Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта начала XX века - Андрей Кокорев

Близится к полуночи. Вся улица у ресторана заставлена экипажами. Кучера пьяны и не слышат вызовов. Пьяненькие бродят по снегу. Отыскивая своих автомедонов, ругаются и поминутно ослабевают. В отдельных кабинетах, что называется, дым коромыслом стоит. В главной зале – вавилон. Один пьяный, шатаясь, бродит и поливает пол шампанским, чтобы, значит, не было пыли. Другой выкатил глаза и ревет:

– Расшибу!

С шумом отворяется входная дверь, врывается толстая дама и, окинув взором залу, спрашивает швейцара:

– Муж мой здесь?

– Не могим знать. Мужьев тут много. Кто такой ваш супруг?

– Известно кто – купец. Такой кряжистый, борода с проседью, голова лысая. Второй день, как запропал.

– Много здесь лысых и с проседью. Извольте сами смотреть.

– Тут нет. А в отдельных кабинетах?

– Туда не впустят. Кабы вы вот знали, в котором ваш супруг, так хоша и трудно, можно пройти.

– Голубчик, – упрашивает купчиха официанта, сунув ему рубль в лапу. – Проводи ты меня в коридор, куда выходят эти самые кабинеты. Мой, как напьется, всегда орет. Я его сичас по голосу, а все же узнаю...»

Неотъемлемой принадлежностью Масленицы были «гуляния» – в Манеже и на открытом воздухе: близ Новодевичьего монастыря и возле Пресненских прудов. По свидетельству корреспондента «Русского слова», в Манеже собиралась простая публика, «которая из года привыкла считать посещение устраиваемых здесь гуляний чем-то вроде обязательной повинности». Развлекали ее «неизбежные куплетисты, гармонисты, хоры» и дрессированные звери В. Дурова.

Гвоздем программы было какое-нибудь театрализованное представление. Например, в начале XX века, во время Англобурской войны, бешеной популярностью у зрителей пользовалась «пьеса» с изображением боевых действий. Под громовые крики публики «буры» пускали под откос блиндированный поезд[16] и, переходя в штыковую атаку, громили англичан.

Гуляния «под Девичьим» сто лет назад уже не отличались столь грандиозным размахом, как это, скажем, было изображено в «Сибирском цирюльнике». В 1910 году, по свидетельству одного из репортеров, среди развалин закрытых, но не снесенных балаганов, к услугам публики были лишь парочка каруселей, «французские» горы и три действовавших балагана. В одном располагался «электротеатр» (кинематограф). В другом «почтеннейшей публике» предлагался «дивертисмент» с участием потрепанных «этуалей» и «хором песенников из портерных со зловещими лицами». Зрители галерки платили за возможность насладиться балаганным «искусством» по гривеннику, первые ряды шли по полтиннику.

В третьем балагане показывали движущуюся картину «Севастопольская оборона»: на фоне намалеванной на холсте панорамы города демонстраторы тянули на веревках «два подобия самоваров», которые, достигнув середины «бухты», раскалывались и «утягивались» на дно. По всей видимости, это должно было изображать затопление кораблей Черноморского флота.

Спустя год в описании газеты «Раннее утро» «гуляния» на Девичьем поле и Пресне выглядели следующим образом:

«Переполненные вагоны трамваев подвозят все новые и новые „партии“ масленично настроенной публики. Шум, гам, свист. Специфическое „галдение“ подгулявшей толпы.

На первом плане, конечно, карусели. Гармонисты залихватски ожаривают марши. А деревянные кони с испуганно– выпученными глазами неутомимо скачут, растопырив сразу все свои четыре деревянные ноги. Очень много «амазонок», предпочитающих «кавалерийское» седло более или менее удобному месту в коляске.

Пожинает лавры успеха «народный театр», на фронтоне которого голубыми буквами изображено: «Только что вернувшаяся из путешествия труппа известного народного певца Муравьева-Сидорова дает в течение Масленой недели интересные представления». Г. Муравьев-Сидоров в не первой свежести сюртуке озабоченно выглядывает из-за кулис и делает многозначительные жесты.

На балкончике около кассы «женщина в 40 лет» хриплым голосом, с оттенком грустной укоризны в тоне возглашает собравшейся вокруг толпе:

– Сейчас начинается! Берите билеты. Касса перед вами. Не мешайте тем, у кого деньги есть!

– А у кого нет денег – мы тем даром все покажем! – надрывается субъект в чекмарке. – Звездочет, станцуй им что– нибудь.

Мальчик с огромной маской чудодея под фальшивые звуки «квартета медных» исполняет «Во саду ли, в огороде». Кудластая борода из пеньки развевается на ветру. Чтобы еще больше заинтересовать скупящуюся на гривенники толпу, из– за кулис высылают «арьергард» – трех «хохлушек». Но Боже, что это за физиономии! Фантазия самого Данте не могла бы пойти дальше.

