Тайна пролива «Врата скорби». Том третий - Василий Лягоскин

– Да уже через полтора часа первые деревья могут вздохнуть свободно, – воскликнул Анатолий.

Валерий Николаевич понял, что эти мысли в голову тракториста пришли не спонтанно; что он обдумывал их; считал и пересчитывал квадратные метры всю дорогу от Северного поста; и здесь, жадно заправляясь деликатесами Зинаиды.

– А ведь действительно может сразу несколько дел делать, – уважительно подумал он, – до такого никакой Цезарь не додумался бы!

Гораздо эмоциональней выразила свои эмоции Люба Ульянова. Она запрыгала на месте, что-то невразумительно крича, а потом подскочила к Анатолию – с обещанным поцелуем. Но разве могла она опередить снайпера израильского спецназа; пусть беременную. На шее счастливого тракториста уже повисла не менее счастливая Бэйла…

Глава 4. Александр Салоед. В голодном заточении

Для Александра любой сезон на озере был милым для сердца. Даже вот такой – когда рыба ушла вниз по течению реки, и не меньше трех месяцев оставалось до того благословенного дня, когда форель снова пойдет вверх по течению тучными «табунами» – наевшаяся, нагулявшаяся…

– И нагулявшая, – улыбнулся он, глядя в окно на замершую гладь озера, – нагулявшая бесчисленные тонны икры, малую часть которой надо будет изъять, и запасти впрок – чтобы хватило до нового нереста. Потому что нет ничего вкуснее и полезней на завтрак, чем толстый слой красной икры, намазанный на сливочное масло, натуральней которого в мире просто нет, и на теплую лепешку, испеченную арабскими помощницами Зинаиды. Да чтобы рядом сидела, и смотрела, как я щурюсь от удовольствия…

Салоед никак не мог прочувствовать до конца, что он – это не тот человек, который восемь месяцев назад приехал к матери, в несчастную Украину; что это не его ждет дома, в России, жена и дочь, и что это совсем другой Александр распоряжается сейчас на Чистых прудах, что расположились совсем рядом с трассой М-7; практически на середине пути из Москвы в Нижний Новгород. Умом он все это понимал, а сердцем – никак. Что бы не твердил ему новый закадычный друг Толик Никитин.

– Тебе хорошо говорить, – продолжил он нескончаемый спор с товарищем, который сейчас был далеко, в городе, – тебя никто в твоей деревне не ждал. Вот и охмурил ты самую гарную дивчину в лагере – Бэйлу, снайпера. А я…

Он прищурился, когда в глаз скакнул солнечный зайчик от плеснувшей волны в озере, и улыбнулся, вспомнив ту, из-за которой, собственно, и тянулись бесконечные споры, и при виде которой сладко щемило сердце. Вера Балабаш, единственная белоруска в городе, как-то быстро прибилась к дружной украинской тройке – самому Александру, и его друзьям.

– Таким друзьям, – еще шире улыбнулся Салоед, – что не разольешь водой. А точнее (посуровел он лицом) связанным кровью; смертями близких людей.

Он невольно вспомнил сейчас страшные испытания, что пришлось пережить добродушному здоровяку Миколе и хохотушке Даринке; ну, и самому Александру, конечно. Вспомнил отчаянное, помертвевшее лицо девушки, когда ее пышную косу наматывал на кулак отъявленный грузинский мерзавец, прихвостень бандеровской банды. Салоед мотнул головой, отгоняя неприятное видение. Что-то кольнуло в сердце; обычно те страшные минуты возвращались в сознание предвестьем беды. Ее – беды, в лагере, потом городе, было не так много. Но случалось многое. И сейчас…

– Лучше бы нам остаться в городе, вместе со всеми, – подумал он, вспоминая теперь, какая тревожная атмосфера нависла над окрестностями в тот день, когда вахтовку – четырех человек во главе с Салоедом – вышел провожать сам полковник Кудрявцев.

Это уже само по себе было событием неординарным. Ведь рейд группы к озеру, где ее ждала дежурная смена (тоже из двух пар) был рутинным мероприятием. И Салоед вдруг вспомнил, как вот так же екнуло в сердце, когда командир вышел дать последнее напутствие. Александр попытался тогда высказаться; в том смысле, что ничего с озером не случится; что не украдут его за неделю, и что он, главный в городе по рыбным промыслам, лучше бы в городе и остался. А полковник Кудрявцев словно прочел его слова, так и не прозвучавшие, и покачал головой:

– Не надо сгущать краски, Александр Леонидович. Работаем строго по плану; и не только ваша группа…

Группа по плану отработала. Хотя, что это была за работа? – отдых; лучше, чем на самом элитном курорте. Сам Салоед ни на какие курорты никогда не ездил. Чистые пруды были для него и домом, и курортом, и всем на свете. А здесь, в новом мире – вот это озеро, от которого никак не хотелось уезжать.

