно не возражаю, потому что она и в самом деле была близка с моими родителями. А еще потому, что она из совсем немногих на этом свете, кому я действительно небезразличен.

Не знаю, чего мне пришло в голову – просто надо было ответить быстро и решительно, иначе дискуссию не остановить:

– Теть Даш, это моя невеста. Она здорово простыла.

Тетя Даша мгновенно поставила сумку на пол, потрогала лоб девчонки рукой.

– О господи! – ужаснулась она. – Под сорок! – И тут мне досталось по полной программе: – Ну, она-то – дитя. А ты ж старый балбес! Кто в такое время без пальто ходит? А платье покороче не мог ей спроворить? Невесту и так бы разглядел, а чужим нечего показывать!

Закончив традиционным «Видели бы твои родители!», тетя Даша по моей просьбе засобиралась в аптеку, но тут же смущенно остановилась. Я вовремя сообразил, что названные мной новые лекарства стоят изрядную часть ее пенсии. Оперев потяжелевшее тело чертовой девчонки на перила, я залез в карман и достал тысячную бумажку. Тетя Даша взяла деньги и тяжело потопала вниз. А я – наверх, лифта у нас отродясь не было.

В квартире нас встретил мой доберман Катя. Первое мое «послевоенное» приобретение. Я купил его в переходе у «Арбатской», не знаю почему. Военный психолог М.Л. Ходецкий, узнав о моем приобретении, обрадовался и сказал, что я инстинктивно устанавливаю «якоря», и это хорошо. Я и сам знал, что это хорошо, потому что внезапно возникшее желание купить эту маленькую веселую рожу, торчащую из сумки, и потом о ней заботиться было первым нормальным желанием за довольно долгое время. До этого я все больше желал еще пару раз выстрелить в гнусную толстую рожу террориста. А лучше – резать ее ножом. Или просто рвать руками. У меня и сейчас круги встают перед глазами, когда вспоминаю.

Я встряхнул головой, чтобы сбросить наваждение. Если не остановиться вовремя, то опять стану во всех деталях убивать мальчонку, а после не смогу прийти в себя несколько дней.

Но сейчас вроде обошлось. Да и тяжело думать о чем-то, когда у тебя на руках полцентнера живого веса, с которым к тому же совершенно непонятно что делать.

Катя подскочил к нам, лизнул мне руку, а потом подпрыгнул и облизал лицо девчонки. Та открыла глаза и вскрикнула.

– Не бойся, – успокоил я. – Катя не кусается.

И в очередной раз наврал, потому что Катя, несмотря на свой нежный возраст, кусался как раз отчаянно. И не слишком любил людей, чем сильно походил на своего хозяина. Меня сразу поразило, что он бросился лизаться к незнакомой девице.

А моя полуживая дама вдруг опустила руку и погладила Катю по голове. Я инстинктивно отдернул свою ношу, так как знал, что будет дальше: Катя в таких случаях совершенно не по-детски вцепляется зубами в руку. Я уже бинтовал однажды тетю Дашу, выслушивая все, что она считала нужным сообщить о Кате, породе доберман в частности и собаках вообще. Слава богу, зубы пока щенячьи, иначе домашним бинтованием не обойтись – пришлось бы швы накладывать.

Но Катя и сейчас меня поразил: он встал на задние лапы и еще раз лизнул ее в лицо. Девочка даже улыбнулась. Может, это и к лучшему: поначалу моя гостья явно меня боялась. А так Катерин слегка разрядил обстановку.

– Катерин, на место! – скомандовал я. Катя неохотно пошел на свой коврик.

– Почему – Катерин? – вдруг хрипловато спросила девчонка. Я обрадовался: похоже, задача отвлечения действительно выполняется.

– Мне его продали как девочку, – честно рассказал я. – Не хотелось кобеля, бегать потом за ними приходится, когда чего-нибудь учуют. Вот и получился Катерин.

Я помню, как хохотал Ефим, когда случайно разглядел на пузе сучки Катерины никак не соответствующий ее полу предмет. Он и пролил свет на половую принадлежность моего приобретения. А мне и в голову не пришло. Я сказал продавцу, что мне нужна только сучка, он ответил, что у него сучка и есть. Это уже потом, вспомнив его алчущие глаза и еще более красноречивый, правильного цвета нос, я сообразил, что даже если бы мне захотелось прикупить динозавра, у него бы в сумке оказался динозавр.

Я переложил вновь обмякшую девицу на кушетку. Расстегнув верхние пуговки кофты, отодвинул ее руку и засунул под мышку электронный градусник так, чтобы были видны циферки на жидкокристаллическом дисплее. Они стремительно менялись, и когда добежали до 39,7, я вынул градусник, даже не дождавшись характерного пиканья, которым прибор сообщает об окончании измерений.

– Девочка, очнись! – Я потряс ее за плечо. Она не отвечала. Я похлопал ее по щекам: – Открой глаза, быстро!

Она что-то пробурчала в ответ, но глаза полностью так и не открыла. Ситуация становилась неуправляемой. Что делать? Вызывать «Скорую» по понятным причинам не хотелось. Что я им скажу? Судорожно начал вспоминать, что нам в таких случаях советовал делать меланхоличный майор Жевелко, учивший нас, желторотых, искусству выживания. Вот у него-то были рецепты на все случаи жизни. Поговаривали, что свою «методичку» он проверял на себе, питаясь месяц одними лягушками и дождевыми червями. А те, кто не смог сдать ему зачеты с первого раза, утверждали, что Жевелко и в городе не меняет своего рациона.

Собравшись с мыслями, я сбегал на кухню, достал из холодильника кристалловскую «Гжелку», а из шкафа – мягкую, еще не распечатанную банную губку.

Вернулся в комнату, подвинул стул к кушетке, сел рядом и собрался с духом. Она лежала на спине, дышала прерывисто и тяжело. Глаза закрыты. И без того короткая юбка из кожзаменителя задралась, открыв белые бедра. Из расстегнутой кофточки частично виднелась красивой формы грудь. И то и другое не вызывало у меня ни малейших сексуальных ощущений по элементарной причине: я сильно испугался. Пожалуй, даже очень сильно. И чем дальше, тем мне становилось страшнее. Если она вдруг умрет, это станет бедой, которую я уже не перенесу. Все вдруг смешалось в моей уставшей от жизни голове, и эта сумасбродная девица показалось мне частью моей судьбы. Может быть, главной частью.