Сбоку над крышей театра возвышается огромное панно, изображающее трех молодиц у колодца и парня на первом плане. Внизу подпись: «Деревенщина Ермил, а посадским бабам мил!» У Ермила ярко-голубые штаны с заплатой и сверхсчастливое выражение лица.

Палатки с «французскими вафлями» торгуют незавидно, хотя угар от них несется отчаянный. Серьезную конкуренцию им составляет балаганчик, над крышей которого сажей от руки начертано: «Берлинские пышки! 1 копейка штука».

«Берлинец» – типичный калужский мужичонка в меховой куртке, на глаз вынимает из кадки «горсточкой» порции теста и любовно опускает их в кастрюлю с кипящим постным маслом. В одну-две минуты готов пяток пышек.

Потребителями берлинской кухни являются преимущественно мальчишки и девчонки. Но и взрослых привлекает дешевизна «немецкого» лакомства...

Букинисты расставили свои лари с книжной макулатурой. Ввиду плохих дел они прибегли к «американской» системе: «Любая книга 5, 10, 15, 20 коп.». За 20 коп. вы можете узнать «Радости влюбленных» и «Средство предохранять себя от беременности».

Бойко торгует палатка с «моментальной фотографией».

Какая-то досужая кумушка повествует:

– Здесь, касатики, зимой мертвый труп нашли. Как же, я сама видела. Синий-пресиний! Хорошо... Только на другую ночь в этой самой палатке еще один шкилет объявился. Вроде удавленника. И на спине у него записка: «Это второе тело. А еще будет пять». Такие страсти!

– Ври больше, старая! – обрывает кумушку чуйка.

И совсем как Фекла в «Женитьбе» обижается старуха:

– Пес врет, а не я!

Катание на лошадях далеко от помпезности. Год от года тускнеет этот род увеселения.

* * *

Пресненское гуляние.

Здесь много тише и скучнее. Функционирует только одна палатка с каруселями. Хозяин с большим багровым носом и его два подручных унылы. Деланно-весело зазывают к себе и играют тоскливого «Варяга».

Пустуют американские качели, несмотря на строгое предупреждение: «Стоя качаться воспрещается».

Есть тут и народный театр. Над крышей его возвышаются картины-плакаты: «Мобилизация в деревне», «Отбитие турецкого знамени», «Взятие турецкого редута». Русские солдаты в зеленых мундирах, турки – в синих. Бомбы, которыми расстреливают друг друга враги, аршина 3 в диаметре.

– Почему японцев они не изображают? – спрашивает какой-то подвыпивший рабочий.

Публика здесь серая».

В традициях московских журналистов было юмористическое подведение итогов праздников. Чаще всего персонажами рассказов на тему «Как мы провели Масленицу» были купцы, повеселившиеся во всю ширь натуры. Примером может служить рассказ И. Мясницкого, герой которого пытался пролить свет на тайну своих похождений с помощью случайных записей:

– Максим Исаевич охнул, икнул и прищурился на написанное.

«Красные блины с зернистой икрой и с кумом – 12 р. 48 к.»... Вот оно что... Это я для памяти, по своей аккуратности... Но почему 48 к., а не 45? Понял! Три копейки, значить, я или в бедную кружку в трактире, или нищему у подъезда на Масленицу... Ну-ка, дальше что... «Пили чай с коньяком втроем – 16 руб.»... А где? Черт его знает! И потом, какой же это чай, который 16 р. стоит? Я у Боткина самый лучший за 2 р. 40 коп. фунт беру, и вдруг сколько же мы фунтов?

«Пили кофей вчетвером с разной специей – 21 р. 40 к.»... Вчетвером, по-моему, за кофей 21 руб. дешево!.. Четыре персоны, а какие – неизвестно! Две персоны – это наши собственные: я и кум, а остальные-то две кто? По-видимому, чужие персоны. Понадеялся я, надо полагать, на свою память и без подробностей расход чертил... Что потом: стрелял из «Длинного Тома» – 3 руб.; целовал трех бурок из патриотизма – 15 руб.; Крюгеру с Жубером на пропой – 3 рубля»...

– Не во сне я, значит, под Лэдисмитом-то был, а наяву! – подумал Максим Исаевич, тяжело вздыхая. – С кофею-то, видно, мы в балаганы попали... География теперь как будто проясняется...

«Укрощал пьяную морду – 8 руб. и шесть гривен на извозчика»... Ничего не понимаю! На сласти публике – 3 р.; катался на карусели – 1 р.; Федору, который ругал англичан и называл меня Жубером, – 50 коп. Просил больше – не дал. Стал ругать меня Френчем толстопузым – атаковал его в оба уха. Мир без протокола – 10 рублей. Там же в цирк ходили, где никаких лошадей, а только немецкая мадам в грязных триках – 3 р. Звал соседку блины есть, а у ней муж, который дурак. Взыскали 10 р. С огорчения ущипнул бабу, а она оказалась девицей при мамаше. Мать тоже умна: девицу под Девичье водить!.. Стали звать городового, а я на лихача. Лихачу 5 рублей!..