Экстрим - Елена Кочергина

— Это всё — красивые слова, — мрачно сказал Майк. — Хоть мы и вместе, мы все одиноки. Одиночество — в нём главный смысл Пустоши. Каждый обитает в своём собственном мире и не хочет впускать туда других.

— Вот в этом-то и вся суть! — радостно сказал Карлсон. — Мы не можем достучаться друг до друга по той простой причине, что между нами нет связующего звена! И в роли этого звена здесь может выступать исключительно солнце… Вспомните, разве на Земле было по-другому, разве там мы были менее одиноки? Мы все — хорошие люди, а хорошие люди всегда стремятся дружить с другими хорошими людьми. Но возможна ли на Земле полноценная дружба, объединение сущности, сердцевины разных людей? Возможна, но только в одном случае — если их объединяет нечто надмирное, нечто сверхъестественное, трансцендентальное. Земная цель (например, постройка коммунизма) может только до определённой степени объединить людей. Но такие связи неглубоки, непрочны и быстро распадаются. И только религиозная цель, стремление к сверхчеловеческому идеалу, молитва могут сроднить чуждых друг другу представителей рода человеческого до того состояния, в котором они искренне считают друг друга братьями и сёстрами.

— То есть мы с чего начали, к тому и пришли, — резюмировал Колян, — к вопросу о том, надо ли относиться к солнцу как к Богу.

— Солнце и есть олицетворение Бога в мире Пустоши. Разве вы этого ещё не поняли, Николай?

— Пожалуй что, догнал. Осталось только убедить в этом Микаэлло, чтобы, как ты говоришь, «достичь компромисса», — усмехнулся Колян.

— У тебя поистине проницательный ум, мой примитивный собрат, — похвалил Коляна Майк. — Это старая как мир дипломатическая уловка — «достижение компромисса» на своих собственных условиях. Но знаете, я почему-то больше не хочу спорить с нашим гипнотерапевтом и готов признать солнце олицетворением Бога.

Юлька так быстро вскочила со стула и обняла Майка, что он даже не успел увернуться от её объятий.

— Слава Богу, что ты так здорово поработал над собой! — сказала она, усаживаясь на своё место. — Теперь мы обязательно выберемся отсюда!

— Это, конечно, всё хорошо, но я не согласен считать солнце Богом, — вдруг заявил Дока. — И участвовать в ваших безумиях тоже больше не хочу! С тех пор, как рядом с моим жилищем появились ваши домики, всё пошло через ж…у. Я спокойно курю и никого не трогаю — вы лезете ко мне со своими играми, я хочу побыть один — вы пристаёте со своими тренингами, я размышляю о животном мире — вы суётесь со своими гипнозами. Неужели нельзя оставить человека в покое?

Колян посуровел и, сжимая кулаки, прорычал:

— Бунт на корабле? А вот щас как дам по шее, сразу поверишь, во что тебе скажут!

Дока вжался в стул.

— Стыдись, Николай! — заступился за приматолога Майк. — Разве можно убеждать человека таким образом? Я нутром чую: наше божественное солнце не приемлет насилия. А ты, Денис, пойми: наша судьба теперь зависит от тебя. Мы должны стать единым организмом, если хотим отсюда выбраться. Должны одинаково чувствовать, одного и того же желать. Неужели ты хочешь застрять здесь навечно? Да ещё вместе с нами? Только представь, как мы достанем тебя за целую вечность!

Дока задумался, и в его глазах отразился реальный испуг.

— Но как я могу поверить в то, до чего мне нет дела? — спросил он минуту спустя.

— Ну так прояви волю, сделай так, чтобы тебе было дело! — сказал Майк. — Или ты, правда, приравниваешь себя к обезьянам, которыми управляют инстинкты и рефлексы? Человек отличается от примата тем, что он властен над своей судьбой и над самим собой. Даже здесь, на Пустоши!

Майк пробудил в Доке какие-то воспоминания, и глаза приматолога загорелись.

— Я — не примат! Я — не примат! — стал повторять он, как заклинание. А потом вдруг расслабился и улыбнулся. — Да я просто проверял вашу реакцию на мой отказ. Я же учёный! Сами подумайте, куда мне деваться, кроме как быть со всеми заодно?

Юлька бросилась было к Доке с объятьями, но он ожидал этого и успел спрятаться за Коляна.

— И каков будет наш следующий шаг? — спросил Майк.

Колян, Юлька и Карлсон посмотрели на него, и Майку показалось, что они о чём-то сговорились заранее.

— В общем так, братан, — серьёзно сказал Колян. — Пора нам заняться, как ты выражаешься, «групповушной» молитвой. Иначе вспомнить свою смерть ни хрена не получится.

Майк хотел что-то сказать, напрягся, но потом сдержал себя.