На руке чуть задрожал ремешок рации.

– Ну, ты скоро там? Мы уже в машине сидим!

Голос Веры был не рассерженным; скорее нетерпеливым. И Салоед расплылся теперь совсем уже в широкой улыбке. Это нетерпение девушки, которая заняла прочное место в его сердце, он отнес не к городу, куда стремился и сам, а к себе родимому. Он небезосновательно считал, что Вера тоже питает к нему нежные чувства. Опустив руку, он бросил последний взгляд на озеро, и пообещал себе:

– Сегодня же и скажу! Вот вернемся в город, и сделаю ей предложение…

Именно в этот момент мир полетел кверху тормашками. В буквальном смысле этих слов. Замок – именно так называли все нерушимый пост – завалился набок, словно невидимый великан вырыл под ним огромный котлован; или выдернул из-под основания скалу, нависшую над озером. Полетевший в угол комнаты Александр, попытался было вскочить на ноги – на стену, вдруг ставшую полом, но сзади на затылок обрушился массивный камин, который Салоед сам попросил командира «изваять» – «Чтобы как в настоящем замке было!». Сознание провалилось в черную пропасть…

– Саша… Саша… Саша…, – голос, бесконечно далекий по расстоянию, и бесконечно близкий чувством, вернувшимся в сердце, – монотонно бубнил в наручной рации.

В нем не оставалось уже ничего – ни надежды, ни отчаяния… ничего человеческого. Казалось, это не Вера Балабаш, а пластинка с ее записанным голосом сейчас крутится в невидимом патефоне, и не дает Александру провалиться в спасительное забытье. Попытка в первую очередь мотнуть головой, чтобы прогнать из нее вязкий туман, закончилась острой вспышкой боли в черепе, а еще – тянущей, сосущей пустотой в желудке. Последнее означало, что в организме идет, а может, уже закончился, процесс восстановления. Симптомы этого волшебного действа ему разъяснял все тот же Анатолий. Конечно, трудно было поверить, что у тракториста за полдня отросла ладонь, а у другого товарища – русского итальянца Марио – восстановилась, и, кажется, неплохо функционирует вся голова, раздробленная в кашу.

Новый спазм в животе заставил Александра шустрее заработать конечностями. Громоздкий камин оказался не таким уж и тяжелым. Через десяток секунд Салоед стоял, чуть покачиваясь, и пытаясь сообразить, что ему делать в первую очередь.

– Вера! – обожгло занывшую опять голову, – надо же ответить!

– Вера! Микола! Даринка! – закричал он что было мочи в рацию, и та взорвалась ответными ликующими криками.

– Все! – отлегло от сердца, – все живы!

– Да живы мы, живы! – явно сквозь слезы прокричала Балабаш, – а ты как? Где ты? Мы уже двенадцать часов не можем докричаться до тебя.

– Как двенадцать часов?! – удивился Александр; в это мгновение даже боль испарилась из головы – все в ней заполнило безмерное изумление, – а что вы делали эти двенадцать часов? Я только что очнулся…

В рации загудел голосом уже Микола, и Салоед понятливо кивнул – время эмоций, пусть очень коротких, прошло, и настал час анализа, принятия решений, и, естественно, исполнения их.

– Заклинило нас, Александр Леонидович, – доложил земляк, – знатно заклинило. Мы ведь в «Эксплорере» тебя ждали; даже движок прогрели уже. А на нас замок упал. Да так удачно… или неудачно, что все двери зажало. Так что мы уже двенадцать часов в заточении.

– А до города, до командира, не пытались дозвониться? – эта мысль была естественной; уже въевшейся в кровь – при малейшей опасности дозвониться, докричаться до того, кто эту самую опасность первой встречал грудью – до полковника Кудрявцева.

– Пытались, – почему-то виноватым голосом (словно он отвечал за связь) ответил Микола, – не отвечают. Помехи какие-то. Что-то прорывается… в общем – голоса слышны, так что кто-то живой в городе есть.

– Что значит, кто-то живой?! – рассердился Салоед, – что с ним… с ними могло случиться.

– А ты посмотри в окошко, Александр Леонидович, – посоветовал земляк, – полюбуйся на пейзаж! У нас тут в лобовое стекло какой-то невероятный пейзажик наблюдается.

Окошко в зале было, и не одно. Только вот часть из них упирались сейчас в землю, почему-то рыжего, даже оранжевого, цвета, а до других – в том числе и до того, в которое Александр любовался (двенадцать часов назад!) чудесными видами озера – было не достать. Ширина этой комнаты, сейчас ставшая высотой, была ровно десять метров, и достать до окон, пропускавших сквозь себя невероятно яркие и жаркие солнечные лучи, добраться было невозможно.