— Ну и как это делается? — спросил он.

— Примерно так, как вы говорили, Михаил, — сказал Карлсон. — Обратиться к солнцу с любовью и благодарностью. И постараться сделать это нелицемерно.

Майка опять передёрнуло, но он совладал с собой. «Я — не примат», — стал он про себя повторять слова Дениса.

— Хорошо, — выдавил он наконец. — Когда приступим?

— Предлагаю всем разойтись по своим жилищам, — сказал Карлсон, — и побыть какое-то время наедине с самими собой. Свой домик я уступлю Юле, а сам посижу в палатке, которая уже давно стоит у меня в углу в собранном виде. А потом соберёмся под открытым небом, помолимся солнцу, попросим его даровать нам прозрение и начнём сеанс гипнотерапии.

Когда четверо людей вышли из Хижины, они увидели, что солнце ещё немного увеличилось в размере.

* * *

Оставшись наедине, Майк уселся в своё кресло и принялся размышлять. Что-то в глубине него успокоилось и не хотело больше сопротивляться. В его уме родилась странная фраза: «свобода в рабстве, рабство в свободе», — и он знал, что в ней скрывается какой-то глубокий смысл. Потом фраза стала расшифровываться. «Истинная свобода человека — в равной дружбе с Высшим Существом. Чтобы стать другом Высшего Существа, надо пройти через стадию раба. Поэтому свобода достигается посредством рабства. Истинное рабство человека — в подчинении законам природы и естества. Освобождаясь от законов духа, человек становится рабом природы и естества. И сие рабство достигается путём стремления к свободе».

«Какой же философ это сказал? — мучительно вспоминал Майк. — Эта частичная амнезия кого хочешь доведёт до белого каления! И что хочет мне сказать моё подсознание? Что я зря так боялся стать рабом?»

Тут на него напал приступ бешенства. Он сорвал со стены полочки с моделями поездов и повыбрасывал их на Пустошь. Устроился тут, как барсук в норе! Пытается сделать вид, что не умер… Раньше надо было чухаться, на Земле! А он прожёг жизнь, как последний тупица, и теперь расплачивается за своё безответственное отношение к той высокой материи, которая называется «бытием»!

Глава 10

Вспомнить всё

После общей молитвы Карлсон погрузил всех в гипнотический сон и дал установку вспомнить, как они умирали. У него был план, о котором никто не знал. Он надеялся, что если ребят никто не разбудит, они никогда больше не проснутся в мире Пустоши.

Он полагал, что у них у всех в процессе умирания что-то пошло не так. Какой-то механизм дал сбой, их души не понеслись к свету по тёмному туннелю, а попали в этот мир. Но теперь есть возможность всё исправить. Вспоминая момент смерти, души перенесутся в этот момент времени, увидят, что нужно сделать, и отправятся к Богу, потому что путь в мир Пустоши будет закрыт.

Оставаться в этом мире один Карлсон не собирался. Он закрыл глаза, дал себе установку вспомнить, как умирал, и начал вводить себя в гипнотический сон.

* * *

Майк видел многое из того, что забыл.

Видел, как они с Женькой убегают, хохоча, от помогалы[1], а тот кидает матерные проклятия им вслед. Весёлый, классный, спокойный и решительный Женька — его лучший друг…

Видел, как опускает руками пантограф, чтобы устроить «фейерверк». Ни с чем не сравнимое ощущение: ты, словно Зевс, мечущий молнии…

Видел, как Женька теряет от толчка равновесие и, будто в замедленной съёмке, падает с крыши вагона под электровоз встречного товарняка. А внутри мгновенно появляется холодная пустота…

Видел, вернее, чувствовал, как оступается на торможении и падает спиной на тормозные резисторы. Бесовская сила тока приковывает его к резисторам, не давая пошевелиться, солнечное небо покачивается в такт замедляющемуся стуку колёс: ту-тук, ту-тук… ту-тук, ту-тук… — а в ушах звучит ухмыляющийся голос джинна из мультика про Мюнхгаузена: «Будет, будет… шашлык из тебя будет!» Резисторы всё сильнее нагреваются, и он действительно начинает чувствовать запах горелого мяса… своего мяса… А потом мир начинает превращаться в Пустошь, и он лежит уже на каменистой равнине, а солнце безжалостно слепит ему глаза…

Потом он видел то, что помнить не мог.

Видел, как его хоронят в закрытом гробу, а мать бьётся в истерике и ломает свои длинные ногти о крышку гроба…

Видел отца, стоящего в странном чёрном одеянии перед иконами и без конца повторяющего: «Господи, помилуй нас грешных». У отца была длинная седая борода, а на голове — чёрная цилиндрическая шапка с покрывалом, опускающимся на плечи…